Юрий Скуратов - Путин – исполнитель злой воли
С тяжелым чувством я вернулся в город. Я понимал – нахожусь под колпаком, меня прослушивают, за мной следят, каждый шаг засекают. Уже, по сути, началась подготовка к заседанию Совета Федерации.
Если мне надо было с кем-то переговорить, я выходил из кабинета, старался провести разговор в коридоре либо в другом кабинете.
Когда-то кабинет Генпрокурора был прекрасным – дубовые панно, старая мебель, великолепный наборный паркет… Ведь в кабинете этом работал не только Вышинский, не только Руденко – работал когда-то сам Сталин. В пору, когда он возглавлял Наркомнац – Наркомат по делам национальностей. Занимал его около года.
Здание прокуратуры на Большой Дмитровке – историческое, кабинет – тоже исторический, и, по моему глубокому убеждению, ломать что-либо в нем, менять, переиначивать было нельзя.
Но после ухода Степанкова из Генпрокуратуры в бывшем сталинском кабинете появился Ильюшенко. Как всякий новый господин, потребовал переделок. Хапсироков кабинет перелопатил, сломал в нем все, сделал очень длинным, объемным, это уже был не кабинет, а какой-то зал. Чтобы добраться до стола Генпрокурора, посетитель должен был пройти длинный путь, метров пятнадцать, не меньше.
Новый кабинет Ильюшенко был сделан в каком-то легкомысленном итальянском стиле, с розовой сухой штукатуркой, со шторами, больше подходившими для совершенно другого заведения, непуританского, скажем так, типа. В общем, кабинет превратился в то, что когда-то демонстрировалось в серии «Нарочно не придумаешь».
Кабинет переделывать я не стал – просто не мог, не имел права, на это надо было потратить денег не меньше, чем потратил Ильюшенко. Надо было обойтись малыми потерями. На стены я повесил несколько старинных гравюр с изображением Верхнеудинска, как раньше назывался Улан-Удэ, Екатеринбурга и Москвы.
Повесил также очень хорошую карту России. Собственно, раньше это была карта Советского Союза, но поскольку полотно это было жаль терять, то из него сделали карту России. С новой границей. Старые же контуры тоже остались. И служили они неким грустным напоминанием: какую же все-таки великую страну мы потеряли! Одной трети нету – какой-то огрызок Союза…
Конечно, работать надо было так, чтобы на оставшейся территории люди жили нормально.
Попытался я найти старые дубовые панели, которые Ильюшенко содрал со стен, но не тут-то было – их и след уже простыл, наверняка они были вывезены на свалку либо за бесценок проданы на сторону.
В общем, порою я чувствовал себя в этом чужом кабинете неуютно. А сейчас стал чувствовать себя еще более неуютно. Кабинет этот всегда был на особом счету, прослушивался вдоль и поперек, сотрудники из группы технического контроля нашли в нем старые прослушивающие устройства – еще времен Ильюшенко, через аппараты правительственной связи вообще проводился съем любой информации, – о чем шла речь в кабинете, становилось тут же известно в другой части Москвы, поэтому говорить теперь я старался немного и крайне осторожно. А если надо было посекретничать, то, повторяю, вообще покидал кабинет.
Это здорово нервировало кремлевских обитателей. Неведение вообще всегда беспокоит. А этим людям было чего бояться и о чем беспокоиться.
Напряжение нарастало.
Но работа шла.
Одновременно я готовился к 6 апреля, к заседанию Совета Федерации.
Этот день неуклонно приближался. Все ближе и ближе…
Но состоялось заседание не 6 апреля, а 21-го. И 22-го. Оно шло два дня.
Прокуратура действует
Кремлевские стратеги слишком поздно поняли, что допустили ошибку, дав мне своеобразный «тайм-аут» с 18 марта по 5 апреля. За это время я рассчитывал продвинуть шумные уголовные дела дальше. Меня уже ничто не могло остановить. Недаром Евгений Киселев в одной из своих передач сказал, что прокуратура ныне напоминает корабельную пушку, отвязавшуюся во время шторма: ей все нипочем.
За две недели мы сделали столько, сколько потом Генеральная прокуратура не смогла сделать за срок, во много крат больший. И вряд ли когда сделает.
Я оставил у президента в ЦКБ второе заявление об отставке, приехал к себе на работу и созвал совещание. Мне надо было держаться, нельзя было показывать, что на душе тошно – иначе раздавят, точно раздавят… Одно я понимал твердо: что бы я ни делал, что бы со мной ни делали, что бы вокруг меня ни крутилось, вопрос мой так или иначе будет обсуждаться Советом Федерации и судьбу мою будет решать Совет Федерации, только этот Совет, и никто больше.
Если бы президент действовал честно, не был бы заодно с этими игроками – сложилась бы одна ситуация, если бы не применялось никакого давления – все бы произошло по-другому и финал был бы другой: мы бы спокойно разобрались и с пленкой, и с нашим отечественным ворьем, и со счетами высокопоставленных особ, и – если бы того потребовали интересы дела – я бы ушел в отставку, не задумываясь. А сейчас – нет!
Меня пытались шантажировать, повели со мной недостойную игру, и мне, чтобы не быть уничтоженным, надлежало в эту игру вступить.
С Кремлевского холма стали раздаваться голоса: я не сдержал слова, не ушел… Не я не ушел, а меня не ушли, – вот так будет правильно. «Не ушел» и «не ушли» – это разные вещи. Совет Федерации не дал мне уйти, именно СФ решил разобраться, понять, что происходит. Игру со мной кремлевские моралисты повели без правил.
Но вернемся в 18 марта 1999 года. Я созвал совещание и спросил у своих замов, что будем делать.
Первым высказался Чайка. Он был очень осторожен:
– Может быть, есть смысл уйти в отпуск, Юрий Ильич?
Кехлеров сказал, что надо активизировать работу и действовать четко, жестко, показывая, что прокуратура не сломлена, она работает и сдавать своих позиций в борьбе с коррупционерами не собирается.
Розанов еще раз подтвердил свою верность:
– Юрий Ильич, я буду с тобой до конца…
Ни одни из замов не сказал мне, что нужно уйти. Может быть, мужества недостало сказать мне в лицо, что я в этой ситуации должен уйти? Не знаю.
Лучше всех выступил Катышев, который точно подметил, что начинается рукопашный бой, надо сконцентрироваться, что мы имеем дело с наглыми людьми, с преступниками, занимающими государственные должности и в силу своих должностей подключившими государственную машину…
– За нами система, Юрий Ильич, – сказал он, – бояться не будем. Рукопашная так рукопашная. Я с вами, что бы ни случилось.
Колмогоров, Давыдов, Демин тоже поддержали меня. Наметили конкретный план действий. В первую очередь решили резко активизировать расследование. И вовсе не потому, что моим врагам после этого будет худо – совсем нет, просто я понимал, что, кроме меня, этого не сделает никто, ни один человек в прокуратуре: у меня и пакет информации собран соответствующий, и власти, прав побольше, чем у других.
Но, кроме всех этих соображений, были и другие резоны. Это резоны конечной истины: ведь должен же кто-то в этой стране сказать ворам, что они – воры… Независимо от того, кто они – близкие родственники президента или обычные жулики, которые заползли в приоткрытую дверь, будто дым. За это мне простые люди, «россияне», как выражается президент, только спасибо скажут. Ну а если удастся вернуть несколько десятков или даже сотен миллиардов долларов в страну, в Россию, скажут спасибо вдвойне, втройне…
Только ради одного этого стоило жить и работать. И драться, невзирая на каток государственной машины, что набирал обороты, крушил, давил все попадающееся на его пути и грозил размять меня…
* * *Первым делом мы провели выемки документов по «Мабетексу» из Кремля, в 14-м корпусе, где находились службы управления делами, на Старой площади и в других местах, я дал команду начинать допросы тех, кто подозревался в преступной связи с этой фирмой, а мы начали готовиться к визиту прокурора Швейцарии Карлы дель Понте. Активизировали расследование по «Андаве» и Аэрофлоту, запланировали ряд акций по расследованию деятельности швейцарской фирмы «Нога», в ближайшее же время собирались активизировать работу по Центральному банку, провести выемки документов и обыски в «Атолле»…
«Атолл» – это личная охранная фирма Березовского, напичканная современным подслушивающим оборудованием, которая, как принято говорить в среде оперативников, «пасла» «сильных мира сего». В том числе занималась и прослушиванием разговоров президентской семьи.
Это была личная силовая структура Березовского, и как тот ни пытался от нее откреститься, делая вид, что никакого отношения к «Атоллу» не имеет, ему этого не удалось.
Надо сказать, оперативники из регионального управления по борьбе с организованной преступностью случайно наткнулись на нее, заинтересовались, и когда копнули, то пришли в состояние некоего столбняка: слишком много высоких имен обрабатывали люди, снявшие под свои производственные нужды помещение в подвале жилого дома на 13-й Парковой улице.
