Демократия (сборник) - Видал Гор
Думаю, одна из причин того, что эту пленку крутили снова и снова, заключалась просто в том, что это был самый последний из роликов, на которые снимали Инез Виктор.
Подозреваю, что другая причина состояла в том, что шляпа с красными черешнями, слова «просто рядовой гражданин», «чудесно» и «это ли не романтично» заключали иронию, доступную даже самому неискушенному зрителю.
Три недели спустя репортеру газеты «Вашингтон пост» удалось выяснить в отделе документации Пентагона, что причина, по которой Джек Ловетт не отреагировал на повестку в суд, заключалась в том, что уже в августе он был мертв, действительно похоронен на земле, принадлежащей государству, а на бумагах, разрешающих его похороны на земле, принадлежащей государству, стоит подпись Инез Виктор.
В тот вечер пленку крутили еще два раза и больше не показывали.
Во всяком случае, если и показывали, то я об этом не знаю — даже тогда, когда Эн-би-си обнаружила, что Инез Виктор работает в управлении лагеря беженцев в Куала-Лумпуре, и Инез Виктор уклонилась от интервью.
В марте 1976 года Билли Диллон показал мне ответ из тринадцати слов на письмо, посланное Инез. Он решил написать письмо, поскольку звонить ей было, по его словам, пустым делом.
«По телефону ни о чем конкретном не поговоришь, — сказал Билли Диллон, показывая мне ее ответ. — Тамошняя мать-настоятельница Тереза хочет, чтобы она перешла на работу в клинику. Ну, я и написал. Рассказал новости, немножко сплетен, пара мыслишек подлиннее и пристегнул один вопрос. Всего один. Я спрашиваю, может ли она сообщить хотя бы один чертов довод, отчего находится в этом проклятом К.-Л., и вот, что я получаю — тринадцать слов».
Он протянул мне листок линованной бумаги, на котором характерными каракулями Инез было написано: «Краски, влажность, жара, достаточное количество голубизны в небе. Четыре чертовы причины. Привет. Инез».
Краски, влажность, жара.
Достаточное количество голубизны в небе.
Суть этого я изложила раньше, но не контекст, пытаясь таким образом, как вы могли заметить, поддерживать связь с читателем этого романа, состоящего из разрозненных беглых впечатлений. Собственно, он оказался не тем романом, который я собиралась писать, да и я — не совсем тот человек, который собирался его писать. Не было у меня и ощущения убыстрения темпа повествования, которое обычно ведет роман к завершению, того импульса, который возникает, когда события настигают свои собственные тени, карты ложатся одна на другую и возможность выбора сводится к нулю.
Может быть, из-за того, что ничто в этой ситуации не побуждает сохранять основополагающее свойство повествования, состоящее в том, что прошлое становится прологом к настоящему, проблема выбора в этом случае остается открытой.
Все может случиться.
Как вы, возможно, знаете, а может, и не знаете, у Билли Диллона — новый кандидат, конгрессмен, работавший раньше в НАСА[148], уверенный, что возраст и подготовка позволят ему оказаться по нужную сторону, как он выражается, «планки»; иногда, когда Билли Диллон приезжает в Калифорнию для сбора средств, я с ним ужинаю. В некотором смысле я заменила для Билли Диллона Инез в качестве женщины, на которой, как ему кажется, он хотел бы жениться. Опять-таки, как вы знаете или, возможно, не знаете. Гарри Виктор находится сейчас в Брюсселе в качестве специального посланника при «Общем рынке». У Эдлая и Джесси все в порядке: Эдлай в Сан-Франциско, служит в федеральном бюро девятого округа; Джесси — в Мехико-Сити, где она, как это ни странно, пишет роман и живет с «резервистом» «Ньюсуик», который набирает очки в разных «горячих» столицах мира, чтобы вернуться в Нью-Йорк и попасть в штат редакции. Когда и если ему это удастся, думаю, Джесси не останется с ним, поскольку она питает слабость к «горячим столицам». «Представьте мою мать танцующей…» — так, я надеялась, будет начинаться роман Джесси, однако, судя по последнему письму, которое я от нее получила, сейчас она пишет исторический роман о Максимилиане и Карлоте.
Инез, разумеется, все еще в Куала-Лумпуре.
Раз в неделю она пишет Джесси, несколько реже — Эдлаю и совсем теперь уж редко — Гарри. Иногда она присылает открытку Билли Диллону, а мне — странные вырезки. Один вечер в неделю она читает лекции по американской литературе в Малайзийском университете, а после этого ужинает в «Лэйк-клубе», однако большинство ее вечеров, так же как и дней, проходит в административных заботах теперь уже в дюжине лагерей беженцев вокруг Куала-Лумпура.
Год назад, когда я была в Лондоне, «Гардиан» поместила статью о беженцах в Юго-Восточной Азии, в которой цитировала Инез.
Она сказала, что, хотя все еще считает себя американской национальности (странный оборот речи, но написано было именно так), она останется в Куала-Лумпуре до тех пор, пока оттуда не отправят последнего беженца.
Поскольку последнего беженца, похоже, не вывезут из Куала-Лумпура ни при моей жизни, ни при жизни Инез, я могла заключить, что она намерена оставаться там и дальше, но я уже привыкла к сюрпризам. Когда я читала в Лондоне «Гардиан», я внезапно отчетливо представила себе Инез и офис в лагере, и на меня нахлынули чувства, которые испытываешь, когда летишь в эту часть света, где яркая зелень, и прозрачная голубизна, и мели на месте бывших островов, но с тех пор я туда не возвращалась.
Идеология и история в зеркале романа
Во второй половине 80-х годов наши взгляды на Соединенные Штаты Америки быстро меняются. Суждения становятся более взвешенными, терпимыми, даже комплиментарными. Следуя в очередной раз выдвигаемому тезису «учиться у Запада», все громче говорят о желательности заимствования не только передовой технологии, но и соответствующих принципов трудовой этики, о возрождении таких регуляторов и форм хозяйственной деятельности, как насыщенный реальным содержанием банковский кредит, союзы потребителей, акционерные товарищества.
Намного медленнее и с гораздо меньшим энтузиазмом со стороны ответственных лиц воспринимаются некоторые краеугольные положения американского общественно-политического устройства. Уже не первый год, например, дебатируется вопрос об обособлении трех источников власти — законодательной, исполнительной и судебной — с особым акцентом на непременных гарантиях подлинной независимости судопроизводства. С другой стороны, достаточно быстро прививаются к нашей практике определенные навыки зондирования общественного мнения, соперничества кандидатов и предвыборной агитации, навыки разномыслия в рамках социалистического плюрализма.
Особую широту демонстрируют порой средства информации, когда они не просто пробавляются вкраплением отдельных жемчужных зерен в общую панораму негативно истолкованной американской действительности, но отваживаются на сравнительно объективную характеристику достоинств и недостатков ее основных системообразующих параметров. Так, в газетах, издаваемых самым массовым тиражом, теперь можно прочесть, что и революция 1776–1783 годов, и последовавшие затем законодательные акты, которые многое дали для формирования политической культуры нового общества, представляли собой глубоко продуманные деяния, и это дало возможность американцам избежать привычного для нашей страны в XX веке движения «путем проб и ошибок», приводивших в конечном счете к кризисным ситуациям.
«Становление Америки было историческим экспериментом, поставленным чуть ли не в лабораторных условиях. Данное обстоятельство позволило политической системе США развиваться эволюционным путем, без срывов и эксцессов», — пишет вашингтонский корреспондент «Правды» В. Линник, ссылаясь далее на мнение одного из первых американских президентов Дж. Адамса, который утверждал, что «уравновешивание каждой из ветвей власти двумя другими будет сдерживать поползновения к тирании». В прессе последнего времени можно было прочесть и о такой актуальной для наших перестроечных процессов «детали», как о существующий в США запрет на совмещение государственной должности с участием в каком-либо представительном органе, о примерах (подобных уотергейтскому) решительной борьбы законодателей и юристов против злоупотреблений исполнительной власти.
