Борис Кагарлицкий - Сборник статей и интервью 2009г (v1.24)
Как я пытаюсь доказать в главах 2 и 3, к 1960-м годам реконфигурация марксистской теории вступила на чужую территорию. Неомарксисты избрали психологию и культуру ключом к пониманию исторических условий, и им пришлось отказаться от прежней материалистической парадигмы, в которую Альтюссер пытался вдохнуть новую жизнь. Судьба его ученика и редактора Этьена Балибара может служить иллюстрацией масштаба последовавших блужданий. Балибар отошел от «антигуманистического» марксизма и обнаружил его еврейские корни, смешанные с этикой Спинозы. К 1990-м годам он занялся «антифашистской» деятельностью и работой на мультикультурное европейское общество, которое рассматривает европейские национальные образования как прискорбное, но малосущественное историческое наследие[26].
Другие уходили от марксизма-ленинизма столь же извилистыми путями, убеждая себя, что держатся прежнего революционного курса. Примкнувшие к марксизму неогегельянцы, подобно итальянскому коммунисту Антонио Грамши, нашли свой путь к разрыву с явно исчерпавшим себя материалистическим мировоззрением. Сосредоточившись на культурных предпосылках капитализма и социализма, Грамши смог изменить подход диалектического материализма к реакционным гегемонистским культурам. А «История безумия» (L’histoire de la folie, 1961) Фуко нанесла этой ориентированной на культуру «марксистской» критике особенно острый удар, представив концепцию душевной болезни как формы социального подавления. Согласно Фуко, приюты для душевнобольных создавались для борьбы с инакомыслием и протестом, хотя официальной целью считалось лечение болезни[27]. Пожалуй, лучшей иллюстрацией этого поворота к альтернативному марксизму была деятельность Франкфуртской школы, которая сама осуществила перегруппировку марксистских концепций и символов. Теоретики Франкфуртской школы демонизировали тех, кого Маркс и Ленин назначили на роль классовых врагов, изображая их как бесчувственных фанатиков. После такой перекройки революционной доктрины классовыми врагами стали те, на кого возложили вину за предрассудки и подавление сексуальности.
Четвертая глава сосредоточена вокруг этого частичного совпадения постмарксистской левой и американской политической культур. Предвестником такого развития событий была публикация в 1970 году работы бывшего французского коммуниста Жан-Франсуа Ревеля «Ни Иисус, ни Маркс»[28]. Хотя у европейского левого центра можно найти сложившуюся в период холодной войны атлантическую традицию, именно Ревель и его последователи связали американизм с глобальной левой идеей. США теперь рассматривались не как щит против советской агрессии, а как воплощение человечного устройства жизни, основанной на равенстве и материальном достатке. Ревель сопоставил свое видение с новым поколением, отказавшимся и от христианства и от марксизма (откуда и название). Среди прочего книга живописует духовную одиссею самого Ревеля, который в прошлом побывал и членом коммунистической партии и коммунистическим журналистом. Ревель провидит безъядерное будущее, в котором будут уничтожены запасы разрушительного оружия, но читателю дают понять, что этому суждено сбыться только под прикрытием американской военной силы. По Ревелю, сыграть роль центра мировой истории предстоит не Европе, а Соединенным Штатам Америки.
В 1990-е годы немецкие «левые демократы» тоже пришли к переоценке своего отношения к единственной оставшейся сверхдержаве. Несмотря на трения периода холодной войны и разногласия по вопросам о глобальном потеплении, о войне с Саддамом Хусейном и об арабо-израильском конфликте, немецкоязычные левые отыскали такие аспекты американской политики и общественной жизни, которые им захотелось перенести в свою страну. Великодушная иммиграционная политика, культурный плюрализм, мировоззренческий принцип предоставления гражданства и готовность использовать правительство для борьбы с предрассудками оказались теми особенностями Америки, которые европейские левые хотели бы перенять, особенно после краха советской модели. В Германии и Австрии левые, (точнее говоря, антинационалистически настроенные немцы) рассматривают 8 мая 1945 года как Befreiungstag, день освобождения, а не как день начала иностранной оккупации. Хотя Советы и принудили восточных немцев отмечать эту дату, сегодня ее связывают с благами, принесенными американской оккупацией и с окончанием господства нацистов. С окончанием холодной войны самый уважаемый представитель Франкфуртской школы Юрген Хабермас (род. в 1929 году) превратился в искреннего сторонника США. Во время конфликта с Сербией в 1999 году Хабермас призвал к расширению американского участия и влияния в Европе, чтобы «принести [туда] космополитичное понимание права, соответствующее положению человека мира» и для ликвидации остатков «националистических настроений»[29]. Истинное освобождение, прославляемое Хабермасом и его единомышленниками, презирающими прошлое Германии, требует, чтобы американцы «переучили» их так, чтобы они перестали быть немцами и стали «демократами».
Четвертая глава рассматривает постмарксистскую идеологию европейских левых. Можно проследить процесс американизации европейских левых по всему спектру - от программ новых европейских коммунистических партий, подчеркивающих необходимость изменения поведения и ценности мультикультурализма, до войны европейских интеллектуалов с предрассудками. Отчасти за этим процессом стоят политико-исторические факторы, а именно американское доминирование в Европе, крах советской империи и целенаправленное преображение немецкого общества американскими завоевателями после Второй мировой войны. Более того, в Восточной и Центральной Европе правительство США проявило готовность сотрудничать с бывшими коммунистами, противостоящими националистическим группировкам и политикам. Такие лидеры, как превратившийся в социалиста давний коммунист Ивица Ракан в Хорватии и бывший член Центрального комитета коммунистической партии Венгрии Петер Медьеши, которым американский Государственный департамент помог занять посты премьер-министров, рассматривались как сторонники глобалистской перспективы, подходящие для американских экономических интересов и политики «прав человека»[30]. Кроме того, американское правительство настаивало, чтобы бывшие страны советского блока, стремившиеся стать членами НАТО, подверглись одобренному США обучению по Холокосту и «экстремизму». Эта программа переобучения, от которой в 2002 году отказались эстонцы, заметив, что, за исключением горстки нацистских пособников, их народ не принимал участия в уничтожении еврейского населения (составлявшего около пяти тысяч человек), напоминает то, что навязала послевоенной Германии американская военная администрация[31]. Сегодня все западноевропейские левоцентристские партии поддерживают такого рода привитие моральных ценностей своему недостаточно, по их мнению, раскаявшемуся населения.
Постмарксистская американизация европейских левых была ответом на текущую потребность в исторически значимом марксизме. В этом сдвиге, как отмечают и левые и правые ученые, стержневой была работа Хабермаса Zur Rekonstruktion des historischen Materialismus (1976). Такие столь расходящиеся во мнениях критики, как фон Бёме, Энтони Гидденс и Рольф Козик, дружно отметили, что работа Хабермаса позволяет приверженцам Маркса войти в новую эпоху, сохранив частичное уважение к отцу революционного социализма[32].
Согласно Хабермасу, хотя Маркс и критиковал, причем довольно убедительным образом, «формы господства», характерные для современного буржуазного общества, он вовсе не предвидел счастливого исхода, к которому приведут его теории и созданное им движение. Благодаря лево-демократическому брожению, в котором марксизм сыграл значимую роль, к власти придут научные и просветительские элиты, ведомые социальными планировщиками. Когда все это проговаривалось, Хабермас еще был усердным сторонником восточногерманского коммунизма, в котором видел приблизительное воплощение своего третьего этапа истории. Он исходил из того, что немцам с их чрезвычайно малосимпатичным прошлым требуется силовое принуждение к интернационалистскому будущему. Однако ко времени падения Берлинской стены, которую Хабермас громко оплакал, он, за неимением лучшего, обратился к Соединенным Штатам Америки. Это все-таки была имперская сила, которая, несмотря на капиталистические пороки, уродовавшие ее общественное устройство, могла вести Европу к прогрессивному общемировому правительству.
Австралийский правовед Эндрю Фрейзер полагает, что в этих размышлениях Хабермаса нашли выражение те надежды, которые и сформировали постмарксистское мировоззрение[33]. Нас пытаются убедить, что с реакционными ценностями может совладать правительство, практикующее социальную инженерию, которое выступит против того, что Хабермас называет «психологическими остатками прошлого». Хотя постмарксистские левые еще сохраняют определенные коммунистические ритуалы - скажем, отрицают преступления Сталина и Мао, заявляют о готовности насмерть биться с фашистами и протестуют против американских корпоративных интересов - по меньшей мере часть этих ритуалов приобрела поверхностный характер. В англоязычных странах у левых наличествуют, в той или иной степени, те же самые ритуалы. Так, выяснилось, что американская пресса благожелательно встретила автобиографию престарелого британского коммуниста Эрика Хобсбаума «Эпоха крайностей» (The Age of Extremes) [На самом деле это - не автобиография Эрика Хобсбаума. Книга «Эпоха крайностей» является как бы дополнением к знаменитой трилогии Хобсаума, посвященной истории XIX столетия. Несмотря на то, что сам Хобсбаум изредка позволяет себе вспоминать его личные впечатления о минувших событиях или рассказать некоторые автобиографические данные, все же упоминаемая книга представляет собой биографию исторических событий ХХ века. - Примечание научного редактора.], а NewYork Times расшаркивается перед ностальгическими заметками бывшей коммунистки Вивьен Горник[34]. Все это говорит о том, что левые ценности все еще в чести, но называть их марксистскими означает приписывать им излишнюю теоретическую значимость. Литературные свидетельства былой коммунистической солидарности или демонстрации в память Розенбергов, организуемые в годовщину их казни как советских шпионов, - все это имеет отношение к ностальгии и социальным догмам, а не к идеям Маркса.
