Сергей Витте - По поводу непреложности законов государственной жизни

Для Аксакова не было сомнения в том, что с правильным и последовательным проведением земского начала придется отменить все существующие ограничения относительно свободы общения земств между собою и что в конечном результате, как завершение реформы, потребуется созвание земского собора.

Если бы записка Министра Внутренних Дел действительно разделяла взгляды Аксакова на значение земства, как «коренного национального строя», если бы в ней предполагалось дать решительный перевес началу земскому над началом чиновным, если бы Министр намерен был проектировать правильное и последовательное развитие земства до собора включительно, то с такими выводами и взглядами можно было бы соглашаться или не соглашаться, точнее, – верить или не верить в возможность совместного существования самодержавия и собора[54] – но взглядам этим нельзя было бы отказать в известной логической последовательности. В действительности же записка едва ли разделяет воззрения Аксакова на земство, едва ли считает широкое и правильное развитие земского начала столь безопасным для самодержавия, ибо в конце концов она сама признает «лирическую несколько форму» славянофильских построений (с. 24) и приходит к заключению, что даже простые местные съезды земских деятелей не могут быть разрешаемы «ввиду различных с созванием их практических неудобств» (стр. 57).

Как указано выше, записка Министра Внутренних Дел, не ограничиваясь ссылкою на авторитет Аксакова и московских старообрядцев, приводит факты из истории русского права, которые, по ее мнению, с очевидностью доказывают, что на самоуправлении искони стояла Россия. Факты эти бесспорны, да они и слишком общеизвестны, но не так бесспорно то толкование, которое дается им в записке. Изучение истории представляет глубокий интерес, но при «этом не следует упускать из виду, что, насколько вредно приступать к ознакомлению с историческими данными с предвзятою мыслью, настолько же мало плодотворно собирание фактов без стремления уяснить идеи, которые в них выражались. Только смешивая разнородные понятия, можно усмотреть связь земских учреждений Иоанна IV с земскими учреждениями настоящего времени – связь, которая едва ли идет далее одного общего названия. О различии средневекового самоуправления от самоуправления в современном значении этого слова выше было уже достаточно говорено; поэтому едва ли, в сущности, следовало бы даже здесь еще раз доказывать, что то самоуправление, которое практиковалось у нас в Московский период нашей истории и которое свидетельствует лишь о несложившемся, неустроенном государстве, не имеет ничего общего ни по существу, ни по форме с тем, которое является уже известною системою государственного управления и которое возникло на континенте Европы лишь в начале XIX столетия (см. записку Министра Внутренних Дел, стр. 18), а со второй половины истекающего столетия применяется и у нас в форме земских учреждений. Да и как, откуда могла бы появиться связь нынешнего земства с предыдущими, если угодно, похожими, но давно забытыми союзами местных населений? Подобной связи или преемства составители Положения 1864 г. не вспоминали, не предполагали и не подозревали. Они вводили в России безусловно новые, до тех пор неизвестные представительные учреждения и для их успеха отвергали не только всякую старину, но и тогдашнюю современность – разрушали и сметали даже последнюю. Да и почему же опускаться в старину лишь до XVI века, а не глубже, напр., до X–XI веков, т. е. до эпохи вечевого «уклада»?

Но так как записка говорит о заветах и преданиях старины нашей, о присущих народу русскому особых началах самоуправления и утверждает даже, что самоуправление составляло наиболее характерную черту нашего местного управления в течение трех последних столетий (стр. 34 записки), то для более полного выяснения вопроса необходимо сказать несколько слов о том, в какой мере справедливы все эти соображения.

Каждое государство в своем историческом развитии прошло через тот первобытный период его существования, когда широко применялись в нем начала самоуправления в смысле неуправления (государственного). В каждом государстве, пока оно еще окончательно не сложилось и его государственная власть не окрепла, существовали совершенно автономные отдельные города и местности, сословные и территориальные союзы, общины и т. п., которые пользовались почти полною самостоятельностью. Отношения этих самоуправляющихся единиц к государственной власти заключались, в сущности, в том, что они платили ей дань, а от нее получали защиту от внешних врагов. Занятая борьбою с этими последними государственная власть, в свою очередь, не имела ни средств, ни сил для надлежащей организация внутреннего управления и в отношении этого последнего ограничивалась поддержанием самого примитивного порядка: назначала для заведывания отдельными областями своих наместников с неограниченными почти полномочиями, подкрепляла их авторитет военного силою и требовала от населения лишь исправного платежа дани и отправления повинностей; все же заботы об организации суда, полицейского надзора и пр. стремилась возложить по возможности на самое население. Но как только государство начинало крепнуть и приступало к трудной задаче собирания земли и сплочения разнообразных частей, оно постепенно уничтожало самостоятельность отдельных автономных единиц и постепенно сосредотачивало все функции управления в своих руках – создавало административную централизацию.

Все западноевропейские государства давно уже вышли из периода первобытного самоуправления, некоторые закончили, другие еще заканчивают период полицейского государства и переходят к новой организации правительственной администрации на началах децентрализации и самоуправления. – В восточных же деспотических государствах формы первобытного самоуправления процветают еще и в настоящее время – государства эти, будучи самодержавными вверху, допускают самое широкое самоуправление внизу.

Указанный последовательный ход развития государственной жизни легко проследить и в истории Московского государства. «Безостановочное разлитие великорусского племени среди других племен, говорит проф. Градовский[55] шло с изумительной быстротою. Бродники, повольники, монастыри, казаки, раскольники неутолимо двигались на восток и север, расширяя пределы государственной территории или, лучше сказать, Русские земли. Правительство же не успевало следовать за этим народным движением. Едва оружие Московских Царей подчинило себе Казань, как повольники уже поклонились им Сибирью. Не всегда государственные формы следовали за колонизацией. Бродники опережали Правительство, и основанные ими города оставались вольными общинами, пока окрепшее внутри Государство Московское не подчинило их своей власти». При быстром росте территории государство не имело возможности взять все дело управления в свои руки. Должности наместников и волостелей были крайне недостаточным для него орудием, предстояло создавать целую систему местных учреждений, но быстро выполнить эту задачу не представлялось возможным, ибо процесс образования служилого сословия, начавшийся в XV веке, требовал времени. При таком недостатке государственных средств, говорит проф. Чичерин, естественно было предоставить искоренение разбоев самим жителям области, возложив на них и ответственность за успех: областные жители избавлялись этим от притеснений, а государство получало обеспечение в исполнение мер для общественной безопасности. Так возникли губные грамоты, которые сначала давались отдельным общинам, областям, селам, принадлежащим частным лицам и монастырям, городам, волостям и целым уездам[56].

Но не на этих судных, жалованных и иных грамотах, не на началах первобытного самоуправления московского и домосковского периодов развилась и выросла могучая и необъятная Россия. Ее создали иные начала – служба государева, государственное тягло, в которое впрягало Московское Государство все классы населения, и самая полная, самая строгая централизация. Эта истина общепризнанна в нашей и в западноевропейской литературе[57] даже славянофилы и те согласны в том, что со времен Петра Великого «земско-государственный строй» заменен был «бюрократическо-канцелярским правительственным порядком»[58].

Централизация, как основа нашего государственного строя, и неуклонное проведение ее в последовательном историческом развитии этого строя составляют такую резкую особенность нашей государственной жизни и нашей политической истории, что невольно обращают на себя внимание даже совершенно «чуждых нашим порядкам исследователей». Так, Леруа-Болье – этот гражданин классической страны бюрократии и централизации, сторонник конституционного строя и самоуправления, – изучая наш государственный быт в его истории, не мог не обратить внимания на совершенно исключительное развитие в нем централизации и не мог в то же время не отдать этой последней должного, как тому началу, на котором создалась и выросла Россия.