Андрей Фурсов - Колокола истории

Не было показа от «Дома мод фашистского движения». Здесь — своя специфика. Показ был, но не в 1912 г. В конце концов не все обязаны возвещать о своем приходе в мир. Россия, Америка и Третий мир возвестили, поставив в известность самого гегемона.

Кстати, в 80-е годы можно найти сходные аналогии демонстрации социокультурной моды от XXI в. Ламбада, например, «метит» на место танго. Но сейчас о другом. Общим для всех трех «гостей из будущего» были: скоростное движение, энергия, коллективизм и энтузиазм — бодрый или мрачный; во всех присутствовали, так или иначе, массовость, секс, насилие — привет XIX в. от «колоссов паники» функционального мира. Или, иначе: Зов Функции. Последним же приветом XIX в грядущему миру торжества социальной функции и одновременно прощанием с ним стала, как и должно было быть, трагедия.

В том же 1912 г., еще до начала мировой войны, произошло событие, ставшее символом крушения эпохи субстанционального капитализма и его флагмана — Великобритании. Гибель «Титаника» 15 апреля 1912 г. «Титаник» олицетворял мощь и комфорт, достигнутые XIX в. и Великобританией. Мощь оказалась хрупкой, комфорт — смертельным. Не впадая в мистику, можно сказать, что такие катастрофы — случайные и закономерные одновременно — часто знаменуют надвигающийся конец эпох, систем, империй. Так, у коммунизма был свой «Титаник», возвестивший наступление — в обоих случаях в апреле — «мартовских ид» коммунистической системы. Да еще какой — Чернобыль. Несопоставимо по масштабу и внешней форме? Сопоставима — разные эпохи и разные системы продуцируют и разные символические катастрофы — знаки беды.

У Гойи есть великолепная и страшная картина — «Колосс паники». На ней в профиль изображен обнаженный гигант. Его левая рука сжата в кулак. Правую не видно, но можно предположить, что она тоже сжата в кулак — вся поза выдает готовность к схватке. Гигант возвышается над долиной, по которой в панике, объятые страхом, бегут люди и несутся лошади. Паника-Колосс, Колосс-Паника. То есть Масса Паники, Паника Массы. Эта масса в начале XX столетия и породила трех «колоссов паники» — коммунизм, фашизм, национал-либерационизм. Подобно персонажу с картины другого великого испанского художника, Дали — «геополитическому ребенку», с кровью прорывающего пленку земного шара, «колоссы паники» XX в. — великие функционалы, ворвались в мир с кровью — своей и главным образом чужой.

Разумеется, «колоссы паники» смогли стать колоссами и победить там, где сопротивление было слабым, где формы организации субстанции капитала были пигмейскими по своему уровню развития. Однако, когда Англия и США вступили в противоборство с коммунизмом, испытали потрясение «великой депрессии», завершавшей «длинные 20-е», а затем начали смертельную схватку с фашизмом в лице прежде всего нацистской Германии, им пришлось тоже социализироваться и функционализироваться. Чтобы сокрушить фашистские диктатуры и противостоять коммунизму, «западным демократиям» тоже пришлось стать диктатурами — «либеральными диктатурами» среднего класса. Так, США обрели черты «либеральной диктатуры» благодаря «новому курсу» Рузвельта и Второй мировой войне.

Если вынести за скобки коммунизм и борьбу за гегемонию в мировой системе между США и Германией, то мировая война 1939–1945 гг. оказывается схваткой двух типов диктатур среднего класса. С одной стороны, это средний класс с сильной субстанциональной основой и не столь сильный в функциональном отношении (речь идет о роли государства); критерий допуска в диктатуру и принцип ее строения — классовый, либерально-универсалистский. С другой стороны, диктатуры среднего класса со значительными добавками других социальных групп, вследствие чего легитимация происходила не по классово-универсалистскому, а по расово-партикуляристскому принципу. Поэтому же здесь — торжество социальной функции, но в национальном облике; «нация как социальная функция капитала». Социальная функция капитала выражена внешне как «нация», а потому ее форма не столько государство, сколько партия как ядро нации; вот почему нацисты — в резком отличии от советских коммунистов — постоянно подчеркивали различие между государством и партией и фиксировали его в правовом и институциональном отношениях. Не случайно и различие формулировок: в сталинской России — «враг народа»; в нацистской Германии — «враг государства и народа» (а ядро народа — партия). Отсюда — национал-социализм, акцентирование народа, почвы и крови.

Победа над фашизмом и борьба с коммунизмом потребовали даже от наиболее развитых, субстанционально наиболее сильных форм капитализма их социализации. Жесткая диктатура среднего класса уступила место мягкой — welfare state.[1] Welfare state стало альтернативой фашизму на Западе, но в чем-то — и его преемником. Главным отличием был тип идеологической легитимации — не партикуляристский, национал-социалистический, а универсалистский, либерально-социалистический. Субъектом welfare stale стал широкий слой, который я предпочитаю называть «социалистической буржуазией». Речь идет о большом сегменте населения Запада, включая средний класс, часть рабочего класса и часть бюрократии, т. е. в него входила не только буржуазия, но и те социальные группы, которые, не будучи буржуазией по сути, не имея капитала, достигали уровня жизни среднего класса за счет перераспределительной социальной (т. е. функционально-социалистической) политики государства, за счет частного сектора. Welfare state — это и есть либеральная диктатура «социалистической буржуазии», одного из самых отвратительных типов западных элит, всех этих сытых политиков и профессоров, которые, имея буржуазный доход, любят порассуждать о пороках реального социализма, о тяжелой жизни трудящихся и о борьбе в Третьем мире. Это — «социализм сытых».

Однако, конечно же, не welfare state, а коммунизм был центральным и самым мощным из «колоссов паники». И само время возникновения коммунизма — годы, когда в Европе рушились последние несущие конструкции некапиталистического Старого Порядка, когда центр капитализма уходил из Европы, а следовательно, новая некапиталистическая крепость тоже должна была стать прежде всего мировой, а не только локально-европейской. Тот факт, что коммунизм просуществовал дольше других «колоссов», подтверждает уже высказанный мною тезис: капитализм, чтобы нормально функционировать, должен был иметь двойную массу. Антикапиталистический колосс был объективно необходим капитализму; он для капиталистической матери-истории был наиболее ценен. Фашистские диктатуры средних классов оказались для Запада и для капитализма бракованными формами (по ряду причин — экономических, исторических, цивилизационных). Национал-либерационизм только и мог оформиться в «колосса паники» тогда, когда такой колосс, как коммунизм, уже навел панику, т. е. на его фундаменте и с его помощью. В пропасть истории оба эти «колосса», принявшие форму Второго и Третьего миров, полетели вместе не случайно.

Я уже говорил о некапиталистических формах, которые либо консервируются, либо воссоздаются самим капиталом вне ядра мировой экономики. Но капитал в своей истории активно использовал и некапиталистические (докапиталистические) формы, имевшиеся в самом ядре. Здесь-то мы и встречаемся со Старым Порядком, с тем временем, когда капитализм, не имея собственных форм, использовал те, что сложились в период Великой капиталистической революции 1517–1648 гг. как отрицание феодализма и законсервировались лет эдак на 150–200. Будучи антифеодальной диктатурой, Старый Порядок по своему содержанию не был капиталистическим, но стал выполнять для капитала целый ряд функций, предоставил ему свои институты. Капитализм использовал эти формы, но одновременно и боролся против них, стремясь сбросить «старопорядковую» скорлупу. Постепенно эти институты наполнялись капиталистическим содержанием.

Союзником капитала в борьбе против Старого Порядка выступали социальные низы, носители народно-социалистических идеалов. На рубеже XVIII–XIX вв. под буржуазно-социалистическими ударами Старый Порядок пал. Старый Порядок был сломлен внутрисистемными (т. е. уже не великими капиталистическими) революциями капиталистической эпохи. Я предпочитаю этот термин термину «буржуазная революция» по ряду причин. В том числе и потому, что эти революции как революции буржуазные — миф. Его создала либеральная традиция, а Маркс некритически заимствовал. Поскольку капитал — это единство несовпадающих субстанций и функций, поскольку социальная функция капитала автономна, любая революция капиталистической эпохи является теоретически в той же степени социалистической (не путать с коммунистической), что и буржуазной. И чем более социалистической, тем более великой. Не случайно самой великой из капиталистических революций была французская, в которой решающую роль играла вовсе не буржуазия и в краткосрочной перспективе выиграла вовсе не буржуазия, в результате чего развитие капитализма во Франции затормозилось на 70 лет. Но, разумеется, были и буржуазные революции. И чем буржуазнее — тем мельче. История революций капиталистической эпохи еще не написана, как и история Старого Порядка, который предстоит переосмыслить, по крайней мере, в качестве технологии власти. Как знать, не придется ли Европе и России обратиться к этому «технологическому опыту» в XXI в.?