Газета "Своими Именами" (запрещенная Дуэль) - Газета "Своими Именами" №46 от 13.11.2012
А между тем есть, есть у «неизвестных солдат» доподлинная нищета! Униженные поганым злословием «прихватизаторской» кодлы, они, в отличие от разного рода преуспевающих «богоизбранцев», заполонивших тот же телеэкран, в отличие от смирновых и прочих шустеров, снимающих русофобскую хренотень на деньги «воров в законе», — не имеют сегодня путей-дорог ни к экранному воплощению, ни к достойным издательским тиражам с профессионально организованной рекламой. Как и положено в стране победившего спекулятивного «черкизона», — кругом-бегом детективы, телесериалы дешёвейшего «разлива», работающие на дебилизацию молодёжи и подростков.
Но как Бородинскую битву выиграли отнюдь не «ельциноиды», к этой самой Могиле Неизвестного солдата и они не имеют никакого отношения. А имеет к ней прямое, оплаченное честью и кровью, отношение Владимир Дмитриевич Успенский, самый что ни на есть доподлинный советский воин и писатель, автор романа-эпопеи «Неизвестные солдаты». Того самого, который Михаил Шолохов признал «лучшим произведением о Великой Отечественной войне, наиболее достоверно передающим не только события, но и дух времени». Его друг, писатель Николай Кузьмин рассказывал: «Первый том романа-эпопеи «Неизвестные солдаты» был одобрен в издательстве «Советская Россия» в 1961 году. Но лежал без движения. Дело упиралось в название. Не было у нас тогда, после войны, такого термина, такого понятия — «неизвестные солдаты»… Автор романа Владимир Успенский, в то время молодой писатель, недавний фронтовик, проявил характер, стоял на своём. Шестнадцать писем послал упрямец в различные инстанции: министру культуры, министру обороны, в Центральный комитет партии, самому Хрущёву. И добился своего: кто-то на самом верху рукой махнул: ладно, печатайте, мир не перевернётся.
Роман увидел свет, вызвал отклики в прессе. Были недоброжелатели, но общая реакция оказалась весьма положительной. Важным было и то, что с выходом книги понятие «неизвестные солдаты» обрело в нашей стране право на существование, вошло в обращение как в документах, так и в разговорной речи, в быту. Возникла идея к двадцатилетию великой Победы создать возле Кремля мемориал в честь Неизвестного солдата — в память о всех воинах, погибших в боях за Родину».
«Дух времени»… А вовсе не та вонь, которую распространяет «богоизбранная» тусовка, пытаясь опять же унизить достоинство советского человека-строителя, советского человека-воина. Им, местечковым, не понять до сих пор, каким образом при «деспоте-параноике» И.В. Сталине воспиталось многомиллионное поколение патриотов, умников и умниц. А на их злобных «разоблачаловках»? Поколение тяжело больных цинизмом молодых людей, из которых, как говорит статистика, каждый пятидесятый — наркоман, обречённый на смерть самое большее через пять лет.
Он, подросток Володя Успенский, всё видел своими зоркими глазами и свидетельствовал в романе, как в первый же день объявления войны возле военкомата в его родном городке Одоеве «толпился народ. Молодые парни просили, чтобы их взяли в армию. Выпускники средней школы, едва выспавшись после бала, продолжавшегося всю ночь, собрались около райкома комсомола и пришли к военкомату организованно строем. Подали общее заявление. Они хотели отправиться на фронт вместе, так как у них сложился дружный коллектив».
Он, ушедший добровольцем на войну в семнадцать лет, достовернейше, в точнейших деталях воспроизводит душевнее состояние наших советских бойцов и командиров там, в окопах. Не удержусь — из множества эпизодов романа воспроизведу один:
«— Товарищи! — в полный голос заговорил капитан-лейтенант. — Ребята, я знаю, что вы устали. Но у нас есть ещё одно дело. Эти жлобы, — показал он большим пальцем через плечо, — эти жлобы хотят Чёрного моря. Мы им покажем Чёрное море… Форма старая: тельник и бескозырка. Ну, ветер в бизань!
…За десять минут до атаки матросы начали раздеваться. Снимали фланельки, складывали рядом с вещевыми мешками. У кого были каски, оставляли тут же. На бескозырках золотом блестели названия: «Ташкент», «Незаможник», «Беспощадный». Здесь были люди со всего Черноморского флота.
Горбушин, поколебавшись, тоже снял китель. Подвернул рукава тельняшки. Предупредил матросов:
— Пока не добежим, гранат не бросать. Пойдём полным ходом, как бы своих не задело!
…Поставив ногу на земляную приступку, Горбушин напрягся, готовясь к прыжку.
— Бегом! Смерти нет! — крикнул он, услышав шипение ракеты, и, опершись на руку, перебросил через бруствер своё невесомое тело. Впереди уже рябили тельняшки, кто-то опередил его. Матросы бежали молча, слышалось только сопение да топот ног. В тишине оглушительной показалась пулемётная очередь.
— Даёшь! — взревел чей-то бас. — Полундра!
Впереди, над бугорком сухой земли, мелькнула тёмная каска. Матвей дал очередь и с разгона прыгнул в глубокую траншею. Прямо перед ним — заспанная, помятая морда, выпученные глаза.
…Из соседней дыры лезли полуголые немцы. Горбушин лёжа, короткими очередями бил их по одному, но они лезли и лезли, как очумелые. Потом там замелькали тельняшки, и Матвей перестал стрелять».
Сталина ненавидели, да, Эдик Радзинский, там, в окопах? Да на тебя же смотреть жалко, как ты, уже старчески помятый, но градуса полуистерии не снижающий, пробуешь угадить Главнокомандующего через теле-авивское окошко! А вот что пишет В.Д. Успенский про речь И.В. Сталина третьего июля 1941 года, как её воспринял один из молодых героев романа: «Покосился на товарищей: все в напряжённом внимании… Речь Сталина будто приподняла Юрия над посёлком, над лесом, позволила охватить внутренним взором всю свою Родину, испытать бодрящее чувство слияния с ней. Вероятно, и другие командиры испытывали нечто подобное: для них будто раздвинулся горизонт, стала видна вся линия фронта, вся могучая и сказочная советская земля… только на западной окраине опалённая огнём войны, почерневшая и обугленная там, где прошли бои».
А ведь он, Владимир Дмитриевич, — сын репрессированных, имел основание обсасывать свои обиды. Но как истинно русский, кондовый патриот, переплавил их в героический порыв, отправившись «бить японца» во имя большой, истинной, всенародной Правды. И был награждён по высшему для матросов разряду — медалью Ушакова - за то, что и раненый не вышел из боя.
«Не вышел он из боя» и в те уже послевоенные годы, когда решил писать этот свой многоплановый роман «Неизвестные солдаты». Навидавшийся на войне и трагического, и героического, и мелкотравчатого, он был особо удручён судьбами тех солдат, что пали в смертельных боях безымянными. Его чуткое сердце советского школьника не стерпело обиды за тех, кого ему довелось своими руками откапывать из-под снега весной 1942 года. Многие погибшие красноармейцы оказались без медальонов-документов… Так что созданный им роман — не просто дань памяти павшим, но неумолкающий призыв к живущим: никому, никогда не позволяйте принижать духовную мощь советских победителей немецкого фашизма, посягать на уценку нашей Великой Победы, оплаченной неопалимой самоотверженностью советского многонационального народа. И я, знающая, какая боль кромсала его сердце, когда ельциноиды под вопли восторга всякого рода войновичей-радзинских-макаревичей топила в кровище советскую народную власть, когда циничные шкурники-рыночники поощряли расстрельщиков Белого Дома денежными выплатами, — не могу отделаться от ощущения: Вечный огонь на Могиле Неизвестного солдата вдруг начинает метаться неистово. Не от ветра, нет, а от отчаяния, когда вопреки всякой совести к могиле советского воина приближаются ритуальным шагом те самые «господа» с венками-букетами, что продолжают безжалостно, вслед за Адольфом, добивать некогда независимую великую нашу державу.
И так хочется, вопреки очевидному, вослед кротким романтикам, из последних сил надеяться, что там, на Высшем Верху столько дел, столько дел, включая жгучую необходимость учить летать птичье поголовье, что просто не знают они как, когда и почему некто Сердюков с компанией уже не только военные академии порушил, но и военно-медицинское образование, но и уникальное ГРУ при Генштабе, но и… А если б этот самый Высший Верх узнал про то — ну тотчас бы схватил недрогнувшей рукой господина Табуреткина (народное выражение) за очень даже чувствительную деталь его бестрепетного организма. И тогда бы сохранилась, пусть и невеликая, но надежда, что и новый памятник Б.Н.Е. по приговору неких варваров не превратится в синюшный.
Лилия Беляева
P.S. Мощь и нищета «Неизвестных солдат» вполне наглядна, если знать: уже много лет подряд два талантливейших режиссёра готовы снять фильм по этому бессмертному роману В.Д. Успенского. Но денег нет как нет.
