Происхождение партократии - Авторханов Абдурахман
Ошибки и преувеличения, допущенные обеими группами большевиков (т. е. троцкистами и зиновьевцами. — А. А.) в спорах 1923–1924 гг. в силу ряда неясностей в положении вещей в партии и в стране, ныне исправлены и не являются помехой для дружной совместной борьбы против оппортунизма за ленинизм» («Партия и оппозиция по документам», стр. 24).
Вообще говоря, «Заявление 13» в нормальной партии и при обычном «генсеке» не представляло бы ничего сенсационного и противозаконного. Но поскольку дело происходило в «партии особого типа», по терминологии самих большевиков, а Сталин тоже оказался «генсеком» «особого типа», то это заявление было истолковано не как критика политики партаппарата, а как подготовление к созданию новой партии для захвата власти. Председатель ЦКК — этого вернейшего инструмента сталинского руководства против оппозиций — Куйбышев и его помощник Янсон сообщили пленуму факты, которые должны были доказать тезис о создающейся «второй партии». Куйбышев говорил, что оппозиционеры создают новую конспиративную организацию на тех же принципах, на каких ее создавали большевики в условиях царского абсолютизма — со своими тайными связями, явками, патрулями. Янсон даже огласил шифр, который установил Гр. Беленький для конспиративной переписки с низовыми оппозиционными группами. Например, для группы в Одессе, по словам Янсона, Беленький установил такой шифр:
Действительные имена: Условные:
Троцкий Толстой
Зиновьев Златовратский
Каменев Короленко
Крупская Надеждина
Сокольников Сибиряков
ЦК Цемах
Политбюро Польша
Партия патриот
Комсомол курорт
(там же, стр. 27–28).
На пленуме было оглашено, очевидно, сфабрикованное аппаратом ЦК, заявление бывшей секретарши Ленина — Гесслер о том, что ей было предложено оппозицией поехать в Берлин, Париж, Рим и сообщить лидерам западных компартий, что «в течение короткого времени настроение в партии изменится и что, по крайней мере, в течение двух месяцев большие заграничные партии не должны высказываться за ЦК русской партии» (там же, стр. 28–29). Было доложено также, что два руководящих работника Коминтерна, сторонники «новой оппозиции», Гуральский и Вуйонович, пользуясь именем Зиновьева, попытались направить своего агента для той же цели информации и связи с заграничными компартиями в пользу оппозиции (там же, стр. 29).
Растущее недовольство коммунистов диктатурой аппарата и действительно антисталинские акты конспирации отдельных старых большевиков приписывались Зиновьеву и Троцкому, хотя последние не только не давали в тот период своим сторонникам каких-либо указаний, но даже об их антисталинских действиях узнавали от сталинского аппарата.
В вину Зиновьеву и Троцкому ставились и заявления представителей бывшей «Рабочей оппозиции», которые не без злорадства поздравляли их с тем, что они, наконец, «прозрели», хотя и не сделали всех необходимых выводов. На пленуме цитировалось письмо Зиновьеву лидера бывшей «Рабочей оппозиции» Медведева. Сам по себе факт, что это письмо попало в руки сталинской полиции раньше, чем оно дошло до адресата, члена Политбюро, говорил о большем, чем его содержание. Все-таки интересны некоторые мысли Медведева:
«Вы вот ратуете теперь за внутрипартийную демократию и стоите на почве однопартийной формы правления… Это внутреннее противоречие… Если критика не имеет точки зрения, платформы… то это просто набор слов, болтовня. Нет критики без группировок. Но ведь группировка это потенциальная возможность новой партии. А как же можно это совместить с однопартийной формой правления… Тот факт, что бюрократия распоряжается всей суммой богатств, придает ей невиданную в партии государственную силу. Пусть эта бюрократия смотрит на себя и внушает всем, что она "железная когорта", "старая гвардия" и ведет пролетариат прямехонько к коммунизму, — от этого факты не меняются. Было бы странно, если бы она этого не говорила… Итак, вы почувствовали, что не все ладно, что на пролетарской Шипке не все спокойно… Вы уходите от той линии, которая заставляла вас бороться с моей критикой омерзительными средствами. Это хорошо. Лучше поздно, чем никогда» (там же, стр. 42–43).
Июльский объединенный пленум ЦК и ЦКК закончился осуждением объединенной оппозиции. В резолюции пленума говорилось, что «растущая фракционность "новой оппозиции" привела ее к игре с идеей двух партий», что сторонники оппозиции рассылают по городам СССР секретные документы Политбюро, создают на местах сеть оппозиционных групп, командируют для их инструктажа своих секретных агентов, организуют правильно налаженную технику конспирации со своими шифрами, явками и т. д. Более того, оппозиционеры начинают связываться и с заграничными компартиями.
Хотя на пленуме не было приведено ни одного факта физического или идейного руководства Зиновьева оппозиционными силами после XIV съезда, его тем не менее сделали за них морально ответственным, так как «со стороны Зиновьева не было ни малейшей попытки осудить этих своих единомышленников и отмежеваться от них» («КПСС в рез.», ч. И, стр. 162–164).
Пленум постановил, ссылаясь на резолюцию Ленина на X съезде, исключить Зиновьева из состава Политбюро, «предупредив одновременно всех оппозиционеров, независимо от их положения в партии, что продолжение ими работы по созданию фракции, противопоставленной партии, вынудит ЦК и ЦКК ради защиты единства партии сделать и по отношению к ним соответствующие организационные выводы» (там же, стр. 164).
Имена Троцкого и Каменева резолюция обошла полным молчанием. Каждому овощу свое время. Вместо Зиновьева членом Политбюро был избран Рудзутак, а кандидатский состав Политбюро расширен до восьми человек: Петровский, Угланов, Орджоникидзе, Андреев, Киров, Микоян, Каганович, Каменев.
Дальнейшее развитие событий Троцкий рисует так:
«Борьба в течение 1926 г. разворачивалась все острее. К осени оппозиция сделала открытую вылазку на собраниях партийных ячеек. Аппарат дал бешеный отпор. Идейная борьба заменилась административной механикой: телефонными вызовами партийной бюрократии на собрания рабочих ячеек, бешеным скоплением автомобилей, ревом гудков, хорошо организованным свистом и ревом при появлении оппозиционеров на трибуне. Правящая фракция давила механической концентрацией своих сил, угрозой репрессий. Прежде чем партийная масса успела что-нибудь услышать, понять и сказать, она испугалась раскола и катастрофы. Оппозиции пришлось отступить. Мы сделали 16 октября заявление в том смысле, что, считая свои взгляды правильными и сохраняя за собою право бороться за них в рамках партии, отказываемся от таких действий, которые порождают опасность раскола» (Троцкий, «Моя жизнь», ч. II, стр. 274).
Однако из «Заявления 16 октября» Сталин вычитал нечто большее, чем это угодно признавать Троцкому. В самом деле, вот что писали в нем Троцкий, Зиновьев, Каменев, Пятаков, Сокольников и Евдокимов:
«Мы категорически отвергаем теорию и практику "свободы фракций и группировок", признавая, что такая теория и практика противоречит основам ленинизма и решениям партии. Решения партии о недопустимости фракционности мы считаем своей обязанностью проводить на деле. Вместе с тем, мы считаем своим долгом открыто признать перед партией, что в борьбе за свои взгляды мы и наши единомышленники в ряде случаев после XIV съезда допустили шаги, являющиеся нарушением партдисциплины и выходящие за установленные партией рамки идейной борьбы на путь фракционности. Считая эти шаги безусловно ошибочными, мы заявляем, что решительно отказываемся от фракционных методов защиты наших взглядов, ввиду опасности этих методов для единства партии, и призываем к тому же всех товарищей, разделяющих наши взгляды. Мы призываем к немедленному роспуску всех фракционных группировок… Постановления XIV съезда, ЦК и ЦКК мы считаем для себя безусловно обязательными, будем им безоговорочно подчиняться и проводить их в жизнь… Свои взгляды каждый из нас обязуется отстаивать лишь в формах, установленных уставом и решениями съездов и ЦК…» («Партия и оппозиция по документам», стр. 31–32).
