Вадим Роговин - Была ли альтернатива? («Троцкизм»: взгляд через годы)
Ленин был не только теоретиком и практиком революционной диктатуры, но и зорким стражем её нравственных основ. Каждый намёк на использование власти в личных видах вызывал грозные огоньки в его глазах… Между тем Сталин чем дальше, тем шире и тем неразборчивее пользовался заложенными в революционной диктатуре возможностями для вербовки лично ему обязанных и преданных людей. В качестве генерального секретаря он стал раздатчиком милостей и благ. Здесь заложен был источник неизбежного конфликта. Ленин постепенно утратил к Сталину нравственное доверие. Если понять этот основной факт, то все частные эпизоды последнего периода расположатся как следует и дадут действительную, а не фальшивую картину отношений Ленина к Сталину» [151].
Настойчивый интерес Ленина к «грузинскому делу» свидетельствовал о том, что его мнение о Сталине всё более менялось к худшему. С учётом этого в самом начале марта, когда Ленин завершал знакомство с подготовленной его секретарями справкой по «грузинскому делу», Сталин сделал лицемерный шаг, направленный на то, чтобы добиться улучшения отношения к нему со стороны Ленина. Он пригласил М. И. Ульянову в кабинет и с крайне огорченным видом заявил ей: «За кого же Ильич меня считает, как он ко мне относится! Как к изменнику какому-то. Я же его всей душой люблю. Скажите ему это как-нибудь» [152].
Впоследствии Ульянова вспоминала, что при этом разговоре ей стало жаль Сталина. Ей казалось, что он искренне огорчен. В один из ближайших дней в разговоре с Лениным она как бы между прочим сказала, что товарищи ему кланяются. «„А“,— возразил В. И. „И Сталин просил передать тебе горячий привет, просил сказать, что он так любит тебя“. Ильич усмехнулся и промолчал. „Что же,— спросила я,— передать ему и от тебя привет?“ „Передай“,— ответил Ильич довольно холодно. „Но, Володя,— продолжала я,— он всё же умный, Сталин“ [153]. „Совсем он не умный“,— ответил Ильич решительно и поморщившись» [154].
Из этой записки видно, во-первых, что Ленин в те дни сомневался в искреннем отношении к нему некоторых близких товарищей, прежде всего Сталина. Во-вторых, что к этому времени у Ленина сложилось вполне определённое мнение не только о нравственных, но и об интеллектуальных качествах Сталина. «…Как В. И. ни был раздражен Сталиным,— вспоминала далее Ульянова,— одно я могу сказать с полной убежденностью. Слова его о том, что Сталин „вовсе не умен“, были сказаны В. И. абсолютно без всякого раздражения. Это было его мнение о нём — определённое и сложившееся, которое он и передал мне» [155].
5 марта произошло новое событие, ещё более обострившее отношения между Лениным и Сталиным. В этот день Ленин узнал об инциденте, происшедшем несколько месяцев назад между Сталиным и Крупской. Как вспоминает со слов Крупской её секретарь В. Дридзо, произошло это следующим образом. Во время беседы Крупской с Лениным зазвонил стоявший в коридоре телефон. Когда Крупская вернулась после телефонного разговора, Ленин спросил:
— Кто звонил?
— Это Сталин, мы с ним помирились.
— То есть как?
И тогда Крупской, у которой слова эти вырвались нечаянно, пришлось рассказать о том, что произошло между нею и Сталиным в декабре прошлого года.
Суть же этого инцидента такова. 21 декабря Крупская с разрешения профессора Ферстера записала продиктованное Лениным письмо Троцкому, где предлагалось поставить вопрос о монополии внешней торговли на XII партийном съезде и на фракции X Всероссийского съезда Советов. Троцкий, исходя из соображений партийной лояльности, немедленно после получения письма сообщил о его содержании по телефону Каменеву. Каменев в свою очередь тут же послал письмо Сталину, в котором изложил суть этого разговора. «Своего мнения Троцкий не выражал, но просил передать этот вопрос в комиссию ЦК по проведению съезда,— писал Каменев.— Я ему обещал передать тебе, что и делаю» [156].
В тот же день Сталин написал ответ Каменеву, выразив своё неудовольствие тем, «как мог Старик организовать переписку с Троцким при абсолютном запрещении Ферстера» [157]. Тогда же и состоялся разговор между Сталиным и Крупской, в котором он сослался на принятое 18 декабря решение пленума ЦК, возлагавшее на него «персональную ответственность за изоляцию Владимира Ильича как в отношении личных сношений с работниками, так и переписки» [158]. Формально руководствуясь этими новыми полномочиями, Сталин подверг Крупскую грубым оскорблениям и угрозам за то, что она якобы нарушила это решение.
О характере этого разговора и реакции на него Крупской свидетельствует направленное ею на следующий день письмо Каменеву, в котором она просила его и Зиновьева оградить её «от грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз» [159].
Узнав о том, что грубость Сталина распространилась и на его жену, что этот эпизод стал известен третьим лицам, Ленин почувствовал себя глубоко оскорбленным. Ощутив с особой силой свою беспомощность в этой ситуации, беспомощность прикованного к постели человека, он отреагировал единственно доступным для него способом: направил Сталину (в копии Зиновьеву и Каменеву) письмо, предлагавшее «взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения» [160].
Очевидно, к этим дням относятся слова Ленина о Сталине, переданные Крупской в 1926 году Троцкому: «У него нет элементарной честности, самой простой человеческой честности» [161]. Эти слова в более заостренной форме как бы продолжают нравственную характеристику Сталина в «Завещании».
К этим же дням, по-видимому, относится и рассказанный в 1967 году Володичевой эпизод с телефонным разговором М. И. Ульяновой, в силу развернувшихся событий резко изменившей своё отношение к Сталину. В этом разговоре Ульянова грозила Сталину обратиться к помощи московских рабочих, «чтобы они научили вас, как нужно заботиться о Ленине» [162]. В то время апелляция к мнению рабочих была весьма серьёзной угрозой даже для генерального секретаря.
В роковые дни начала марта 1923 года политические и личные события тесно переплелись между собой. Получив 6 марта последнюю продиктованную Лениным записку (к Мдивани и Махарадзе), Троцкий познакомил Каменева с ленинскими документами по национальному вопросу. Каменев «был совершенно дезориентирован,— вспоминал Троцкий.— Идея тройки — Сталин, Зиновьев, Каменев — была уже давно готова… Маленькая записочка врезывалась в этот план острым клином… Каменев был достаточно опытным политиком, чтобы сразу понять, что для Ленина дело шло не о Грузии только, но обо всей вообще роли Сталина в партии» [163].
В свою очередь Каменев сообщил, что он был у Крупской по её вызову и та рассказала ему о только что продиктованном Лениным письме Сталину. «Но ведь вы знаете Ильича,— прибавила Крупская,— он бы никогда не пошёл на разрыв личных отношений, если б не считал необходимым разгромить Сталина политически» [164]. Каменев, который на следующий день собирался выехать на съезд грузинских коммунистов, откровенно признался Троцкому, что не знает, как ему поступать.
В ответ на это Троцкий сказал ему и просил передать другим триумвирам, что он не собирается поднимать на съезде борьбу за принятие организационных выводов относительно Сталина, Орджоникидзе и Дзержинского. «Я стою за сохранение status quo. Если Ленин до съезда встанет на ноги, что, к несчастью, маловероятно, то мы с ним вместе обсудим вопрос заново… я согласен с Лениным по существу. Я хочу радикального изменения национальной политики, прекращения репрессий против грузинских противников Сталина, прекращения административного зажима партии, более твёрдого курса на индустриализацию и честного сотрудничества наверху» [165].
Политика же триумвиров в эти дни не отвечала требованию честного сотрудничества. «Тройка» внимательно следила за переговорами Ленина с Троцким через ленинских секретарей и за состоянием здоровья Ленина. 5 марта Володичева составила письменную справку (очевидно, для Сталина) о своих разговорах с Троцким, в которых он говорил о том, что его интересует поднятый Лениным вопрос о реорганизации Рабкрина и что если можно, он хотел бы переговорить с Лениным по этому вопросу.
О том, насколько триумвиры были обеспокоены содержанием последних записок Ленина, свидетельствует письмо Каменева Зиновьеву от 7 марта, в котором он сообщал о своём последнем разговоре с Троцким. Упоминая здесь же о личном ленинском письме Сталину, Каменев замечал, что «Сталин ответил весьма сдержанным и кислым извинением, которое вряд ли удовлетворит Старика» [166].
