Коллектив авторов - Сербия о себе. Сборник
Слободан Милошевич и Воислав Шешель
В связи с переменами, последовавшими в геополитических и геостратегических констелляциях после окончания холодной войны, мировое сообщество в качестве победившей стороны переформулировало югославский конфликт сообразно своим новым интересам как случай, где было необходимо отдать предпочтение индивидуальным правам человека, а также правам на национальное самоопределение перед принципом суверенитета признанного международно государства[78]. Такая трактовка, применявшаяся на глобальном уровне (VII уровень) стала отправной точкой рассмотрения событий на нижних уровнях, за исключением сербского режима и небольшого количества аналитиков из западных и других европейских государств, полагавших, что правовой прецедент, созданный «мировым сообществом», можно считать грубым нарушением действующих международных законов. Если вернуться на локальный уровень, то мы увидим, что косовские албанцы восприняли эти интерпретации и практические меры, предпринятые мировым сообществом против сербов из-за конфликта в Хорватии, а особенно из-за конфликта в Боснии, как призыв к еще более решительным действиям в осуществлении намеченной цели (I уровень). Эти интерпретации маргинализировали более умеренную, но все же сецессионистскую стратегию Ибрагима Руговы и способствовали нарастанию террористической деятельности до ее кульминации в 1998 г., что в свою очередь вызвало ответные акции сербской стороны (II уровень). Вслед за этими акциями в события вновь встревают США (VI уровень), ЕС (V уровень) и все менее самостоятельная в своих действиях ООН (VII уровень). Кампания, развернувшаяся в средствах массовой информации после одной из таких акций, при неясных обстоятельствах послужила поводом для срыва переговоров в Рамбуйе (по всей видимости, запланированного) и развязывания необъявленной войны НАТО против Югославии со всеми кошмарами, которые ее сопровождали. Вследствие односторонних решений НАТО отношения Запада с Россией (IV уровень) стали натянутыми, как во времена холодной войны. Парадоксальным образом политика режима Милошевича совместно с действиями мирового сообщества трансформировала троянского коня Запада внутри социалистического блока в потенциального троянского коня России на германизированных и американизированных Балканах. На тот момент еще нерешенные вопросы региональной автономии в распадающейся республике уже распавшейся федерации, серьезно усугубленные решениями, принятыми на глобальном уровне, вновь привели к локальной трагедии и кризису на глобальном уровне.
Однако референциальные контексты возникали не только на горизонтальной оси, а также от локального до глобального уровня, но и на оси временной, еще более усложняя интерпретации. Когда Германия пригрозила в одностороннем порядке признать Словению и Хорватию, сербские средства массовой информации истолковали это как реставрацию «исторической коалиции геноцида». С другой стороны, когда Великобритания и Франция решили поддержать Германию, это было воспринято как «шокирующее предательство со стороны недавних исторических союзников», совместно с которыми сербы боролись против немцев во времена двух мировых войн. Тем самым интерпретации событий, последствий и намерений на синхронном срезе, а также их дополнительные трактовки в исторической логике стали составной частью интерактивной динамики локального конфликта, перешедшего в глобальный. Для некоторых участников развернувшейся драмы еще показательнее были исторические темы, не касавшиеся «косовского узла» (с соответствующей, хорошо разработанной историко-мифологической и религиозной символикой) и сербско-хорватских отношений (с потревоженными и нагло инструментализированными воспоминаниями о хорватском геноциде сербов и других народов во время Второй мировой войны). Многочисленные примеры свидетельствуют, что ни западные политики, ни журналисты, ни даже специалисты не остались равнодушными к чарам квазиисторической риторики. Подмена понятий, таких как «геноцид» и «холокост», а также отождествление современной Сербии с нацистской Германией – только некоторые из примеров подобной западной риторики, которой сербские СМИ нисколько не чурались.
Наконец, в 1990-е гг. и в самой Сербии референциальный контекст стал значительно сложнее по сравнению с 1980-ми гг. Когда Милошевич против собственной воли ввел многопартийную систему (1990) под давлением распада коммунистических режимов в Восточной Европе, наступила краткая эйфория, в которой перспективы полной демократизации страны были весьма существенны. Между тем отношения между бывшими югославскими республиками накалились до предела, поэтому вопросы экономических, политических и общественных реформ были отодвинуты в сторону для «оживления внутренней политики» Сербии. Нарастание политической фрагментации общественного мнения, сопровождаемое его радикализацией, сократило шансы на какую бы то ни было форму консенсуса, даже национального.
Другими словами, политические разногласия по ключевым проблемам того периода преобразовались в квазиэтнические и квазинациональные различия, и их от «нас», разнящихся в политических взглядах, отмежевали как сторонников «их». Дошло до кристаллизации «двух Сербий», каждая из которых определяла свои символические границы приблизительно так же, как это делают «истинные» этнические группы. «Автохтонная», «аутентичная», «историческая», «патриотическая» и «национальная», а временами «небесная», «православная» Сербия столкнулась с «антинациональной», «пацифистской», «современной», «европейской», «космополитичной», «гражданской» и «либеральной» Сербией. Сербы-«патриоты» обвиняли сербов-«граждан» в «подлом предательстве», когда, по их мнению, «будущему нации угрожало их хорошо скрываемое несербское происхождение» или «глубокий кризис идентичности». На это «европейские» сербы отвечали, что «националистическое безумие», которое распространяют их оппоненты, является порождением их «горского», «периферийного», «гуслярского», «деревенского» примитивного менталитета. Сербы-«патриоты» решительно отстаивали ведущиеся военные операции, так как, по их мнению, они являлись праведным отпором замыслам врагов нации о геноциде, и приводили все новые и новые доказательства злодеяний, совершенных против сербов и их культурно-духовного наследия в Хорватии, Боснии и Косово. «Другая Сербия», напротив, полагала, что хорваты, мусульмане или албанцы должны сами разбираться в своих злодеяниях, и недвусмысленно обвиняла сербскую сторону в преступлениях, совершенных ею. «Другая Сербия» непрестанно критиковала сербский режим, требовала, чтобы он понес ответственность за политику, приведшую к гибели невинных мирных жителей, и направляла делегации для выражения своего стыда, сочувствия и соболезнования по поводу гибели граждан в Хорватии и Боснии. Так любая квазиэтническая политико-идеологическая группа внутри формально единой нации стала «радикально противоположной» другой группе.
Этот ненамеренный самоироничный сербский вклад в балканские войны взаимобалканизирующихся антагонизмов дополнительно усложнили политические противоречия, как, например, разделение «за» и «против» Милошевича (которое, кстати, не полностью совпадало с разделением на «две Сербии»), а также глубокие дилеммы выбора идентичности между сербством и югославянством, монархизмом и республиканизмом, православной и мировой культурой, Востоком и Западом, социализмом и либеральным капитализмом. Непрерывные коллизии вокруг вопросов, которые и сформировали «две Сербии», их периодическое обострение вследствие возникновения новых тем периодически вызывали кристаллизацию альтернативных форм представлений о Сербии внутри обеих «Сербий», а также их включение в общую реляционную сеть конфликтов.
Итак, позиции по отношению к Милошевичу и его режиму, а также к важным событиям и проблемам внутри сербского контекста в значительной мере, а в отдельных случаях и решающим образом влияли на трактовку и позиции по отношению к региональным и глобальным аспектам югославского кризиса. В этом смысле решение относительно каждого отдельного мероприятия или реакции правящей и оппозиционных политических партий, различных неправительственных организаций и общественных групп и персон принималось на основании развития ситуации в региональном и глобальном реляционном контексте, а также на основании конфликтных реляционных полей в локальном контексте. Каждый участник определял уровень, которому он отдает предпочтение при принятии решения, основываясь на собственном понимании приоритета политических импликаций, но ни один из них не избежал соотнесения с каждым реляционным уровнем.
Сербские беженцы из Хорватии. 1995 год
