Александр Мережко - Левая Политика. Левые в России

Почему же спор о существовании инстинкта смерти и о природе мазохистских влечений имел такое серьёзное значение? По какой причине Райх так ревностно отстаивал и развивал положение «раннего» Фрейда о вторичном характере мазохизма? Попробуем разобраться.

В своём учении о перверсиях Фрейд относил мазохизм к группе перверсий с фиксацией предварительных сексуальных целей, для которых характерно проявление сексуальной цели, выраженной в двоякой форме: в активной и пассивной. Существуют противоположные пары влечений, в которых одно из этих влечений нельзя обнаружить без другого. Пары противоположностей эксгибиционизм — вуайеризм или же садизм — мазохизм неразрывно связаны друг с другом. В перверсиях данного типа (фиксация на предварительной сексуальной цели) существует диалектическая противоположность, обусловленная переходом активности в пассивность при сохранении общего содержания. Таким образом, мазохизм есть не что иное, как садизм, обращённый против собственной персоны. Деструктивные побуждения сначала развиваются против внешнего мира, лишь затем обращаются против самости. Важно отметить, что причиной деструктивных побуждений чаще всего являются запрет на влечение и страх перед наказанием за сексуальный акт, формируемые репрессивным социумом и реализующиеся в процессе воспитания в патриархальной семье.

Изменение в понимании природы мазохизма автоматически привело к изменению понимания причины неврозов. Если у «раннего» Фрейда (позиция, отстаиваемая В. Райхом) основной причиной возникновения неврозов считался конфликт «инстинкт — внешний мир» (либидо — страх перед наказанием), то, приняв существование инстинкта смерти, причиной возникновения неврозов становится конфликт «влечение — потребность наказания» (либидо — желание наказания). Признавая теорию «позднего» Фрейда, мы сводим поиск причины психического конфликта сугубо к внутренним факторам, затемняя и недооценивая роль репрессивного социума. В работе «Характероанализ» В. Райх неоднократно указывал на эту «затемняющую» роль теории инстинкта смерти, приводящей к мысли о неизбывности человеческих страданий: «Такая точка зрения закрывает трудный путь в социологию человеческого страдания, который широко открывала изначальная психологическая формула психического конфликта. Учение о влечении к смерти (о биологическом инстинкте самоуничтожения) ведёт к философии культуры человеческих страданий, как, например, в книге “Неудовлетворённость в культуре”, согласно которой человеческие страдания неизбывны, так как невозможно преодолеть деструктивные, стремящиеся к самоуничтожению инстинкты; напротив, изначальная формула психического конфликта ведёт к критике социального устройства». Не находите ли вы, что, серьёзно отличаясь по форме, позиция «позднего» Зигмунда Фрейда в этом вопросе по своему реакционному содержанию во многом совпадает с позицией церковных идеологов, защищающих и оправдывающих существующий общественный порядок, порядок, основанный на подавлении и эксплуатации?

Для нас, современных марксистов, особо важно райхианское положение о том, что деструктивные побуждения личности обоснованы главным образом не биологически, а социально, что именно торможение сексуальности с помощью патриархального воспитания превращает агрессивность в непреодолимую потребность, в рамках которой заторможенная сексуальная энергия переходит в деструктивность. Следовательно, саморазрушительные реалии нашего общества есть проявление не «инстинкта смерти», а вполне реальных деструктивных намерений господствующего слоя частнособственнического общества, слоя, кровно заинтересованного в подавлении естественной сексуальности ради приумножения и упрочнения частной собственности и сопутствующих этому «приумножению и упрочнению» эксплуатации людей и развязывании империалистических войн.

Выше на исторических примерах мною была показана характерная черта марксизма — его тесная взаимосвязь с научными открытиями своего времени. Могло ли столь грандиозное учение, как психоанализ, родившееся из практики и ориентированное в первую очередь на практику, учение, так много прояснившее в психической жизни людей, остаться незамеченным для марксистов? Конечно же, нет: ведь это противоречило бы самой революционной сути марксизма, его стремлению к подлинному освобождению человека. Не поняв достаточно глубоко внутренний мир человека, особенности формирования его психики и роль бессознательных стремлений, марксизм вряд ли бы мог претендовать на осуществление своей цели — на позитивное решение проблемы человеческого существования через созидание и любовь. Марксизм бы изменил самому себе.

Мыслители и практики, соединившие революционные открытия психоанализа с марксизмом, не могли не найтись. Самым первым был Альфред Адлер, в 1909 году на одном из собраний Венского психоаналитического общества выступивший с докладом «Психология марксизма». Адлер, безусловно, сочувствовал идеям социализма и был лично знаком со многими революционерами, в частности, с Львом Троцким и Адольфом Иоффе. Выступление вызвало бурные дискуссии. Александр Эткинд в своей книге «Эрос невозможного», ссылаясь на Ференца Эроша, исследовавшего материалы Венского общества, указывает, что среди психоаналитиков было выявлено три точки зрения: «Согласно самому Адлеру и поддержавшему его Полю Федерну, те самые агрессивные инстинкты, которые подавляются у невротиков, у пролетариата трансформируются в классовое сознание, о котором говорил Маркс. Противоположная точка зрения состояла в том, что социализм — это не более чем новый субститут религии, а может, и особый вид невроза. Фрейд, как всегда в вопросах политики, пытался найти либеральный компромисс». Книга Эткинда очень интересна и содержательна, однако автор не беспристрастен в своих оценках, что проявляется даже в выборе формулировок при повествовании. Именно Адлер заложил первый камень в будущее здание фрейдомарксизма. В 1911 году, порвав с Фрейдом, он основывает собственную школу индивидуальной психологии (комплекс неполноценности), но, к сожалению, дальнейший синтез идей психоанализа и марксизма в работах Адлера не получил должного развития.

Дальше пошёл близкий Адлеру Поль Федерн. В своей книге 1919 года «Психология революции» он утверждает, что большевизм есть радикальный отказ от патриархальной власти, власти отца, в пользу матриархальных принципов братства. Рассматривая Советы как явление в высшей степени позитивное, Федерн в то же время предупреждает об опасности «психологического термидора»: лишившись отца, братья могут начать искать ему замену — политическим следствием этого будет перерождение демократической диктатуры пролетариата в тиранию. Как показала история, опасения Федерна были не напрасны.

Совмещением идей Маркса и Фрейда активно занимались и в Советском Союзе в 1920-е годы. Особо следует отметить таких исследователей, как Л.С. Выготский, А.Р. Лурия и И.Д. Ермаков. Однако самый большой вклад в разработку фрейдомарксистского учения внесли философы и социологи Франкфуртского института социальных исследований (Франкфуртская школа), а также Вильгельм Райх, врач по образованию, непосредственно работавший с Фрейдом и считавшийся одним из его самых талантливых учеников.

Вильгельму Райху удалось соединить знания, полученные в ходе клинической практики, с опытом общественной деятельности, политической борьбы активиста коммунистической партии. Результатом этого синтеза стало появление сексуально-энергетической социологии, органично соединившей самое важное из глубинной психологии Фрейда с марксистским учением. Указывая на важность и перспективность интеграции психоанализа с марксизмом их обоих, Райх, тем не менее, говорит о появлении абсолютно новой, независимой области знаний: «Сексуально-энергетическая социология разрешает противоречие, которое побудило психоанализ предать забвению социальный фактор, а марксизм — происхождение человека от животного. В другом месте я отметил, что психоанализ является матерью сексуальной энергетики, а социология — её отцом. Однако ребёнок — это нечто большее, чем суммарный итог своих родителей. Он представляет собой новое независимое существо — семя будущего» (Предисловие к работе «Психология масс и фашизм» издания 1942 года).

С чем связано кажущееся стремление выделиться из рамок марксистской социологии в отдельную независимую область знаний. Неужели рамки марксизма стали тесны? Думаю, причину следует искать в особенностях исторической ситуации, приведших к вульгаризации марксистского учения. Важно отметить, что первоначально вульгаризация марксизма (конец XIX — начало XX века) была вызвана объективными обстоятельствами: лишь упрощённый марксизм мог быть воспринят рабочими того времени. Вульгаризация на том этапе была важным условием пропагандистского успеха. Однако с изменением условий, с появлением новых явлений в жизни, тех же рабочих партий, «такого» марксизма стало явно не хватать для достижения цели освобождения трудящихся. Более того, сами эти цели стали трактоваться довольно расплывчато и неопределённо. Беда в том, что, как правильно отметил Борис Кагарлицкий в своей книге «Марксизм. Не рекомендовано для обучения», «функциональное использование марксизма находилось в противоречии с его теоретическим развитием, более того, оно находилось в противоречии даже с задачами развития самих рабочих партий. Ведь дело не только в интеллектуальной красоте теории, в том, насколько тонко мы понимаем нюансы. Жизнь меняется, теория должна анализировать её и давать ответы на всё новые и новые вопросы. А картонная теория для такого дела непригодна». Марксистское учение успешно завоевало рабочие массы, повсеместно стали появляться социал-демократические и чуть позднее — коммунистические партии, численность которых пошла на тысячи и десятки тысяч, однако в плане теории наметилась тенденция к догматизации и упрощению, причём эта тенденция всё отчётливее проявлялась и исходила от признанных «вождей» и «учителей», таких как Каутский, Адлер и Плеханов.