Тимофей Бордачёв - Новый стратегический союз. Россия и Европа перед вызовами XXI века: возможности «большой сделки»
Соответственно резко снизился уровень доверия стран-членов и их граждан друг к другу. Свидетельством того, что внутренняя солидарность в ЕС основательно подорвана, служат готовность одних «моторов европейской интеграции» к односторонним сделкам «на стороне» и совершенно необъяснимое юридически возмущение этим государств «Новой Европы». В этом смысле важным фактором стало расширение ЕС на 10 стран Центральной, Восточной и Южной Европы, что привнесло в более-менее однородный (по уровню социально-политического и экономического развития, ментальности) Европейский союз мощный гетерогенный фактор. Несмотря на то что от стран-кандидатов требовали безусловного присоединения ко всем «общим политикам» и областям интеграции, по своим внутренним характеристикам (отношение к суверенитету и государству, качество политического процесса, недостаток культуры компромисса, «ястребиность» во внешней политике) они сильно отличались от вырабатывавшихся в Западной Европе десятилетиями принципов, правил и норм.
Приходится признать, что большая часть новых стран-членов оказалась не готова пока вести политический диалог на языке Западной Европы. В этом смысле расширение как экстраполяция норм и правил, выработанных в «старой Европе», оказалось гораздо менее успешным, чем того хотелось бы. В результате существенно выросло число так называемых малых государств в составе ЕС. Это, к сожалению, не привело к усилению наднациональных органов, на что, казалось бы, эти страны должны были рассчитывать.
За счет того, что в ряде новых стран-членов еще сильно наследие советского периода, снизился уровень политической культуры. Сократилась способность ЕС как политического организма к постановке и выполнению масштабных стратегических задач (petit pays, petit gens). Более того, поведение, часто неосознанное и незлонамеренное, ряда новых стран-членов спровоцировало возрождение консервативной риторики, пробудило «демонов прошлого» в некоторых странах – основательницах ЕС.
Аналогичные процессы произошли в отношениях гражданин ЕС – Брюссель. «Брюссель», и до того не пользовавшийся особой популярностью, оказался в еще более сложном и двусмысленном положении. Еще более очевидной стала проблема дефицита демократии в управлении европейскими интеграционными процессами и оторванность наднациональной бюрократии, центром и олицетворением которой является Еврокомиссия, от «рядовых граждан Евросоюза». За счет «ренационализации» Еврокомиссии и принятия в рамках договора в Ницце принципа «одна страна – один комиссионер» усилился национальный эгоизм.
Во-вторых, уже к 2000 году имел место кризис европейских институтов и управляемости теми процессами, которые происходят на политико-экономическом пространстве ЕС. Авторитет Европейской комиссии и ее способность осуществлять политические, а затем и технические функции были поставлены под серьезное сомнение в результате ряда скандалов и чрезмерной политизации ее деятельности. Возможно, что ультимативное усиление полномочий Еврокомиссии, которое предполагалось текстом Конституционного договора, было попыткой преодолеть это последствие расширения ЕС. Вместе с тем дела, по всей вероятности, зашли уже слишком далеко, и попытка Брюсселя гарантировать свои права через конституцию привела к результату, обратному предполагавшемуся.
Кроме того, нараставший в первой половине 2000-х годов кризис управляемости ЕС стал во многом результатом практики исключений, принятой на вооружение еще в 1997 году с целью обеспечить процесс расширения при неготовности большинства новых стран к выполнению всех условий членства. Однако для ЕС-15 политика исключений играла одну роль, а для ЕС-25 – совсем другую. Как пишет Юрий Борко:
«До расширения проектам „продвинутого“ сотрудничества отводилась подсобная роль – служить локомотивом, тянущим за собой весь состав. „Новички“ (а это половина государств – членов Евросоюза) в данную схему не вписываются. Их стартовые позиции находятся далеко позади, развитие ЕС будет в течение многих будущих десятилетий определяться движением на разных скоростях. Разработка и осуществление общей внутренней и внешней политики становятся делом крайне затруднительным, а в ряде случаев, как мы успели убедиться, невозможным».[35]
Спору нет, история европейской интеграции знает целый ряд примеров специально вводимых исключений, наиболее яркие из них – так называемая шенгенская система и Европейский валютный союз. Вместе с тем именно в начале 2000-х годов стало возможно предположить, что объем накопленных исключений приобретает качественный характер:
› в 1997 году практика исключений была юридически зафиксирована Амстердамским договором;
› никогда еще предложения о формировании «Европы исключений» не обсуждались в качестве возможного сценария сохранения жизнеспособности всего европейского проекта.
В последнем случае речь идет о так называемой теории разноскоростной интеграции в Европе, согласно которой ради сохранения на плаву политики «расширения и углубления» предлагается формализовать возможность создания странами-членами более узких объединений в соответствии со своими возможностями и желаниями. Насколько «живительной» окажется такая тактика для общеевропейских институтов и солидарности, вряд ли заслуживает серьезного обсуждения. Однако если продолжать логическую цепочку «клубов по интересам», то наиболее свободным объединением могло бы стать состоящее в вывешивании флага ЕС перед официальными зданиями, как это происходит сейчас в Грузии.
Да и в целом разнообразие национальных приоритетов (в сфере экономической политики, либерализации рынка или, наоборот, сохранения его социального аспекта, определения внешнеполитических приоритетов и оценки угроз) в контексте расширения возросло в значительно большей степени, чем этого можно было ожидать. В сфере безопасности отсутствие общего видения и «большой угрозы» привело к попыткам заявить национальные повестки в качестве общеевропейских. Вместе с тем европейский интерес вряд ли может рассматриваться как простая сумма сложения национальных интересов стран-членов. В результате выгода от коллективной силы и возможностей ЕС оказалась недостаточной для того, чтобы компенсировать формальное сокращение роли отдельных стран и передачу суверенитетов на наднациональный уровень.
Ответом на неспособность ЕС сформулировать общий интерес для 25–27 стран-членов стал рост национального эгоизма и формирование групп стран «по интересам» как во внутренней, так и во внешней политике. В том числе и в области отношений с Россией, где мы можем наблюдать по меньшей мере три группы, преследующие разные интересы и руководствующиеся собственными представлениями о рациональном подходе, – альянс Франции, Германии и Италии, группу новых стран-членов и Брюссель.
После достижения исторического примирения между Германией и Францией стал очевидным кризис стратегических целей европейского интеграционного проекта. Если абстрагироваться от откровенно разрушительных предложений по реформе ЕС, которые могут либо превратить его в джентльменский клуб по интересам, либо полностью уничтожить надгосударственную несущую стену ЕС, выбор предлагаемых стратегических целей оказался как никогда скромным.
В качестве выхода было предложено в конечном итоге взять на вооружение идею становления ЕС в качестве наиболее конкурентоспособной экономики мира к 2010 году. Лиссабонская стратегия, одобренная главами государств и правительств Евросоюза в 2000 году, ставила амбициозную задачу превратить Европу в самую передовую экономику, основанную на знаниях, которая в свою очередь не имеет большого успеха ввиду неготовности стран – членов ЕС поступиться даже незначительной долей суверенных прав в тех областях, которые затрагивают основы общественного договора – налогообложении, социальной политике, науке и образовании. Что, однако, не означает исчезновения необходимости действовать. Оценивая первые годы реализации стратегии, Юрий Борко пишет:
«После провального старта реализации программы ее амбициозная первоначальная цель – догнать и перегнать всех по динамике и конкурентоспособности экономики к 2010-му – исчезла из документа. Но в условиях возросшей конкуренции со стороны Китая и других динамично развивающихся азиатских и латиноамериканских стран задача модернизации экономик стран Европейского союза на основе новейших технологий, повышения темпов роста и конкурентоспособности стала еще более актуальной. Это вопрос места единой Европы в мировой экономике XXI века».[36]
Переломный этап
Рассматриваемый нами этап отношений Россия – ЕС (1999–2003) стал во многих смыслах переломным. Все более отчетливо сталкиваясь с вызовами международного окружения, Россия решительно повернула к строительству суперсуверенного государства, по сравнению с которым даже существенно укрепившие свой суверенитет страны Европы выглядят почти ограниченными в правах. Кроме того, даже незначительные проявления самостоятельности Москвы воспринимались в столицах и среди части экспертного сообщества с удивлением, если не сказать – негодованием:
