Владимир Брюханов - Заговор против мира. Кто развязал Первую мировую войну
Между тем, сделать последнее было очень трудно.
Октябрьскую ситуацию создал очень серьезный человек – граф Витте. Завершил ее другой достаточно серьезный человек – великий князь Николай Николаевич, которого Витте сумел обмануть. Но впредь никто из серьезных людей, включая сторонников Витте в Министерстве путей сообщений, вполне удовлетворенных Манифестом 17 октября, повторять совершенные действия не мог и не собирался.
В свою очередь и революционеры, и либералы, на которых Манифест свалился как неожиданный и незаслуженный, а потому и недорогой подарок, повели себя как дети, которые, насмотревшись в кино на взрослых дядей, стреляющих друг в друга, выбежали на улицы с игрушечными пистолетиками и громкими криками: "Пух! Пух!" Революционеры и либералы воображали, что все это может привести к каким-то серьезным результатам.
Чуть ни два года ушло на то, чтобы убедиться, что царская власть отнюдь не бессильна или, во всяком случае, ничуть не бессильнее, чем в 1900 или в 1910 году. Столько времени потребовалось, чтобы уверовать, наконец, что нелепый Манифест 17 октября – вовсе не признак страха и растерянности!
Притом все эти два года революционеры играли вовсе не игрушечными пистолетами, и пытались играть и дальше, когда всей стране это окончательно надоело.
Из этих кровавых игр ничего не вышло не только потому, что правительство вовсе не было бессильным, но отчасти и потому, что Манифест, создавший иллюзию бессилия царской власти, фактически призвал к решению ее судьбы всех подданных. В этом можно было бы усмотреть позитивное значение Манифеста, если бы стабилизация политического положения в 1905-1907 годах не была достигнута слишком дорогой ценой.
Чтобы понять характер событий, потрясших всю Россию сразу вслед за выходом Манифеста, нужно разобраться и в том, как стачка повлияла на материальные условия жизни россиян.
Стачка ударила, прежде всего, по налаженной системе снабжения продовольствием населения крупных городов, ежедневно получавших из пригородов и окрестных деревень свежие продукты. На последние сразу подскочили цены, а затем продолжали расти все выше и выше. Везде это происходило в течение семи, десяти, а то и больше дней. Люди, имевшие состояния, а также представители свободных профессий, не получающие регулярной зарплаты, но, тем не менее, достаточно обеспеченные по российским меркам, просто не успели ощутить неприятностей. Но неделя – вполне приличный срок для того, чтобы существенные затруднения стали испытывать те люди, которые перестали получать жалование в результате забастовки.
Причем подъем цен влиял на людей, живущих на зарплату, тем сильнее, чем меньше была эта зарплата и чем больше был втянут работник и его семья в привычный цикл существования от зарплаты до зарплаты. Еще круче пришлось тем, кто вовсе никакой гарантированной зарплаты не получал, а пробавлялся ежедневными заработками.
Кое-кто из торговцев, естественно, сумел нажиться, используя неожиданный подскок цен, но большая по численности и меньшая по заработкам часть торгового люда – грузчики, возчики, уборщики и т.д., без которых не может функционировать торговля, сразу на своей шкуре должны были почувствовать прекращение движения поездов. Вскоре и те, кто в первые дни успешно наживался, должны были по-иному оценить происходящие перемены: средства на покупку продовольствия у публики исчезали, цены росли, росло и стихийное недовольство. Всем торговцам, большим и маленьким, грозило то, что разразилось в 1917 году: всеобщее озлобление, которое должно было двинуть народ на штурм хлебных лавок и продовольственных складов. До этого в 1905 году не дошло, но перспектива обозначилась четко – воистину 1905 год был репетицией 1917-го!
Забастовка еще не захлебнулась, но оппозиция ей росла с каждым часом. И в первых рядах оппозиции, естественно, оказались те, кого интеллигенция презрительно именовала «охотнорядцами» – по имени торговых рядов в Москве, самых знаменитых в России.
Общественное настроение (если иметь в виду не образованное общество, а весь народ) отчетливо отворачивалось от забастовки. Перелом уже случился в Москве – колыбели забастовки, где она началась и приняла самые жестокие формы. Уже 15-16 октября московский вице-губернатор Джунковский, несмотря на сопротивление забастовщиков, организовал восстановление водопроводного снабжения и поднял его к 18 октября почти до обычной нормы. Это стало и заметной моральной победой администрации – ведь водопроводом пользуются все.
Можно не сомневаться, что еще два-три дня, и произошел бы общий перелом, стачка пошла бы на убыль и завершилась поражением.
Мало ли было всеобщих забастовок в разных странах в ХХ веке! Напрмер – всеобщая стачка в Великобритании в 1926 году. И почти везде у администрации хватало ума и нервов, чтобы не допустить перехода стачки в революцию. И в России в октябре 1905 года правительству оставалось лишь немного потерпеть, что было совсем не трудно. К тому же обитателям и посетителям Петергофского дворца никаких личных бытовых трудностей терпеть и не приходилось – только вот с транспортом между Петергофом и столицей было плоховато; но это было хотя и унизительно, но не так уж обременительно. К сожалению, может быть именно поэтому никто из людей, занятых в Петергофе ожесточенной амбициозной борьбой за власть, даже не заметил и не оценил изменения настроений, происходящего в стране.
Через несколько дней правительство одержало бы неизбежную победу, которая, скорее всего, сопровождалась бы и личным поражением Витте, так и не дорвавшегося до власти. Вместо этого вышел Манифест 17 октября, который все расценили как белый флаг, выброшенный царем и правительством.
Этот белый флаг стал стимулом для вступления в решительную политическую борьбу всех активных людей, для которых лозунг свободы и должен означать свободу выражения своих стремлений. При непримиримости их взглядов эта борьба должна была стать гражданской войной. Степень ее ожесточения, а также результаты зависели от того, какую позицию займет большинство жителей России, которых раньше никто и ни о чем не спрашивал, а теперь вдруг все они нежданно-негаданно получали свободу высказать свои пожелания.
18 октября, после расклейки по Петербургу Манифеста, произошла попытка революционной демонстрации. Поскольку действовал приказ Трепова («патронов не жалеть»!), то рядом с Технологическим институтом на углу Гороховой и Загородного проспекта демонстрацию обстреляли – было несколько убитых и раненых; среди последних – знаменитый историк, будущий академик АН СССР Е.В.Тарле, тогда – приват-доцент Петербургского университета. Это было боевым крещением солдат Семеновского полка под командованием генерала Г.А.Мина.
Торжественные похороны жертв Трепов запретил. Впредь в ближайшие дни в столице никакие попытки демонстраций не возобновлялись. События в городе, поэтому, не носили такого ясного и массового характера, как это имело место в провинции. Петербургские улицы, тем не менее, в течение нескольких дней, пока не был наведен порядок, наводнялись хулиганами, которые охотились за евреями и людьми интеллигентного вида (носить очки было особенно опасно!) и избивали их.
В Москве, где правил генерал-губернатор П.П.Дурново (не родственник или очень дальний родственник П.Н.Дурново – товарища министра внутренних дел), происходили более яркие события. О них рассказывает В.Ф.Джунковский, которого молва самого обвиняла в хождении под красным флагом в толпе, собравшейся для освобождения заключенных из Таганской тюрьмы: «18 октября Москва приняла праздничный вид, забастовка в городских предприятиях кончилась, железные дороги стали функционировать. Везде чувствовался большой подъем. Но одновременно с сим и оппозиционные и революционные кружки не дремали и старались везде внести беспорядок. Появились процессии по улицам, одни – с портретом Государя, другие – с красными флагами, между ними происходили стычки, одни пели гимн, другие – революционные песни. Те и другие бесчинствовали, учиняли насилия над прохожими, которые не снимали шапок. Полиция, не имея директив, смотрела и не принимала никаких мер, разнузданность толпы наводила панику на мирного обывателя. Толпы с красными флагами украсили ими подъезд дома генерал-губернатора, который до того растерялся, что выходил на балкон своего генерал-губернаторского дома совсем невпопад [т.е. во время революционных речей и пения]. Когда я приехал к Дурново и, увидав на его подъезде красные флаги, сказал ему: „Прикажите убрать красные флаги, ведь это неудобно, толпы смеются“, он мне сказал: „Ничего, не надо раздражать, ночью дворники уберут“.
А на другой день Дурново принимал депутацию от бюро революционных союзов [т.е. "Союза Союзов"] в составе князя Д.И.Шаховского, П.Н.Милюкова и адвоката Гольдовского, которые, обратившись к генерал-губернатору словом „товарищ“, просили о разрешении торжественных похорон убитого революционера Баумана и о принятии мер к охранению порядка по пути следования похоронной процессии. Генерал-губернатор, хотя и был очень шокирован обращением к нему депутации словом „товарищ“, на что и ответил: „Какой я вам товарищ?“, тем не менее обещал сообщить градоначальнику, чтоб никаких препятствий следованию процессии не было и чтобы полиция и войска были удалены с пути следования процессии, так как сами устроители похорон взяли на себя наблюдение за порядком»[717].
