Жан Грав - Умирающее общество и Анархія
Глава VIII.
Судебная власть.
Мы уже видѣли, что власть вытекает из того права, которое присвоивает себѣ сила. Но по мѣрѣ того, как умственный горизонт человѣка расширился, этой власти приходилось оправдывать чѣм-нибудь свое существованіе; и вот она стала опираться на религію и поддержку духовенства, приписала себѣ божественное происхожденіе и создала особую замкнутую касту, которая впослѣдствіи начала противиться грубой силѣ короля и высшей аристократіи: так создалась судебная власть. Когда же в 1789 году, власть перешла в руки буржуазіи, то она, конечно, оставила в неприкосновенности этот «столп» общественнаго порядка, тѣм болѣе, что высшія судебныя должности находились, как и военныя, в ея руках. Все ограничилось тѣм, что способ замѣщенія этих должностей был преобразован в соотвѣтствіи с духом времени.
Казнь Людовика XVI нанесла сильный удар «божественному праву», и судебной власти, если она не хотѣла подвергнуться той же все уравнивающей участи, уже не приходилось больше опираться на него. И вот тогда-то изобрѣли, или, вѣрнѣе, возвели на степень божества закон, а судебная власть стала его «неподкупной» блюстительницей и исполнительницей. Цѣль была, таким образом, достигнута: самое опасное учрежденіе, самое необходимое орудіе для защиты привиллегированных классов удержалось на мѣстѣ, сдѣлавшись жрецом новаго божества – закона,–созданнаго новыми властителями.
Подчиненіе Франціи царству закона представляет собою одно из тѣх завоеваній 89 года, которыя особенно охотно прославляют буржуазные историки. Сведеніе всей власти к своду законов повело прежде всего к тому, что узаконило самый ужасный произвол: всѣ французы оказались теперь равны перед законом, и народу больше ничего не оставалось требовать. У всѣх был теперь только один властелин; перед ним, правда, нужно было преклоняться, но это все-таки вносило нѣкоторое равенство. Таким властелином стал закон.
Но если, вмѣсто того, чтобы обманывать себя словами, мы разберем, что выиграли рабочіе от этой перемѣны, то увидим, что они только лишній раз оказались обманутыми. В самом дѣлѣ, когда во времена неограниченной королевской власти король или аристократы заставляли простого человѣка служить себѣ, то положеніе было ясно: «такова наша воля», говорили они, и это ясно показывало, откуда вытекает их право. Они опирались только на свою шпагу, на которую разсчитывали гораздо больше, чѣм на волю Божью, т. е. черпали свое право только из силы. Их приказанія исполняли, их капризы сносили, но только потому, что нельзя было им сопротивляться; не было, по крайней мѣрѣ, глупцов, которые бы говорили, повторяя слова заинтересованных лиц, что таков закон, а закону каждый обязан подчиняться, пока он не отмѣнен.
Но признавая, что закон может измѣняться, мы тѣм самым признаем, что он может сдѣлаться отсталым, а слѣдовательно, по самому существу своему, для кого-нибудь вредным, потому что всегда есть люди, идущіе впереди своего времени. Но в таком случаѣ закон окажется несправедливым и не сможет претендовать на то уваженіе, которым его хотят окружить. В самом дѣлѣ, если закон угрожает моим интересам или моей свободѣ, то на каком основаніи меня принуждают ему подчиняться и гдѣ тот вѣчный и неизмѣнный принцип, который оправдывал бы это насиліе надо мной?
Когда в наукѣ, ученые, послѣ долгих трудов и изысканій, формулируют то, что называется естественным законом, то при этом не бывает никакого большинства, никакой группы людей, которые бы сочли себя стоящими выше всѣх обыкновенных смертных и рѣшили, что согласно их желанію, естественным силам природы предписывается слѣдовать тому или иному пути эволюціи. Если бы кто-нибудь вздумал предъявить такія претензіи, то ему только разсмѣялись бы в лицо. Когда говорят о каком-нибудь естественном законѣ, то это значит, что если такое-то явленіе, такое-то химическое соединеніе происходит, то это потому, что при данных условіях, в присутствіи такой-то силы или такого-то химическаго сродства, оно не могло не произойти. Такія-то силы, приходящія в дѣйствіе при таких-то обстоятельствах, приводят к таким-то результатам, это вычисляется с математическою точностью. Открытый закон, таким образом, не управляет явленіями, а только объясняет их причины. Можно оспаривать эти законы, сомнѣваться в них, даже отрицать их; различныя тѣла, составляющія нашу вселенную, не перестанут от этого соединяться сообразно своим свойствам и своему сродству, земля не перестанет вертѣться – и при этом не будет никакой надобности в силѣ, которая бы охраняла правильность их эволюціи и наказывала тѣх, кто захотѣл бы ее нарушить.
В нашем обществѣ дѣло стоит совершенно иначе: законы как будто бы только для того и существуют, чтобы их нарушали. Это зависит от того, что люди, которые их создавали, сообразовались только с своими личными вкусами, с интересами того общественнаго класса, который они представляют, с средним уровнем нравственнаго развитія своего времени, а вовсе не с характером, стремленіями и склонностями тѣх, кого хотѣли подчинить; это было бы, впрочем, и невозможно в виду разнообразія индивидуальных характеров и наклонностей. Каждой частности соотвѣтствует свой закон; в соціологіи также не может быть единаго и всеобщаго закона для всѣх случаев, как и в физикѣ; такой закон оказался бы произвольным и неприложимым. И дѣйствительно, в нашем обществѣ нѣт ни одного закона, который не был бы вредным для тѣх или других из составляющих его членов – или по отношенію к их интересам, или по отношенію к их идеям, – ни одного закона, который бы каждая партія, одержавшая побѣду, не могла обратить в оружіе против своих врагов. Всякая партія, раз она пришла ко власти, становится выразительницей закона, потому что именно она, через посредство своих органов, его примѣняет.
Мы можем, поэтому, заключить, что раз закон есть лишь проявленіе воли сильнаго, ему слѣдует подчиняться только тогда, когда нѣт сил противиться; но он ничѣм не оправдывается и пресловутая законность есть лишь вопрос о большей или меньшей силѣ. Поэтому когда нѣкоторые шарлатаны, говоря с рабочими, ссылаются на законность, как на главный аргумент, рабочіе имѣют право разсмѣяться им в лицо и спросить, совѣтовались ли с ними тѣ люди, которые выдумывали эти законы. А если бы даже эти законы когда-нибудь и были ими приняты, то во всяком случаѣ они могут имѣть силу только до тѣх пор, пока принявшіе их считают их полезными и соглашаются с ними сообразоваться. Странно было бы, в самом дѣлѣ, если бы, только потому, что мы в тот или другой момент приняли извѣстную линію поведенія, нас хотѣли заставить держаться ея во всю остальную нашу жизнь, не внося в нее никаких измѣненій, только потому что это может не понравиться нѣкоторым другим людям, которые в силу различных причин находят существующій порядок вещей хорошим и хотят удержать его навсегда. Но что еще смѣшнѣе – это желаніе заставить нас подчиняться законам прошлых поколѣній, увѣрить нас, что мы обязаны уважать тѣ измышленія, которые нѣскольким человѣкам вздумалось каких-нибудь пятьдесят лѣт тому назад возвести в закон; смѣшна эта дерзость, с которой люди рѣшаются порабощать настоящее понятіям, ставшим достояніем прошлаго.
Но тут мы слышим возраженія всѣх изобрѣтателей законов, всѣх тѣх, кому их существованіе выгодно, а также и наивных людей, идущих за ними: «как!» восклицают они, «общество не могло бы существовать без законов; люди перегрызлись бы между собою, если бы не было власти, пекущейся о них и удерживающей их в предѣлах страха и уваженія к существующим положеніям». Но мы увидим, что никакіе законы, никакое принужденіе не могут ни устрашить, ни предупредить преступленій, потому что эти преступленія – результат нашей дурной общественной организаціи; нужно поэтому заботиться не об удержаніи или измѣненіи существующих законов, а о преобразованіи всего нашего общественнаго строя.
Но больше всего нас возмущает то, что находятся люди, которые рѣшаются быть судьями других. Еще можно понять, что в тѣ времена, когда власть опиралась на божественное происхожденіе и правосудіе считалось исходящим от самого Бога, носители его могли считать себя особыми существами, надѣленными, по волѣ Божьей, частицей его всемогущества и непогрѣшимости, и способными распредѣлять награды и наказанія среди обыкновенных смертных.
Но в наш вѣк науки и свободной критики, когда всѣ признают, что всѣ люди созданы одинаковыми, подвержены одним и тѣм же страстям, одним и тѣм же увлеченіям и ошибкам; когда умирающее Божество уже не вдохновляет всегда рискующій ошибиться человѣческій ум, мы совершенно не понимаем, как могут существовать люди, у которых хватает дерзости или умственной ограниченности принимать на себя сознательно и хладнокровно такую страшную отвѣтственность, как отнять у другого человѣка жизнь или часть его свободы.
