К барьеру! (запрещенная Дуэль) - К Барьеру! (запрещённая Дуэль) №18 от 04.05.2010

Все же, независимо от того, что тяжки мои преступления перед народом, перед партией, я осмеливаюсь заявить, что даже в годы моего пребывания в контрреволюционной организации я испытывал мучительную раздвоенность. И понятно, почему. Мне, бывшему руководителю советской разведки, державшему руку на пульсе всей страны, больше чем кому-либо из сидящих на скамье подсудимых была ясно видна вся беспомощность, вся безнадежность каких-либо попыток с нашей стороны свергнуть Советскую власть. Больше всех я знал, что многомиллионный советский народ никому и никогда не даст себя запрячь в ярмо капитализма. Больше чем кто-либо я знал, что никакая интервенция, с чьей бы стороны она ни исходила, не может сломить тяги советского народа к коммунизму. Я, как начальник советской разведки, прекрасно знал врагов Советского Союза, я знал действительные силы германского и японского фашизма. Но я также хорошо знал мощь Советской страны. Именно поэтому я не мог никогда рассчитывать на успех наших контрреволюционных дел. Вот откуда моя реплика относительно болтунов. У меня не хватило большевистской смелости окончательно порвать с правыми, с этой проклятой контрреволюцией, и выдать ее целиком. Были такие попытки с моей стороны? Да, были, но до конца я их никогда не доводил. Я приведу один факт, не для смягчения моей участи, да и не нужно этого, а чтобы показать свою раздвоенность в моей жизни. История с Енукидзе в 1935 году. Я разоблачил его, но далеко не полностью. Я должен был его арестовать, я этого не сделал, потому что был сам заговорщиком. Повторяю, я не в свою защиту привел этот пример и не в свою заслугу ставлю его, а как иллюстрацию своей раздвоенности. Есть и другие факты, останавливаться на них я не буду. Все это половинчато и преступно. Я отлично понимал и понимаю, что нужно было сделать. Конечно, лучше всего было бы, если бы я пришел в Центральный Комитет, выдал себя и всю организацию. Может быть, результат был бы другой. О своих тягчайших преступлениях я рассказал, останавливаться на них второй раз не буду.

Опозоренный, повергнутый в прах, уходя из жизни, я хочу рассказать мой печальный, трагический путь, который послужил бы уроком для всех тех, кто колеблется, кто не до конца предан делу партии Ленина - Сталина. Я тоже начал с колебаний. Это было в 1929 году. Я ошибочно тогда думал, что права не партия, а правы Бухарин и Рыков.

Мое падение началось с того момента, когда Рыков, узнав о моем сочувствии правым, предложил мне скрывать от партии мои правые взгляды. И я пошел на это. Я стал двурушником. Началась раздвоенность. К сожалению, не нашлось у меня большевистского мужества противостать мастерам двурушничества.

Это мое преступление отразилось на всей дальнейшей жизни и работе. Стало 2 человека. Был один Ягода - член партии, общавшийся ежедневно с величайшими людьми нашей эпохи, и другой Ягода - изменник родины, заговорщик. Первый Ягода видел гигантский рост страны, расцвет ее под руководством Сталинского ЦК; он же видел всю мерзость и грязь право-троцкистского подполья; а второй Ягода был прикован к этому самому подполью, как колодник к тачке, творя те чудовищные преступления, которые здесь разобраны со всей ясностью.

Вот куда приводят попытки однажды пойти против партии. Вот куда приводит тех, кто поднимет руку против партии. Вот жизнь, вот логика падения.

Я хочу уточнить и возразить Прокурору в части тех обвинений, которые он выдвинул. Они не имеют значения для решения моей участи, но не прав Прокурор, когда меня считает членом центра блока. Я не член центра блока. Для меня это важно лично, может быть, что я не принимал участия в решениях блока. Я не принимал участия в этом и я не принимал участия в решении о террористических актах. Меня ставили в известность постфактум и предлагали исполнять решения. Это во всех случаях выносилось без меня. Это не смягчает мою вину, но блок состоял из определенных лиц, эти лица выносили решения. Рыков был членом центра блока, он принимал решения.

Второй момент-Прокурор безапелляционно считает доказанным, что я был шпионом. Это неверно. Я - не шпион и не был им. Я думаю, что в определении, что такое шпион или шпионаж, мы не разойдемся. Но факт есть факт. У меня не было связей непосредственно с заграницей, нет фактов непосредственной передачи мною каких-либо сведений. И я не шутя говорю, что если бы я был шпионом, то десятки стран могли бы закрыть свои разведки - им незачем было бы держать в Союзе такую массу шпионов, которая сейчас переловлена.

Неверно не только то, что я являюсь организатором, но неверно и то, что я являюсь соучастником убийства Кирова. Я совершил тягчайшее служебное преступление - это да. Я отвечаю за него в равной мере, но я - не соучастник. Соучастие, гражданин Прокурор, вы так же хорошо знаете, как и я, - что это такое. Всеми материалами судебного следствия, предварительного следствия не доказано, что я соучастник этого злодейского убийства.

Мои возражения по этим моментам не являются попыткой ослабить значение моих преступлений. Моя защита и не имела бы здесь никакого практического значения, ибо за каждую миллионную часть моих преступлений, как говорит Прокурор, он требует моей головы. Свою голову я положил и отдаю, но я хочу уменьшить свою огромную задолженность перед Прокурором. Я знаю свой приговор, я его жду целый год. В последние часы или дни своей жизни я не хочу лицемерить и заявлять, что хочу смерти. Неверно это. Я совершил тягчайшие преступления. Я это сознаю. Тяжко жить после таких преступлений, тяжко сидеть десятки лет в тюрьме. Но страшно умереть с таким клеймом. Хочется, хотя бы из-за решетки тюрьмы, видеть, как будет дальше расцветать страна, которой я изменил.

Граждане судьи! Я был руководителем величайших строек-каналов. Сейчас эти каналы являются украшением нашей эпохи. Я не смею просить пойти работать туда хотя бы в качестве исполняющего самые тяжелые работы. Граждане судьи! Наши законы, наш суд резко отличаются от законов и суда всех буржуазных стран. Я вспоминаю, как министр юстиции Германии Фрик на одном из заседаний судей заявил: «Законы фашистских стран - это законы мщения, а не исправления». Наши законы построены на другом принципе, наш суд является другим судом. Советский суд отличается от буржуазных судов тем, что он, суд, рассматривая преступления, опирается на законы не как на догму, а руководствуется революционной целесообразностью. Страна наша могуча, сильна как никогда, очищена от шпионов, диверсантов, террористов и другой нечисти, и я прошу вас, граждане судьи, при вынесении мне приговора учесть, есть ли революционная целесообразность в моей казни теперь. Я бы не смел просить о пощаде, если бы не знал, что данный процесс является апофеозом разгрома контрреволюции, что страна уничтожила все очаги контрреволюции и Советская страна выиграла, разбила контрреволюцию наголову. То, что я и мои сопроцессники сидим здесь на скамье подсудимых и держим ответ, является триумфом, победой советского народа над контрреволюцией. Я обращаюсь к суду с просьбой - если можете, простите.

От редакции. И в последнем слове, как и его подельники, Ягода остался верен своей измене: он знал, что неразоблачёнными остаются ещё многие заговорщики, поэтому борьба с Советской властью будет продолжена. Ягода лишь стремился усыпить бдительность.

Всех, к сожалению, мы до сих пор не знаем. Вскоре разоблачили Н.И. Ежова и его группу. Сумел выполнить установку Троцкого на поражение Красной Армии в войне командующий войсками Западного Особого военного округа генерал армии Д.Г. Павлов, измена которого поставила страну в тяжелейшие условия и стоила миллионов жертв. Делом доказал свою невыявленную принадлежность к заговорщикам Н.С. Хрущёв.

Люди, будьте бдительны! 

ЮРИДИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ

НАСЛЕДНИКИ ПОДЖИГАТЕЛЕЙ РЕЙХСТАГА

(Продолжение. Начало в №№7,13,17)

Не завидуйте власть и деньги сегодня имущим: они платят за это свободой. Вынужденные сидеть за четырехметровыми заборами, боясь носа высунуть из подворотни, обреченные ездить под мигалками со спецконвоем, с замиранием сердца ожидая встречного тарана, они не могут просто заглянуть на огонёк в ресторан, тихо поужинать в компании друзей, прежде чем этот ресторан не обшарят на предмет взрывных устройств и не зачистят от посетителей. Театры, библиотеки, музеи, выставки – непозволительная роскошь для несчастных, постоянно ожидающих выстрела из-за кулис, кирпича с книжной полки, гибельных испарений ядов от экспонатов вернисажа... Их, осуждённых на пожизненную изоляцию, выгуливают охранники в обществе таких же богатеев, организуя VIP-концерты, VIP-ярмарки, VIP-пикники. Общение с нормальными людьми у власть с деньгами имущих невозможно, они не ходят по улицам, не ездят на городском транспорте. Дело не в терактах, просто общение с народом - это легко просчитываемый риск получить оплеуху или плевок, быть закиданным тухлыми яйцами или гнилыми помидорами, услышать горькое проклятие себе и своему потомству.