Михаил Полторанин - Власть в тротиловом эквиваленте. Наследие царя Бориса

И вправду, разный был по составу и содержанию Советский Союз: смесь керосина с компотом. И если не сепарировать эту смесь, а взбалтывать размашистыми реформами, мог получиться отвратный напиток для всех. Горбачеву страна казалась ровным газоном, где для косилки нужен общий режим и не должно быть рытвин и валунов. А Союз был не только многонациональным, но и многоцивилизационным. Он требовал дифференцированного подхода к назревшим проблемам. И когда в отношении хозяйственных специалистов Михаил Сергеевич прокричал в Краснояр­ске общий призыв: «Вы их давите снизу, а мы будем давить свер­ху» — к нему отнеслись совершенно по-разному. В одних респуб­ликах полезли под кровать за винтовками, в других стали крутить пальцами у виска. И возводить заборы повыше.

А в Москве ждали теледебатов. В конкуренты Борису Нико­лаевичу Воруй-город пытался выставить Андрея Дмитриевича Са­харова, но тот, естественно, отказался, пошел по списку Академии наук. Тогда номенклатура выкатила орудие в лице гендиректора «ЗИЛа» Бракова.

Мне позвонил «свой человек» из горкома и попросил сроч­ной встречи в укромном местечке. Мы встретились, и он расска­зал: Ельцин и Браков в прямом эфире будут отвечать на вопро­сы якобы избирателей. Но эти вопросы уже приготовлены в ЦК и горкоме, запечатаны в конверты, а фамилии и адреса «задаваль­щиков» взяты по лености исполнителей из телефонного справоч­ника. «Будьте бдительны» — сказал мой информатор. А как преду­гадаешь, что они там насочиняли.

В штаб Ельцина приехала тележурналистка из Казахстана Ва­лентина Ланцева со своей группой (потом Ланцева работала у Бо­риса Николаевича пресс-секретарем) и получила задачу: запи­сать теледебаты на «видик», отследить фамилии и адреса и сроч­но пройти по этим адресам с телекамерой.

А дальше-то что: поймаем жуликов за руку, но как рассказать людям об этом? Так хотелось воткнуть им занозу поглубже да с поворотом — сколько же можно терпеть беспардонность партий­ных чинуш! Но телевидение полностью в их руках.

Позвонил Грише Берхину: «Родной мой, выручай. Срочно ну­жен выход на «Взгляд». Эта программа была тогда самой попу­лярной, в ней молодые ребята иногда выдавали коленца. Гриша съездил в «Останкино» и вернулся довольный: ходы нашел, надо только подмаслить. Там уже тогда любили теплоту в отношениях. Надо, так надо — договорились.

Это не были теледебаты в прямом смысле слова. Ведущий программы «Добрый вечер, Москва!» сел между Ельциным и Браковым, стал вскрывать конверты и зачитывать кандидатам во­просы по очереди, называя фамилии и адреса авторов. Бракову шли вопросы в одном ключе, примерно такого характера: «Как вам удается добиваться больших успехов?» или «Как вам удает­ся совмещать в себе качества хорошего руководителя и хороше­го семьянина?». Гендиректор сидел вальяжно, отвечал с достоин­ством: ну как, работаю много. Я представил, как в кабинетах гор­кома режиссеры этого шоу подмигивали друг другу.

Ельцину вопросы били под дых, ниже пояса. В них были пе­репевы выступлений участников Московского пленума горкома. После четвертого или пятого наскока Борис Николаевич набы­чился и стал похож на боксера, пропустившего сильный удар. От­махивался несложными фразами, иногда невпопад. Обидно было смотреть, как он проигрывает аппарату, и крепнуть в убеждении, что Ельцин в словесных дуэлях мастак не большой. Сторонники его были разочарованы. Хотя и понимали, что кроется за всем этим какая-то подлость.

Утром группа Ланцевой порыскала оперативно по городу: трофей оказался великолепным. Многие названные в эфире из­биратели уже переехали на другую квартиру. Их нашли — они в камеру высказали свое возмущение. Другие тоже не знали, что они задавали пакостные вопросы и высказались в поддержку Ельцина.

Сейчас точно не помню, кто позвонил — Листьев или Мукусев и пригласил вечером в студию. А днем шел холодный ве­сенний ливень. Кассеты мне везла дочь Ельцина Таня Дьячен­ко. Я ждал ее под козырьком у входа в здание АПН, а она бежала по ливню от метро «Парк культуры», сняв с себя плащ и завер­нув кассеты в него. Вся мокрая, волосы слиплись. Я еще подумал тогда: «Какая у Ельцина хорошая дочь. Как она заботится о чести отца!». Когда слышу сейчас о ее алчных руках, всегда вспоминаю прилипшие к лицу русые волосы.

Вели программу Сергей Ломакин и Артем Боровик. До пере­дачи сели, выработали тактику. Я был журналист русской школы, и журналистский азарт во мне перебарывал боязнь за свое буду­щее. Как все было дальше, описал сам Ломакин: «На «Орбиту» по­говорили о демократии, а вечером выдаем всю эту историю по полному разряду. Я не помню такого количества «членовозов» около «Останкино», как после эфира с Полтораниным. Лысенко собрал партбюро, в результате меня на две недели отстранили от эфира». Я сказал ему назавтра: «Извини меня, Сережа, что оста­вил тебя без куска хлеба. Две недели приезжай ко мне домой, бу­дем вместе грызть сухари». Он понимает горькие шутки, но один раз мы все-таки собрались у меня на пельмени. Они ему понрави­лись. Артем Боровик не был штатным сотрудником телевидения. Репрессии его не коснулись.

А наутро после «Взгляда» у Моссовета собралась стихийная демонстрация. Все требовали расправы с гнобителями Ельцина. По Москве пошел шум недовольства. Вечером после программы «Время» на телеэкране несколько минут висела серая заставка, как перед объявлением войны, а потом проклюнулся диктор с со­общением Политбюро. В нем говорилось, что я сочинитель инси­нуаций, а они в Кремле и горкоме чисты, как агнцы. Ну что с ними делать, если у них сплошь божья роса. Если думают они не голо­вой, а каким-то закрытым от постороннего глаза местом. Ельцин выиграл выборы с разгромным счетом, набрав 90 процентов.

Мне предстояло избираться через несколько дней после вы­хода «Взгляда». Квота для Союза журналистов СССР составляла десять депутатских мест, а предварительное чистилище прошли 150 кандидатов со всей страны. Наиболее одиозные фигуры — апологеты партийных порядков не выдержали конкуренции: их срочно перебросили в «Красную сотню» — список депутатов от КПСС. Кто-то сам снял свои кандидатуры, не надеясь на успех. Из оставшихся выбрать «десятку» должен был пленум Союза журна­листов СССР.

Депутаты съехались в Москву— их поселили в гостинице «Украина». Вечером накануне главного действа в гостиницу зая­вилась большая группа работников отдела пропаганды ЦК во гла­ве с завсектором Зубковым и начала обходить номера. Чуть ли не в приказном порядке давили на делегатов, чтобы они голосова­ли против меня. Работали до полуночи, не покладая рук. Не ви­дел, были ли у них на лбах следы от граблей, на которые они на­ступали с упертостью носорогов. Но на следующий день при тай­ном голосовании на пленуме я получил самый высокий результат. И стал народным депутатом СССР. А во время работы съезда был избран членом координационного совета МДГ — межрегиональ­ной депутатской группы.

Весной и летом 89-го диверсанты от власти продолжали раз­возить гремучую ртуть по взрывоопасным участкам страны. На поверхности политической жизни царил оптимизм— крепи­ли единство СССР указами и постановлениями, шумели митинги, буйствовал 1-й съезд народных депутатов. На нем открыто спори­ли о путях выхода из кризиса. А в подвалах власти за тайными не­проницаемыми дверями шла другая работа, невидимая для наро­да — по углублению этого кризиса.

Я встретил в Москве старого знакомого Теймураза Авалиани — его избрали народным депутатом СССР от Кузбасса. (Свое имя и фамилию ему, русскому, дал грузинский солдат, который по­добрал его плачущим ребенком около убитых немцами родителей и отнес в детдом). А познакомились мы с ним еще в 80-м, ко­гда от «Правды» я приезжал в шахтерский город Киселевск. Там Теймураз Георгиевич, бывший директор шахты, взялся поднять обувную фабрику. И сделал ее лучшей в отрасли. Но приезжал я не по этому поводу. Авалиани написал письмо Брежневу, чтобы тот набрался мужества и ушел в отставку, поскольку уже не спо­собен управлять страной. Дерзость необыкновенная! Через облвоенкомат директора пригласили на плановое медобследование и хотели засунуть в психушку. Но он вовремя сориентировался. И его друг, собкор нашей газеты, попросил меня приехать и от имени органа ЦК припугнуть беспредельщиков.

Мы зашли с ним на заседание МДГ. Он послушал Гавриила Попова, Анатолия Собчака, Виктора Пальма из Эстонии и сказал: «Нет, это опять словоблудие!». И потянул меня на выход. Там и со­общил новость: кто-то стремится спровоцировать в Кузбассе соци­альный взрыв. С чего он это взял? Много признаков преднамерен­ного доведения шахтеров до бунта: задержка денежных средств, запрет на выдачу спецодежды и другое. Но особенно показатель­но исчезновение товаров с прилавков магазинов. Сначала не ста­ло мясной и молочной продукции, хлебных изделий. Народ загу­дел. Потом не стало постельного белья, носков, сигарет, лезвий для бритья. А потом исчезли с прилавков чай, стиральный поро­шок, туалетное и хозяйственное мыло. И все это в течение корот­кого времени. Шахтерам стало нечего есть и нечем умываться.