Сергей Кара-Мурза - Демонтаж народа
Одним из таких кризисных явлений стала в РФ трудовая этническая миграция. Для мобилизации этнонационализма она создает исключительно благоприятные возможности потому, что связанные с нею социальные проблемы легко, почти самопроизвольно, представляются и воспринимаются как этнические.
Хорошо известно, что любой конфликт, которому удается придать форму этнического, по достижении некоторых критических точек (особенно гибели людей или актов насилия) входит в режим самовоспроизводства и автокатализа (самоускорения).217 Создание таких конфликтов требует очень небольших ресурсов, и эта технология отработана на огромном числе экспериментов в десятках стран. В базе данных «Dissertation Abstracts», где собрано полтора миллиона авторефератов диссертаций, защищенных в университетах США, аккумулирован огромный по масштабу исследовательский материал, посвященный этническим конфликтам. Его ядро — работы очень высокого качества.
Как развивается и интерпретируется проблема этнической миграции в РФ? Определенным этапом в развитии и понимании проблемы стали тяжелые события в конце августа — начале сентября 2006 г. в Кондопоге (Карелия).
С небольшими вариациями СМИ дали тогда такую информацию о событиях: «Серьезные беспорядки на национальной почве произошли в минувшие выходные в Кондопоге после поминок по молодым людям, убитым в драке с чеченцами в минувшую среду. Местные жители разгромили и сожгли ресторан, рынок, магазины и палатки, принадлежавшие выходцам с Северного Кавказа. Порядок в городе был наведен лишь через сутки прибывшим из Петрозаводска ОМОНом. Более ста участников погромов были задержаны. Практически все кавказцы, находившиеся в Кондопоге, эвакуировались в Петрозаводск. В субботу в Кондопоге состоялся стихийный митинг, участники которого потребовали от властей выселить всех нелегальных мигрантов из Кондопоги. Собравшиеся на митинг также потребовали взять под особый контроль и проверить причастность к различным криминальным происшествиям выходцев с Кавказа. Кроме того, митингующие приняли решение закрыть городской рынок и передать его лицам «славянской национальности» (РИА-Новости).
После этих событий довольно долгое время разные политические силы вели свою пропаганду в СМИ, интенсивные дискуссии шли в Интернете. События в Кондопоге были использованы одновременно и для усиления тезиса о наступлении «русского фашизма» (нацизма, ксенофобии и т.д.), и для пропаганды этнонационализма — как русского, так и антирусского. В целом эта идеологическая кампания усилила позиции этнонационализма и обнаружила некоторый рост его популярности, но принципиального сдвига в общественном настроении, видимо, не произошло. Полезно было то, что разные течения выложили свои аргументы и более четко определили свою риторику.
Как видятся перспективы этнонационалистического русского проекта в свете событий в Кондопоге, которые стали модельными? Не будем заострять внимание на деталях, они затемняют суть дела. Были или не были приезжие с Кавказа в Карелии «незаконными» мигрантами? Это формальность, не в ней дело. Кто начал драку в кафе «Чайка»? Это важно для следствия, но тоже не меняет сути дела. Ведь в стабильном обществе речь бы шла о драке со смертельным исходом между гражданами, о преступлении, которое совершили такие-то и такие-то лица. Теперь же речь идет о конфликте межнациональном, на митингах требуют выселения «кавказцев», то есть коллективного наказания по этническому признаку. Кафе «Чайка» подожгли не потому, что его хозяин сам совершил преступление, а потому, что это «кавказское» кафе, а «кавказцы» соединены круговой порукой. Эти конфликты «окрашены» национальной неприязнью. Откуда она и как ее будут использовать?
Главная социальная, массивная причина, которая прямо затронула более половины населения РФ, порождена реформой. Она подорвала хозяйство страны и ту плановую систему, которая не допускала региональных социальных катастроф. Она сломала и ту административную систему, которая регулировала перемещение больших масс людей по территории страны, не допускала внезапного и неорганизованного межэтнического смешения. Известно, что такое смешение неизбежно ведет к конфликтам, это определено самой природой этноса как типа человеческой общности. Вторжение в пространство такой общности большой массы «иных», не успевающих (или не желающих) следовать нормам местной культуры, неизбежно вызывает кризис, всплеск национального чувства.
Это прекрасно знали в царской России и в советское время, но это игнорировала власть реформаторов 90-х годов. Более того, эта власть все сделала для того, чтобы отвлечь людей от разумного понимания причин тех болезненных проблем, которые породила миграция. Причины эти имеют социальный характер, и любая мало-мальски патриотическая власть должна была бы объяснить гражданам, что в рамках нынешней социально-экономической системы эти болезненные проблемы людям придется терпеть. Если терпеть невмоготу, то есть два выхода — или добиться изменения социально-экономической системы, порождающей эти проблемы, или начать «молекулярную» войну всех против всех — как вариант коллективного самоубийства.
До этого выбора дело пока не дошло, и за оставшееся время надо сделать усилия для осмысления ситуации. Этнологи резонно замечают, что мигранты в России — не настолько иные, чтобы представлять социальный конфликт с ними как этнический. Приведем большую выдержку В. Малахова на этот счет.
Он пишет: «Российские борцы с этнической дискриминацией разделяют со своими западными коллегами убеждение, что основная причина ксенофобии — в неумении и нежелании слышать «другого». Корень проблемы защитники меньшинств усматривают в непризнании социокультурной «другости», «инакости». Но ирония, если не сказать — трагизм, ситуации заключается в том, что эта инакость в российском случае в значительной мере надуманна. Если иммигранты в странах Запада во многих случаях действительно глубоко отличны от местного населения (являются гражданами других государств, не владеют языком принимающей страны, имеют навыки поведения, противоречащие правилам и нормам принимающей страны), то иммигранты в сегодняшней России в массе своей — по крайней мере, взрослая их часть — бывшие «советские люди».
Они прошли социализацию в той же школе и сформировали свои ментальные и поведенческие привычки в тех же общественных институтах (армия, профсоюзы, комсомол), что и остальные россияне. Они в большинстве своем свободно владеют русским языком. Наконец, огромная их доля (выходцы с Северного Кавказа, более половины азербайджанцев, значительная часть армян и грузин, некоторая часть таджиков) — такие же граждане РФ, как и жители тех мест, куда иммигранты прибывают. Таким образом, те, кого предлагают считать «другими» у нас, «другими» в строгом смысле слова не являются (хотя известная культурная дистанция между иммигрантами и основным населением имеет место).
Другими их делает прежде всего милиция и региональные чиновники, которые специальными мероприятиями, нацеленными на сдерживание экспансии «черных», добиваются увеличения социальной и культурной дистанции между иммигрантами и обществом. И чем менее проходимы препятствия на пути интеграции иммигрантов, тем больше эта дистанция. Население же лишь фиксирует это обстоятельство как некую естественную, само собой разумеющуюся данность. Де, иначе и быть не может, «мы» и «они» — изначально другие, стало быть, обречены на противостояние… Мероприятия, осуществляемые властями по отношению к мигрантам, не могут не способствовать самоизоляции последних, а значит — их консолидации по принципу происхождения…
Так что правозащитники, сосредоточенные на правах этнических меньшинств, сами того не желая, делают одно дело с властями: способствуют распространению мифа о принципиальной «инакости» различных групп российского населения. Они начинают верить — и транслируют эту веру на массовое сознание, — что между «нами» («славянами» и «православными») и «ими» («мусульманами» и «кавказцами») существует фундаментальное «цивилизационное» отличие. В глазах москвичей и петербуржцев выходцы с Северного Кавказа начинают выглядеть приблизительно так, как выглядят выходцы из Индокитая в Нью-Йорке или в Гамбурге. Вопрос о социальной интеграции подменяется в итоге вопросом о культурной совместимости» [31].
Это верно, но не меняет дела. И милиция, и население определяют свое поведение исходя из обстоятельств кризисной ситуации и господствующих в их сознании представлений. Теоретическое знание современной этнологии на это совершенно не влияет. Группы идеологов интерпретируют реальность исходя из своих «партийных» интересов. Конечно, было бы лучше, если бы они еще и понимали, что делают и не верили в свои же идеологические мифы, поскольку большой ущерб наносится и по незнанию. Однако само по себе просвещение тоже не изменило бы ход событий кардинально — ради решения срочных задач политики применяют аргументы эффективные, а не истинные.
