Ноам Хомский - Системы власти
Не понимаю, о чем вообще идет речь. Знаете, в США капитализма никогда не было; выходит, нечему и заканчиваться. Существует некий вид государственного капитализма. Если вы летаете самолетом, то, в сущности, летаете на переделанном для гражданских нужд бомбардировщике. Если покупаете лекарства в аптеке, то знайте: основные исследования, необходимые для фармацевтического производства, оплачены из государственной казны. Вся индустрия высоких технологий просто нашпигована государственной системой контроля и правительственными субсидиями. А если поглядите на то, что многие рассматривают в качестве альтернативы нам — то есть на Китай, — убедитесь: Китай является также государственным капитализмом, просто созданным в иной форме. Вот и не понимаю, что же именно должно прийти к концу, какой именно капитализм.
Дело совсем в ином: могут ли эти экономические системы, какими бы они ни были, приспособиться к сегодняшним проблемам и обстоятельствам? Например, не существует никакого оправдания, экономического или любого другого, для колоссальной и все увеличивающейся начиная с семидесятых годов XX века роли финансовых учреждений. Даже некоторые из самых уважаемых экономистов в мире указывают: финансовые учреждения влияют на мировую экономику отрицательно. Главный экономический обозреватель газеты Financial Times Мартин Вулф прямо заявляет: необходимо лишить финансовые учреждения того огромного общественного влияния, которое имеется у них сегодня. Существует множество различных возможностей, позволяющих изменить сложившееся положение дел. Во многих отраслях промышленности рабочие могут взять контроль над предприятиями в свои руки. Есть интересная работа на эту тему, написанная известным экономистом Гаром Алперовицем: он долгие годы находился в самой гуще организационных процессов, проходивших вокруг контроля рабочих над предприятиями. Это не революция, но микроб совсем другого капитализма — капитализма, где преобладают рынки и прибыли.
Говард Зинн однажды высказался так: «У всех правительств есть одна большая слабость — и не важно, велика ли армия каждого конкретного государства, сколько у него денег или насколько тщательно оно контролирует информацию, доступную народу, — слабость коренится в том, что государственная власть зависит от того, насколько покорны и послушны граждане, солдаты, служащие, журналисты, учителя, писатели и художники. Как только все эти люди начнут подозревать, что их обманывают, и перестанут поддерживать правительство, правительство потеряет свою законность и, следовательно, власть». Зинн также написал, что люди «с предельной ясностью понимают — если только их внимание не приковывается правительством и средствами массовой информации к разразившейся войне, — что миром заправляют богачи».
В сущности, правильно сказано. И все же, ни в коем случае не возражая Говарду, замечу: помилуйте, все это старо как мир. Думаю, классической была формулировка, данная Дэвидом Юмом[22] в трактате, озаглавленном «О первоначальных принципах правления», где Юм точно подметил, что «сила всегда на стороне подвластных». Независимо от того, милитаристское перед нами общество, или частично свободное, или такое, какое мы — но, правда, не Зинн — зовем тоталитарным, — именно подвластным и принадлежит в действительности государственная власть. Правящему классу необходимо найти способ сдержать подданных, не дозволить им воспользоваться своей властью. Применение силы имеет определенные границы; часто необходимо не подавлять, но убеждать. Правящему классу нужен способ, дозволяющий убедить людей принять главенство правителей. Если этого не сделать, все просто рухнет.
Когда принуждение уже не действует, поневоле прибегают к убеждению. В богатых развитых странах это стало настоящим искусством. В Великобритании и Соединенных Штатах, столетие тому назад самых свободных обществах мира, правящие классы — тори в Британии и мыслящие властители в США — весьма четко понимали: пределы принуждения уже были достигнуты, преступать их нельзя. Подданные получили уже чересчур много свободы: рабочие партии в парламенте, профсоюзы, организации по защите женских прав. Таким образом, правящая элита поневоле начала контролировать людские взгляды и мнения. Вот тогда и зародились так называемые «связи с общественностью». Эдвард Бернейс[23], прогрессивный либерал, «гуру» американской индустрии по связям с общественностью, выразил в свое время мнение — как обычно, общепринятое и расхожее: «То, что мы делаем, должно быть воспитывающей демократией, управляемой грамотным меньшинством, которое знает, как обуздывать народные массы и водить их строем, на военный лад». Мы должны любыми средствами или убедить народ, или переубедить его — дабы самим удержаться у власти. Кто бы ни высказал подобное мнение — всегда является членом «разумного меньшинства». Действуют посредством пропаганды. Этот термин в те времена использовался абсолютно открыто. Бернейс даже назвал свою книгу «Пропаганда». Это слово приобрело отрицательное значение только в тридцатые годы прошлого века, но прежде им пользовались абсолютно свободно. В наши дни пропаганду вежливо зовут рекламой или употребляют эвфемизм: связи с общественностью.
Таковы основы индустрии, контролирующей мнения и взгляды общества, заставляющей людей погрязнуть в бессмысленном потреблении, разобщающей их множеством различных способов. На это уходят огромные средства. Маркетинг — лишь одна из разновидностей пропаганды. Если бы кто-нибудь, помимо рыночных идеологов, принимал рынки всерьез — если бы сами дельцы принимали рынки всерьез, то маркетинга в нынешнем его виде не возникло бы вовсе. Если вы изучали курс экономики в университете, вам твердили: рынки основаны на том, что хорошо информированные потребители принимают рациональные потребительские решения. Но ведь бизнес тратит огромные средства, именно водя «хорошо информированных потребителей» за нос, чтобы те принимали безрассудные потребительские решения. Это ведь абсолютно очевидно — стоит лишь пристально поглядеть на нашу рекламу. Существуй поистине рыночная экономика — американская компания General Motors выпустила бы на телевидение тридцатисекундную рекламу, говорящую кратко и просто: «Вот характеристики автомобилей, которые мы начинаем продавать в следующем году». Но они, естественно, этого не делают: хотят захватить наибольшую долю автомобильного рынка.
И политическая элита, и представители деловых кругов пытаются подорвать демократию одними и теми же способами. В восьмом классе любой средней школы вам расскажут: демократия заключается в том, что хорошо информированные избиратели сделают рациональный выбор. Но политические партии думают обратное. Именно поэтому в своей деятельности они используют лозунги, риторику, ставят целые спектакли, именуемые «связями с общественностью», проводят поистине сумасшедшие выступления — все, что угодно; только никто и никогда не скажет вежливо и спокойно: «Я намерен сделать то-то и то-то. Голосуйте за меня». Таким образом, можно смело заявить: страх и ненависть по отношению к рыночной экономике и демократии в основном имеют одни и те же корни.
Насколько знаю, первым все эти процессы четко описал и разъяснил Юм. Власть и на самом деле принадлежит народу, а значит, главная задача власть имущих и их окружения — церкви, интеллектуалов и других — разобщить народ, удалить его от власти. Один из самых известных интеллектуалов XX века Уолтер Липпман[24], также бывший прогрессивным демократом, однажды сказал, что мы обязаны защищать порядочных людей, то есть разумное меньшинство, от «рева и топота обезумевшего стада». Именно для этого и создана огромная индустрия по связям с общественностью.
В конце 2011 года обозреватель газеты New York Times Дэвид Брукс известил читателей о том, что Институт Гэллапа, исследовавший общественное мнение, задал следующий вопрос: «Что представляет наихудшую угрозу государству в будущем: большой бизнес, большие профсоюзы или большое правительство?» Почти 65 % опрошенных ответили: государство, а 26 % сказали: бизнес. Не является ли это примером того процесса убеждения и процесса достижения согласия среди народа, о котором вы говорили?
Если копнуть несколько глубже, возникнет иной вопрос: «А чего же вы ждете от правительства?» Ответ окажется прост: «Пускай оно прекратит выручать банки правдами и неправдами. Именно за это я ненавижу правительство. Не надо выручать банки. Прекратите освобождать богатых от налогов. Пусть богатые платят больше налогов. Правительство должно выделять больше средств на здравоохранение и образование». И так далее, и тому подобное. Этот вопрос Института Гэллапа изначально так сформулирован, чтобы дать возможность людям вроде Дэвида Брукса делать вышеизложенные умозаключения.
