Социализм. История благих намерений - Александр Монович Станкевичюс
Национал-социалисты действительно не любили ни капитализма, ни либерализма, ни рыночных отношений, как и их идейные предшественники из XIX в. Это было глубокое презрение к буржуазии, евреям, торговцам, всему, что связано не с войной и сельским хозяйством. Это была позиция не только руководства партии, но и широкого круга ее сторонников. Не зря «для морального подкрепления сильной власти и репрессивных мер нацисты не чурались и социальной демагогии. В 1935 г. одна из статей в ФБ так и называлась: “Капитализм преодолен”. “Преодоление капитализма” произошло якобы вследствие того, что НСДАП покончила со всеми экспериментами в сфере денег и кредита; партия осуществила подъем экономики вне всякой зависимости от капитала и впервые сделала экономическую политику принципиально независимой от рыночной конъюнктуры» [263]. Даже если это была всего лишь политическая демагогия, она была обращена к определенной аудитории. Нацисты ценили свою поддержку в среде рабочего класса, тем более что именно пролетариат в свое время обеспечил им победу на улицах. А непринятие капиталистических отношений было бальзамом для ушей многих фермеров и крестьян.
Далее приведу одну цитату Гитлера, которую иногда используют для доказательства капиталистических симпатий нацистского лидера, сказанную им на собрании промышленников 26 июня 1944 г.: «…единственно возможной предпосылкой для продвижения человечества по пути процветания является всемерное поощрение частной инициативы. И если эта война завершится нашей победой, для германской экономики наступит период расцвета частного предпринимательства.
Не верьте, что я собираюсь создать органы государственного управления экономикой… Как только наступит мир, я тут же предоставлю полную свободу действий выдающимся деятелям германской экономики и буду внимательно прислушиваться к их советам… Лишь благодаря вам мне вообще удается решать порожденные войной проблемы. В знак моей бесконечной благодарности я обещаю, что никогда не забуду ваших заслуг и что не найдется ни одного немца, который обвинит меня в неисполнении взятых на себя обязательств» [263]. Здесь важно обратить внимание на несколько деталей. Во-первых, это середина 1944 г., когда неблагоприятный исход войны и крах кампании на Востоке ясно давал понять, что прежние перспективы о завоеваниях и колонизации русских просторов сошли на нет. Гитлер мог обещать в это время что угодно, притом что годом ранее, во время наступления на Сталинград, он ставил большевизм в один ряд с западным капитализмом. В годы трудностей, когда планы авторитарных политиков наталкиваются на суровую реальность, они вполне могут идти на некоторые уступки. Сюда можно отнести, например, резкий переход от военного коммунизма к новой экономической политике со стороны Владимира Ленина или «неонэп» Сталина в 1930-е гг. И в первом, и во втором случае в стране был голод. У Гитлера голода не было, зато он терпел одно военное поражение за другим. У промышленных элит, которые были заложниками нацизма, такое положение дел могло придать смелости для организации дворцового переворота, благо покушения на Гитлера уже происходили. Фюреру требовалось обещать хоть что-то. Во-вторых, обращает на себя внимание фраза «не верьте, что я собираюсь создать органы государственного управления экономикой». Здесь Гитлер пытается развеять опасения, что он заимствует опыт СССР, которые явно не возникли на ровном месте. Ведь как мы уже знаем, «Гитлер… в это время все чаще хвалил Сталина за то, что тот разрушил старые элиты и создал плановую экономику, которая лучше справлялась со своими задачами во время войны».
Олег Пленков отрицает марксистскую интерпретацию истории нацизма. Он пишет, что «нацисты лучше, чем другие партии, смогли использовать сформировавшуюся в условиях кризиса склонность немцев к переменам (но не радикальным) в сочетании с преемственностью в социальной политике. Старая марксистская историография этого не признавала и рассматривала нацизм исключительно как реакционное течение, стоящее на страже интересов буржуазии. Такой подход, однако, игнорирует феномен огромной социальной мобилизации и невиданной социальной динамики, за которыми стояла НСДАП и ее фюрер. Марксистская критика нацизма как реакционного течения, казалось, подтверждалась фактами: программа социалистического крыла НСДАП во главе с Г. Штрассером и намерения активистов национал-социалистических производственных ячеек (НСБО) не были реализованы, как и программа реаграризации Дарре и Гиммлера; также не были выполнены обещания средним слоям; бесполезными оказались и обещания создать сословное общество. Однако невыполнение некоторых социальных обещаний НСДАП ничуть не обесценивает социальную динамику, лежащую в основе успеха нацистов. Выборы 1950–1932 гг. показали, что миллионы немцев отказались от социалистических целей и начали склоняться к нацистам, которых воспринимали как альтернативу коммунистической уравниловке и диктатуре. Массовый успех нацистов доказал, что марксистское сужение перспективы развития только до экономических факторов или социально-политического устройства общества – ошибочно» [262]. Иными словами, то, что гитлеровский социализм не был марксистским, не означает, что это был не социализм. Для «научного социализма» существование такой экзотики весьма проблематично, так как национал-социализм плохо совместим с формационной теорией, однако вполне вписывается в идею социальной революции. Нацистская узурпация власти в условиях поддержки минимум трети населения, с опорой не на классовую борьбу, а на классовое национальное единство, вполне может быть названа такой своеобразной революцией, и нацисты считали себя именно революционерами, а не защитниками старого порядка.
НСДАП определенно была движением с мощным социалистическим, антикапиталистическим компонентом, идейным в 1920-е и прагматически-идейным в 1930-е. К власти нацисты шли постепенно и задолго до того, как некоторые промышленники поддержали рейхсканцлера Гитлера на выборах 5 марта 1933 г., – все предшествующие годы его поддерживали те, кому была близка программа из 25 пунктов.
Лично Адольф Гитлер был больше прагматиком в экономических вопросах, не являлся идейным противником частной собственности как таковой, но на практике проводил вполне социалистическую, интервенционистскую политику. Западную капиталистическую систему он считал «еврейской» и враждебной немцам. В его окружении были идейные социалисты, вроде Штрассера и Дарре, более того, эти люди в разное время выступали теоретиками нацистской партии. Само по себе наличие крупного капитала в его режиме ничего не значит – важно то, какими были социально-экономические отношения в нацистском обществе и как была устроена институциональная составляющая. В Третьем рейхе была совершенно характерная для всех социалистических режимов черта – отсутствие каких-либо институциональных ограничений для государства, не просто проводящего кардинальные преобразования, но мобилизующего ради этих преобразований все общество – ради построения нового мира. Приведем два примера: Junkers и Brabag. Не сумев добиться согласия у промышленников на дорогостоящую гидрогенизацию угля для получения нефти, Ялмар Шахт «поручил министерству разработать
