Жак Маритен - Человек и государство
Давайте рассмотрим пример демократического государства. В этом случае сам контроль народа над государством, даже если на деле государство стремится его избежать, воплощен в принципах и конституционной структуре политического общества. У людей есть регулярные и устойчивые средства для осуществления такого контроля. Народ периодически избирает своих представителей, а также прямо или косвенно — государственных чиновников. Не то чтобы люди могли смещать последних на следующий день после выборов, если они не одобряют их деятельность, но через собрания своих представителей народ контролирует администрацию, осуществляет надзор за ее деятельностью или оказывает на нее давление в течение того времени, пока она находится у власти.
Я не имею в виду, что собрания представителей народа должны управлять вместо исполнительной власти или правительства. Но для того, чтобы осуществлять надзор за работой правительства, контролировать или изменять ее, собрания представителей народа используют предоставленные в их распоряжение конституцией различные механизмы, самый эффективный из которых в демократических странах Европы — это возможность отправить правительство в отставку в случае недовольства его политикой. Разве пациент, не будучи специалистом в медицине, не отказывается от услуг врача, если недоволен лечением? С гораздо большим основанием народ — к основному праву которого на самоуправление причастны и те, кто обладает властью, — распоряжается своим правительством и контролирует его, ибо народ — его высший судья.
Во-вторых, у людей есть средства (пусть и не используемые ими непосредственно) — пресса, радио и другие возможности выражения общественного мнения, в том случае если они свободны. Реально свобода прессы не является неограниченной, государство может ограничивать ее во имя общего блага; но по сути своей — перед лицом неизбежно возрастающей мощи государства, равно как и тех побед, на которые способны тоталитарные режимы в этом мире, — народ подчиняется здравому политическому чутью, когда относится к свободе прессы как к священному благу и защите.
В-третьих, существуют группы давления и другие неофициальные пути, через которые некоторые отдельные структуры политического общества воздействуют на правительственные органы. Эта процедура, в конечном счете, нормальна, но в качестве средства контроля, используемого народом, довольно ненадежна. Существуют также средства политической агитации, давления или пропаганды, которые в определенные критические моменты группы граждан, считающие себя носителями идеалов народа, могут использовать и которые я бы назвал плотью и кровью политической борьбы.
Здесь я хотел бы констатировать в отношении всех этих средств первого порядка, даже основных, сущностных средств, обеспечиваемых прямым голосованием и представительной системой, следующее: несмотря на их наличие, реальное и действенное участие народа в политической жизни все же остается недостаточным. Сол Алински в своей книге "Пробуждение радикалов"[91]цитирует написанные А. де Токвилем в 1835 г. строки, которые я осмелюсь здесь привести.
"Однако не следует забывать, — утверждает де Токвиль, — наиболее опасно закрепощать людей именно в мелочах. Со своей стороны я был бы склонен считать, что свобода менее необходима в больших делах, чем в мелочах, если бы я был уверен, что одно можно отделить от другого".
"Необходимость подчиняться в мелких делах ощущается каждодневно всеми без исключения гражданами. Она не приводит их в отчаяние, однако постоянно стесняет и заставляет то и дело отказываться от проявления своей воли… Бесполезно предоставлять тем самым гражданам, которых вы сделали столь зависимыми от центральной власти, возможность время от времени выбирать представителей этой власти: этот обычай, столь важный, но столь редкий и кратковременный, при котором граждане реализуют свободу выбора, не спасает их от дальнейшей деградации, когда они утрачивают способность чувствовать и действовать самостоятельно, постепенно утрачивая свое человеческое достоинство".
"Добавлю еще, что скоро они станут неспособны реализовывать и эту свою единственную, оставшуюся у них большую привилегию. Демократические народы, которые ввели свободу в сферу политики, усилив при этом деспотизм в сфере исполнительной власти, пришли к вещам очень странным. Так, они полагают, что граждане неспособны сами вести мелкие дела в соответствии с простым здравым смыслом. Когда же речь идет об управлении целым государством, то этим гражданам они готовы доверить необъятную власть. Люди поочередно становятся то игрушками в руках правителя, то его повелителями, то больше, чем королями, то меньше, чем простые смертные".
"И в самом деле, трудно представить себе, каким образом люди, полностью отказавшиеся от привычки самим управлять своими делами, могли бы успешно выбирать тех, кто должен ими руководить. Потому и невозможно поверить, что в результате голосования народа, обладающего лакейскими наклонностями, может быть образовано мудрое, энергичное и либеральное правительство"[92].
Сделаем вывод о том, что, во-первых, в соответствии с принципом плюрализма в политическом обществе все, что может быть создано отдельными органами или сообществами, подчиненными государству и порожденными свободным волеизъявлением народа, должно осуществляться этими частными органами или сообществами[93]; во-вторых, что в политическом обществе жизненная энергия должна постоянно исходить от народа. Иными словами, жизненные планы для людей не должны спускаться сверху, а затем лишь приниматься ими; они должны определяться самими людьми[94]. Это означает, что в самом низу, на уровне гораздо более глубоком, нежели уровень политических партий, заинтересованность и инициатива народа в сфере гражданских дел должны начинаться с пробуждения общего сознания в малых местных сообществах и существовать там постоянно. Здесь мы вступаем в сферу того, что можно назвать органическим просвещением. Эта спонтанная активность является для народа косвенным, но эффективным средством надзора и контроля за демократическим государством — не только потому, что она обычно влияет на деятельность политических партий, но также потому, что она создает и поддерживает в политическом обществе мощные течения и тенденции, которые государство не может игнорировать.
Наконец, существует совершенно иной род средств, который наша западная цивилизация едва ли осознает и который предлагает человеческому сознанию бесконечное поле для открытий. Это духовные средства, систематически применяемые к мирским делам, впечатляющим примером чего является "Satyagraha" ("Сатьяграха") Ганди[95]. Я бы назвал это "средствами духовной борьбы".
Как известно, Сатьяграха означает "Власть Истины". Ганди постоянно утверждал ценность "Силы Любви", "Силы Души" или "Власти Истины" как инструментов, или средств, политического и социального действия. "Терпение, — говорил он, — терпение и добровольное страдание, защита истины посредством причинения страданий не нашему противнику, но самим себе являются оружием сильнейшего из сильных".
С моей точки зрения, теорию и технику Ганди следует соотнести и прояснить томистским представлением о том, что главные проявления добродетели стойкости — это не нападение, но постоянство выдержки, терпения, страдания. Поэтому следует признать, что существуют два различных вида средств борьбы (понимаемой в самом широком смысле слова), как существуют и два вида стойкости и мужества — мужество тех, кто атакует, и мужество тех, кто претерпевает, сила принуждения или агрессии и сила терпения, сила, причиняющая страдания другим, и сила, обращающая их на себя. У нас есть как бы два различных инструмента, отражающие разные стороны нашей человеческой природы, хотя производимые ими звуки постоянно смешиваются: противостояние злу нападением и принуждением ведет, — в конечном счете и если это необходимо, — к пролитию крови других; а противостояние злу через страдание и терпение приводит, — в пределе, — к жертвованию собственной жизни. Именно к инструменту второго типа принадлежат средства духовной борьбы.
Эти средства духовной борьбы, присущие мужеству в терпении, соответствуют основному акту добродетели стойкости. И в силу того являются преимуществом "сильнейшего из сильных", как учил Ганди. В книге, написанной много лет назад, я пытался объяснить, почему эти средства, будучи наиболее трудным, в то же время по своей природе являются наиболее мощными[96].
Сам Ганди был убежден, что такие средства могут быть применены на Западе так же, как были применены на Востоке. Его собственные, выдающиеся по размаху и результатам усилия были приложены к созданию общественной системы терпения и добровольного страдания в качестве особого метода, или техники, политического действия. Люди, придающие большое значение духовным ценностям, будут ли они следовать методу Ганди или же какому-либо другому, еще не созданному методу, вероятно, волей-неволей придут к подобному решению проблемы. Я думаю, что такие средства духовной борьбы в первую очередь применимы в трех случаях: во-первых, в борьбе нации, подавляемой другой нацией и стремящейся обрести свободу (как в случае самого Ганди); во-вторых, в борьбе народа, стремящегося обрести контроль над государством или сохранить его (это касается непосредственно рассматриваемого нами предмета); в-третьих, в стремлении христиан изменить цивилизацию, сделав ее подлинно христианской, подлинно одухотворенной Евангелием. (Здесь мне хотелось бы заметить, что если бы христиански мыслящие партии, возникшие на политической сцене после Второй мировой войны, обладали более глубоким осознанием того, что люди ожидают от них, то данный аспект проблемы средств — открытие новой техники, сходной с техникой Ганди, — мог бы с самого начала завладеть их мышлением.)
