Сергей Кара-Мурза - Потерянный разум
Мало кто задумывается над смыслом неприятного слова “паноптикум”. А ведь оно обозначает вполне конкретный технократический проект, порожденный концепцией прозрачности (гласности). Это власть, основанная на возможности увидеть всё — пан-оптикум. Широкая публика вряд ли знает, но советники Горбачева были большие эрудиты и наверняка слышали о знаменитом английском юристе Иеремии Бентаме, авторе труда “Паноптикум”, изданного в конце XVIII века. Бентам изобрел тюрьму нового типа, вывернув наизнанку принцип темницы — все камеры кольцеобразной тюрьмы были освещены так, что просматривались из центральной башни. Тьма укрывает, для тоталитарной власти нужна прозрачность! Фуко назвал Бентама “Фурье полицейского государства”. Его паноптикум стал утопией тоталитаризма, он выражается в самых разных формах. И это с пеной у рта приветствовали наши интеллигенты-демократы.
Они, конечно, скажут, что они хотели не этого, они хотели только Руссо. Но разве можно признать такую наивность свойством рационального мышления? Фуко отметил очевидную вещь: “Эти двое прекрасно дополняют друг друга, и все работает: и лирическая восторженность Руссо, и одержимость Бентама” (с. 229). Эта неспособность видеть оборотную сторону светлой утопии (аутизм) — важный признак поражения рациональности, и наша интеллигенция проявляла и проявляет этот признак очень красноречиво.
Бентам и Руссо не просто дополняют друг друга, они связаны друг с другом, являются частями одной большой идеи. Фуко поясняет эту связь даже без привязки к проекту паноптикума: “Власть, главной движущей силой которой станет общественное мнение, не сможет терпеть ни одной затенённой области. И если замысел Бентама привлек к себе внимание, то это произошло потому, что он давал применимую к большому числу различных областей формулу, так сказать, “власти через прозрачность”, покорения посредством “выведения на свет” (с. 231).
Кстати, и в самом простом отношении интеллигенция, поддержав разрушение советского строя ради “гласности”, фундаментально ошиблась. Даже непонятно, почему она решила, что демонтаж всех выработанных в СССР механизмов участия общества во власти (массовая партия, массовое и представительное участие в Советах, общие собрания трудовых коллективов с обязательными отчетами руководителей, органы народного контроля и, наконец, идеологические нормы) приведут к повышению ее “прозрачности”. Это предположение противоречило всякой логике, и тенденцию к полному отрыву власти от общества мы увидели уже при Горбачеве. А уж потом…
И давайте признаем откровенно, что с концепцией свободы, которую навязывали и навязывают идеологи перестройки, а затем реформы, жестко сцеплена самая пошлая и примитивная русофобия! Поразительно, как легко была внедрена в сознание нашей интеллигенции плоская трактовка западной свободы. Историк-эмигрант Н.И.Ульянов пишет о западниках: «У нас всегда полагали, что на Западе и цари либеральнее, и полиция добрее, и реакция — не реакция… С давних пор отшлифовался взгляд на сомнительность русского христианства, на варварство и богопротивность его обрядов, на отступничество русских, подлость их натуры, их раболепие и деспотизм, татарщину, азиатчину, и на последнее место, которое занимает в человеческом роде презренный народ московитов. На начало 30-х годов XIX в. падает небывалый взрыв русофобии в Европе, растущий с тех пор крещендо до самой эпохи франко-русского союза»54.
А в Москве эта русофобия вспыхнула, как только номенклатуре удалось высвободиться из под гнета советской идеологии. Вот советник Ельцина по науке философ А.И.Ракитов в академическом журнале «Вопросы философии» излагает “особые нормы и стандарты, лежащие в основе российской цивилизации”. Здесь весь набор отрицательных “имперских” качеств, в качестве итога их дается такое суждение: “ложь, клевета, преступление и т.д. оправданы и нравственны, если они подчинены сверхзадаче государства, т.е. укреплению военного могущества и расширению территории”. Как обычно, поминаются Иван Грозный с другими тиранами и подчеркивается, что их патологическая жестокость была не аномалией, а имманентно присущим России качеством: “На этих [имперских] фундаментальных принципах нашей цивилизации было построено все довольно детально разработанное и изощренное законодательство… Поэтому надо говорить не об отсутствии цивилизации, не о бесправии, не об отсутствии правосознания, не о незаконности репрессивного механизма во времена Грозного, Петра, Николая I или Сталина, но о том, что сами законы были репрессивными, что конституции были античеловечными, что нормы, эталоны, правила и стандарты деятельности фундаментально отличались от своих аналогов в других современных европейских цивилизациях”55.
Могли ли мы предполагать, что этот примитивный, неразумный вариант западничества снова расцветет в нашей интеллигенции в конце ХХ века!
Сейчас все уже подзабыли, как в конце 80-х и начале 90-х годов прошла удивительная по своей тупости кампания на тему “Россия — тысячелетняя раба”. Кампания прошла, но идеологи остались, просто они капают свой яд в иной дозировке и в иных художественных оболочках. Но разве позволительно интеллигенции пропустить это мимо ушей и не задуматься о корнях этой программы и о собственной утрате критического чувства? Ведь все эти пропагандисты нисколько не утратили своего авторитета в образованном слое России.
Вот, например, недавнее рассуждение Б.Сарнова: “Ведь мы живем в стране с тяжелой наследственностью, и это не только советская наследственность, она ведет свою историю еще от Ивана Грозного, царствования Николая I. Недавно я как раз в связи с нашей темой, о возможности соотношения жесткой власти и свободного рынка, читал интервью с Андроном Кончаловским, который высказал четко обозначенную позицию: русскому народу свобода не нужна”56. Это говорится в 2004 г. — ничего не изменилось!
Понимание свободы, которая якобы не нужна русскому народу, у Сарнова с Кончаловским удивительно примитивное. Даже не верится, что такое может быть, — но ведь они и им подобные эту куцую мысль бубнят уже двадцать лет! Ни за какие деньги не станет человек, тем более обеспеченный, так долго повторять такую чушь, если в нее не верит. Ну вспомнили хотя бы культурологов. Ведь культура — это запреты, это именно ограничение свободы. Великие умы об этом писали, да это и здравый смысл подскажет. А вот мысль либерального философа: “Ядро любой культуры стоит на ее “запретах” (“глубоко впечатавшихся вето, выгравленных в превосходных и правдивых символах”). Вот почему имеет смысл описывать нынешние Соединенные Штаты как “общество без культуры”. Это общество, в котором нет ничего святого и, стало быть, нет ничего недозволенного”57.
С понятием “демократия” вообще произошла странная вещь — люди совершенно перестали замечать принципиально антидемократические утверждения политиков. А ведь у наших “рыночников” экономическая свобода жестко отделена от политического либерализма. Такой правый либерализм популярен у российских “новых собственников” именно потому, что очень тонка их социальная база и им не удалось получить печать легитимности на их собственность. Их главная надежда — на авторитарное государство, а их либеральный кумир — Пиночет. Декларации наших правых либералов (например, Е.Ясина) в этом плане очень откровенны.
Как, впрочем, и высказывания господ из элитарной художественной интеллигенции. Фазиль Искандер в день своего юбилея разглагольствует: “Мне кажется, что демократия может закрепиться в стране, где у народа есть традиция добровольного самоограничения. У нас же была традиция насильственного самоограничения. И вот после страшного насильственного самоограничения, возьмем хотя бы советскую эпоху, вдруг выпала полная свобода, и огромное количество людей просто превратились в жуликов, воров, даже убийц. Мне кажется, что подобно тому, как голодающего человека нельзя сажать за пиршественный стол, так и у народа должно было быть время, когда человек свои низменные инстинкты не из высших соображений каким-то образом затаптывал, а просто из страха перед возможностью суда, тюрьмы. А так все почувствовали, что все дозволено”58.
“Насильственное самоограничение” — какая глупость. И какая подлость! Этот интеллектуал принимал активное участие в разрушении государственности и всех экономических и культурных устоев людей — тех устоев, с опорой на которые людям не было причин становиться жуликами, убийцами и самоубийцами. А теперь, когда вполне предсказуемый результат его действий налицо, он отходит в сторону, взваливает вину на жертв своего разрушительного проекта и зовет городового. Крах рациональности тесно связан и с крахом нравственности.
