Чарльз Гати - Збиг: Стратегия и политика Збигнева Бжезинского
Учитывая важность этой работы для политологии, следует отметить, что техническую рациональность Мур рассматривал как внутреннюю потребность, а не как противопоставление сохраняющейся власти коммунистической партии. Приоритеты партийной элиты могут смениться, но сама партия ни за что не откажется от власти. Мур предполагал, что потребности современного индустриального общества, существующего в сложном международном окружении, будут не только способствовать переменам, но даже вынуждать пойти на них. Такие индустриальные потребности приведут к ослаблению «тоталитаризма» и превращению его в менее строгий деспотизм, или, возможно, в более стабильную и рациональную форму однопартийной системы. Мур продолжил рассматривать отношение между тоталитаризмом и индустриальным развитием в своих последующих работах, в том числе в прославленном исследовании «Социальные истоки диктатуры и демократии» (1966) – изначально он называл это исследованием того, «как… промышленное развитие определяет структуру власти и возможности свободы в современном обществе»[86]. Вслед за Муром американские исследователи часто возвращались к этой теме, особенно на примере СССР. Таким образом, дискуссии о слиянии «американского» и «советского», популярные в 1960-х, проистекали от утверждения Мура и других социологов о том, что в конечном счете тоталитаризм станет несовместимым с индустриальным обществом.
Бжезинский начал учитывать положения «вебстерианской» социологии вскоре после выхода книги Мура. И в самом деле, ещё во второй половине 1956 года, даже до выхода «Тоталитарной диктатуры и автократии», Бжезинский опубликовал свои развёрнутые размышления по поводу «Тоталитаризма и рациональности». Выделив аргументы Дойчера для отдельной критики и похвалив Мура в примечании, Бжезинский оспорил концепцию «эрозии» (присутствовавшую как у Дойчера, так и у Мура), согласно которой техническая рациональность подтачивает здание тоталитаризма. Бжезинский утверждал, что такое предсказание не принимает во внимание «проблему власти»: в конце концов, «рациональное завтра, если оно наступит, не станет переходом к демократической форме правления, а останется всего стадией в дальнейшей эволюции тоталитаризма»[87]. По мнению Бжезинского, пусть индустриальная организация и способна внести какие-то перемены в советское общество, но не она определяет советскую политику.
В начале 1960-х Бжезинский расширил эти идеи в двух важных работах. Первая вышла в 1961 году, в выпуске «Славик ревью», главного журнала Американской ассоциации распространения славянских исследований. Редакторы «Славик ревью» создали раздел «Обсуждения», в котором предполагали печатать исследовательские статьи и отзывы на них. Открыла раздел статья Бжезинского под заголовком «Природа советской системы», которая во многих отношениях была развитием «Тоталитаризма и рациональности», и некоторые параграфы перешли в неё почти в неизменном виде. Но «Природа советской системы» продемонстрировала также продолжающиеся попытки Бжезинского совместить описывающие советскую систему социально-научные концепции со своими собственными представлениями. Основываясь на своей эволюционной схеме 1956 года, он описывал четыре стадии советского правления. Первая фаза, ленинизм, подготовила почву для второй – сталинского «тоталитарного прорыва», который Бжезинский определял как «всесторонние попытки разрушить основные институты старого порядка и создать, по меньшей мере, каркас нового». Поздний сталинизм, начиная с конца Второй мировой войны до смерти диктатора, был «повторением… и расширением» политики довоенных лет: реконструкцией советского общества, проявившейся в принижении роли партии и повышения роли тайной полиции. Четвёртая стадия – постсталинизм, – по мнению Бжезинского, представлял собой «дозревание» тоталитаризма в виде ликвидации альтернативных «локусов власти» предыдущих стадий, «проложившей дорогу для относительной мягкости», определявшей ситуацию в СССР после 1953 года[88].
Признавая смягчение сталинских методов в 1950-х годах, Бжезинский не питал никаких иллюзий по поводу того, что советское руководство уступит свою власть. Как он писал в «Постоянной чистке», угрозы будущих чисток достаточно, чтобы поддерживать бдительность всех социальных деятелей. И действительно, снижение ставок на идеологическую мобилизацию подразумевало, что активисты и интеллектуалы, спорившие со Сталиным до Второй мировой войны, уступили место умеренным технократам; если в предвоенное десятилетие Сталин сражался с «блестящим и красноречивым Бухариным», то послевоенным аналогом этого противника стал «неуклюжий, угрюмый, совершенно не похожий на энергичного человека Каганович». По мнению Бжезинского, снижение качества лидеров означало упадок системы[89].
Изучая неравномерную «оттепель» после смерти Сталина, Бжезинский выделил значительные преимущества, обеспечивающие эффективность советской системы; опять же, его интересовали социальные и политические функции различных форм правления. Отмечая снижение террора, как «доминирующего признака системы», Бжезинский утверждал, что «волюнтаристский тоталитаризм может быть эффективнее [предыдущего] террористического». При этом трансформация «терроризма» в «волюнтаризм» была всего лишь внутренним изменением, а не отходом от тоталитаризма. Он критиковал исследователей, которые анализировали оттепель в терминах «либерализации» или «демократизации» – то есть в категориях, которые, как уточнял Бжезинский, определяли трансформацию «западных обществ в совершенно других условиях». Согласно его мнению, у руля советского общества по-прежнему находилась партия, и какие бы в обществе ни происходили социально-экономические перемены, «политика оставалась на первом месте». В той степени, в какой социально-экономические перемены порождают разные конкурирующие взгляды внутри советской системы, результатом их должна стать «эрозия», а не трансформация. (Бжезинский, написавший эту статью сразу же после завершения своей знаменательной книги «Советский блок» – которой посвящена глава 3 этого сборника, – высказывал примерно такое же мнение и в отношении растущего идеологического разнообразия Восточной Европы.) «Релятивизация идеологии» внутри страны и за её пределами, как предсказывал Бжезинский, будет иметь «опасные последствия» для советской власти[90].
Два ведущих советолога, Альфред Мейер и Роберт Ч. Такер, ответили на статью Бжезинского, призвав к дальнейшим, более тщательным сравнениям и теоретическим построениям. Статья Мейера «СССР, Инкорпорейтед» перечисляла возможные аналогии между Советским Союзом и американскими институтами. На восьми страницах Мейер сравнивал советское руководство с «властвующей элитой» Чарльза Райта Миллса, с советом директоров западной корпорации и – в совершенно другом ключе – с европейскими правителями эпохи абсолютизма; он также проводил аналогии между советским обществом и «промышленным посёлком» или «производственной бюрократией». По мнению Мейера, все эти многочисленные аналогии указывали на то, что Бжезинский, по меньшей мере, преувеличивал роль политики в советском будущем и «уделял недостаточное внимание важности… индустриального развития, как движущей силе советской системы». Короче говоря, Мейер выдвигал тот же аргумент, который критиковал Бжезинский в своей статье[91]. Такер же критиковал концепцию тоталитаризма в целом, в том виде, в каком она использовалась в социологии того времени, и в статье Бжезинского в частности[92]. Но и здесь Бжезинский стоял на своём, отстаивая необходимость понятия тоталитаризма как категории политического анализа.
Но через несколько лет Бжезинский учёл по меньшей мере критику Такера, если не Мейера. В книге «Политическая власть, США/СССР», написанной в соавторстве со своим первым коллегой Сэмюэлем Хантингтоном, Бжезинский полностью отказывался от терминов «тоталитаризм» и «тоталитарный». Авторы сравнивали двух антагонистов холодной войны, затрагивая тему слияния советской и американской моделей – идею, подразумеваемую в концепции «технической рациональности». Если логика современного индустриального общества приводит к возникновению определённых социальных структур (бюрократическая организация), приоритетов (экономическая эффективность) и умонастроений (ориентация на производство), то в будущем все современные индустриальные общества будут всё более и более походить друг на друга. Работу над «Политической властью» Хантингтон и Бжезинский начинали как раз в таком ключе, но в итоге выдвинули совершенно иной тезис: слияние возможно только в результате «коренного изменения курса». И в самом деле, авторы пришли к мнению, что если рассматривать «недраматический сценарий», то в будущем возможна «эволюция двух систем», но не их слияние. Пожалуй, ещё более поразителен тот факт, что в книге для описания СССР ни разу не использовано слово «тоталитаризм»[93]. Не то чтобы Бжезинский вдруг усомнился в намерении советского руководства оставаться у власти, но он решил, что термин «тоталитаризм» мешает анализу советской системы.
