Арон Аврех - Масоны и революция
5) Означенным 5 лицам после того, как они выработают детали ответного жеста по адресу кабинета, безумно ведущего страну к внутреннему обострению, пригласить редакторов и издателей московских газет и установить контакт между тоном газет и намерениями штаба.
6) Ответный жест по адресу гг. Горемыкина п кн. Щербатова (по должности ответственного за возникновение проекта восстановления предварительной цензуры и пр.) мог бы заключаться в объявлении им публичного выговора и отрешения от права общения с уважающими себя общественными деятелями (общественный бойкот) наподобие тех мер, коими финляндцы столь успешно боролись с режимом ген. Бобри-кова.
7) Штабу следовало бы немедленно по своем сформировании приступить к изучению реальной обстановки театра внутренней борьбы и, блокируясь налево, определить последовательность мер воздействия на пробки, применение каковых мер не повредило бы интересам армии и общества, система личного, социального, экономического и психического воздействия на врагов народа: г. Горемыкина, кн. Щербатова, г. Самарина, г. Катенина и т. д.
8) Штабу следовало бы немедленно облечь лицо с достаточным юридическим и практическим омытом обязанностями «общественного прокурора» и, придан ему в помощь несколько помощником, приступить к составлению обвинительных актов против врагов народного дела, индивидуализируя и конкретизируя их ответственность. Работа написания этих актов должна идти в срочном порядке и быть немедленно опубликованной если не в стране, то за рубежом у союзников, контакт с которыми штаб должен установить немедленно путем отсылки делегатов в Лондон и Париж.
Комитет народного спасения. Дана в Москве 18 сентября 1915 года[10].Надо полагать, что, если бы Мельгунову была известна «Диспозиция № 2», не было бы того, что он написал о «Диспозиции № 1», потому что здесь уловить масонский дух не хватило бы уже никакой фантазии, не говоря о том, что «наивнейший» Ковалевский и Шингарев, которыми так недоволен автор «Диспозиции № 2», были масонами, о чем, конечно, он не имел ни малейшего представления.
Из второй «диспозиции» еще более, чем из первой, видно, что к масонству планирующему дворцовый переворот, по утверждению Н. Яковлева, она не имела решительно никакого отношения. Ее содержание сводится в основном к двум пунктам: 1) собрать осенью явочным порядком земский и городской съезд в ответ на роспуск Думы и отказ царя принять избранную на земско-городском съезде депутацию; 2) организовать моральное осуждение нескольких царских министров, в том числе министра внутренних дел князя Щербатова, и обер-прокурора синода Самарина. О необходимости явочного съезда говорили все и вся в оппозиционных кругах. Что же касается идеи о моральном остракизме негодного правительства, то она, как мы помним, была центральной и в «Диспозиции № 1».
Весь радикализм автора обеих «диспозиций» этим, по существу, и исчерпывался. Что же касается Щербатова, то он, по-видимому, не знал, что министр был за сотрудничество с «общественностью» и уговаривал царя принять депутацию. Так же обстояло дело и с Самариным. Несмотря на то что он был весьма правым дворянским деятелем (до своего назначения он был московским губернским предводителем дворянства, а с конца 1916 г. стал председателем Постоянного совета «объединенных дворян»), Самарин вошел в правительство летом 1915 г. на волне общественного возбуждения, приведшего к отставке четырех наиболее реакционных царских министров, заняв пост обер-прокурора синода вместо Саблера. У него была слава ярого противника Распутина, что полностью соответствовало действительности, и именно поэтому он оказался совершенно неприемлем для двора и вскоре получил отставку, с возмущением воспринятую «общественностью».
В «Диспозиции № 2» к инициативной тройке прибавлены еще дне фамилии: Рябушинского и Гурко. Почему помнилась первая — понятно: Рябушинcкий был одним из лидеров московских прогрессистов, одним из создателей и руководителей оппозиционной газеты «Утро России». Симпатия же его к весьма правому и прошлом деятелю, члену Государственного совета, а еще ранее товарищу министра внутренних дел, герою нашумевшей «лидвалиады»[11], объясняется, вероятно, тем, что Гурко в годы войны «полевел» и стал одним из активных деятелей «Прогрессивного блока».
Особо отчетливо графоманская сущность «Диспозиции № 2» выступает в пункте 4. Здесь вначале идет речь о какой-то совершенно мистической «армии народного спасения», а потом даются указания по поводу полномочий и пределов власти командующего Гучкова и еще не сформированного штаба (который тут уже называется «советом»), взаимно исключающие друг друга. С одной стороны, Гучков мог принимать решения, если их одобряет три четверти штаба (вопрос о том, как из 10 человек выделить три четверти, также представляет некоторую загадку, которой бы не было, если, скажем, была бы названа цифра 12), а с другой стороны, он уполномочивался принимать решения единолично под свою ответственность.
Подчеркнутые слова в пункте 7 — «блокируясь налево» — в общем контексте выглядят полной бессмыслицей, тем более что автор никак не объясняет, что он под этим имеет в виду.
Следует также подчеркнуть, что обе «диспозиции» найдены нами в фонде департамента полиции, в делах, относящихся отнюдь не к масонству (в частности, одно «дело» озаглавлено: «Сведения по 4 Государственной думе за 1914 г.»).
Очень скоро «диспозиции» стали известны департаменту полиции. Произошло это следующим образом. В начале ноября 1915 г. контрразведка 6-й армии произвела обыск у французского журналиста, корреспондента «Temps» Шарля Риве, заподозренного в шпионаже. При обыске у него и были обнаружены и изъяты «диспозиции». Поскольку подобного рода бумаги не входили в компетенцию военных властей, они были отправлены по принадлежности в департамент полиции. В сопроводительном письме от 6 ноября на имя директора департамента, подписанном начальником штаба 6-й армии, указывалось, что на вопрос о том, кто дал ему эти «диспозиции», журналист назвал А. Н. Брянчанинова.
Когда директор департамента полиции Белецкий ознакомился с их содержанием, у него загорелись глаза. Наконец-то представился необыкновенно счастливый случай уличить этих проклятых либералов, этих блокистов, а особенно Гучкова, которого императрица так жаждала повесить, в прямых связях с «революционером» Керенским и, более того, даже в совместном заговоре, направленном против правительства. Конечно, Белецкий был достаточно опытным полицейским волком, чтобы не отдавать себе отчета об истинном характере попавших в его руки документов. Но соблазн был слишком велик, и 14 ноября он письменно предложил своему шефу, министру внутренних дел А. Н. Хвостову, обе «диспозиции», как «обращающие на себя внимание», послать председателю Совета Министров И. Л. Горемыкину. Хвостов, конечно, согласился, и 27 ноября за его подписью было отправлено на имя премьера соответствующее письмо с указанием обстоятельств дела, к которому были приложены копии обеих «диспозиций»[12].
Обычно медлительный и равнодушный, Горемыкин, получив «диспозиции», пришел в такой же восторг, как и Белецкий. Уже 1 декабря за его подписью Хвостову было отправлено ответное письмо, в котором председатель Совета Министров спрашивал, какие дальнейшие меры предпринимаются департаментом полиции в связи с этими документами, т. е. было дано указание заняться «диспозициями» самым срочным образом. Однако Белецкому и Хвостову не надо было напоминать об этом, они и сами горели не меньшим нетерпением, чем престарелый глава правительства. Уже 11 ноября начальникам Петроградской и Московской охранки была послана бумага, требующая заняться «диспозициями» как можно скорее. Однако те молчали, и 24 декабря Хвостов предписал Белецкому срочно потребовать от них ускорения дела, что и было сделано.
В ответ начальник Петроградской охранки Глобачев прислал 4 января 1916 г. письмо, в котором говорилось: 31 декабря минувшего года он допросил Брянчанинова, «который показал, что он не помнит, от кого и при каких обстоятельствах он получил осенью 1915 года упомянутые циркуляры; в качестве одного из курьезов, распространявшихся в те времена, он дал их прочитать своему знакомому г. Риве. Никакого серьезного значения этим циркулярам он, Брянчанинов, не придавал и не придает».
К письму была приложена справка на Риве и Брянчанинова. Данные о шпионаже Риве, говорилось в ней, «по разработке совершенно не подтвердились», и в начале декабря ему было разрешено выехать за границу. О Брянчанинове говорилось, что он дворянин, гласный Петроградской городской думы, член комитета Российской экспортной палаты, издатель журнала «Новое звено» и редактор-издатель «Церковно-общественного вестника», устроитель платных лекций, имеет обширный круг знакомств[13]. От себя добавим, что Брянчанинов был также членом петроградского отдела «Центрального комитета прогрессистов», но об этом начальник охранки либо забыл, либо не счел нужным упомянуть.
