Происхождение партократии - Авторханов Абдурахман
В этом утверждении и заложен ключ к разгадке катастрофы Троцкого — в борьбе со слабой демократией Керенского «применение материальной силы» — категорический императив, а в борьбе с утверждающейся тиранией Сталина — категорическое табу! Чтобы Троцкий вошел в историю как великий революционер, нужны были прямодушный пленник демократии Керенский и его слабый режим, но чтобы доказать, что из революционера может получиться запоздалый Дон Кихот, нужны были «кинто» — Сталин и его всесильный партийно-полицейский режим. История «Объединенного блока» очень поучительна в этом отношении. Она поучительна и в идеологическом плане — объединенная оппозиция с ее программой форсированной ликвидации нэпа, налогового переобложения крестьянства, искусственного разжигания классовой борьбы, усиления революционных репрессий «диктатуры пролетариата» против «правой опасности» внутри страны, с ее ставкой на мировую «перманентную революцию» за счет жизненных интересов народов СССР — со всей этой программой оппозиция отталкивала от себя не только «разложенную партию», но и широкие слои населения города и деревни. Единственный положительный пункт в ее программе — борьбу против диктатуры партаппаратчиков — народ, да и партия расценивали как драку олигархов между собой за власть.
Сталин, отстаивающий нэп, отвергающий репрессии, осуждающий искусственное разжигание классовой борьбы; Сталин — союзник «правого оппортуниста» Бухарина с его проповедью «мирного врастания кулака в социализм» и зажигательным капиталистическим лозунгом по адресу крестьянства — «Обогащайтесь!» (правда, Сталин тут делал свои оговорки, имея в виду будущий план разгрома Бухарина), отвергающий авантюристическую политику «подталкивания мировой революции» Троцкого; Сталин, проповедующий «социализм в одной стране», означающий, по его интерпретации, строительство общества материального изобилия и высокого стандарта жизни; наконец, Сталин, проповедующий мир не только с капиталистами, но и с социалистами (Англорусский профсоюзный комитет) и с националистами (вхождение китайской компартии в Гоминдан Чан Кай-ши), — вот этот умеренный, спокойный, миролюбивый Сталин куда больше импонировал народу, чем вечно беспокойный, агрессивный «перманентный революционер» Троцкий. Даже мировая буржуазия сочувствовала «национал-коммунисту» Сталину, а не интернационалисту Троцкому. Раковский говорил на XV съезде: «У меня в руках "Нью-Йорк тайме". В нем напечатано: "Сохранить оппозицию означает сохранить то взрывчатое вещество, которое заложено под капиталистический мир"» («XV съезд ВКП(б). Стен. отч.», стр. 212).
Троцкий жил вчерашним днем революции, а Сталин — сегодняшним днем комфортабельной власти. Началась другая эпоха, которой нужны были другие лозунги. Сложилась другая элита, которой нужны были другие вожди. Троцкий сам это видел, когда писал:
«Идеи первого периода революции теряли незаметно власть над сознанием того партийного слоя, который непосредственно имел власть над страной. В самой стране происходили процессы, которые можно охватить общим именем реакции. У того слоя, который составлял аппарат власти, появились свои самодовлеющие цели… Создавался новый тип… Когда кочевники революции перешли к оседлому образу жизни, в них пробудились, ожили и развернулись обывательские черты, симпатии и вкусы самодовольных чиновников… "Не все же и не всегда для революции, надо и для себя", — это настроение переводилось так: "долой перманентную революцию!"» (Л. Троцкий, там же, стр. 242–246).
Да, страна хотела отдохнуть от «перманентной революции», а партаппаратчики хотели пожать плоды уже проделанной революции: превратить завоеванную власть в источник благополучия и славы. На волнах этой стихии звезда Сталина восходила, а звезда Троцкого закатывалась.
Первая размолвка после XIV съезда Троцкого со Сталиным и первая «стыковка» его с Зиновьевым и Каменевым произошли на апрельском пленуме ЦК (1926). Началось это не с политики, а с экономики. Во время обсуждения на этом пленуме доклада Рыкова о хозяйственных задачах Каменев, Зиновьев и Троцкий внесли ряд поправок и практических предложений: ликвидировать товарный голод в стране путем увеличения производства товаров ширпотреба, обложить зажиточную часть деревни высоким налогом (это предложение касалось около 15 % крестьянского населения), наметить более ускоренные темпы индустриализации, чем это предлагалось в проекте ЦК (за это предложение троцкисты были названы Сталиным «сверхиндустриализаторами»), а чтобы стимулировать поднятие производительности труда, повысить номинальную и реальную зарплату рабочих. Эти требования сталинцы квалифицировали на пленуме… как «меньшевистские», а требование о повышении зарплаты, как «демагогическое» («История КПСС», т. 4, кн. I, стр. 446–447). Впрочем, коренной тактический недостаток всей платформы объединенной оппозиции в том и заключался, что в ней не было именно «демагогигических требований», рассчитанных на завоевание симпатии и популярности в народе, тогда как вся программа сталинцев была насквозь демагогична. Приведем только два примера. По решающему вопросу об источниках финансирования индустриализации («первоначальное социалистическое накопление») оппозиция (Преображенский, Г. Сокольников, Л. Шанин) считала, что ее надо финансировать за счет выкачивания средств из деревни, а Сталин считал, что это явилось бы грабежом крестьянства. Выступая с докладом об итогах апрельского пленума в Ленинграде, Сталин говорил:
«У нас есть в партии люди, рассматривающие крестьянство… как объект эксплуатации для промышленности, как нечто вроде колонии для нашей индустрии. Эти люди — опасные люди… Мы не можем согласиться с теми товарищами, которые требуют усиления нажима на крестьянство в смысле чрезмерного увеличения налогов, в смысле повышения цен на промышленные изделия» (Сталин, Соч., т. 8, стр. 142).
Даже послесталинская новейшая «История КПСС», после того уже, как Сталин, целиком приняв программу троцкистов и зиновьевцев, провел индустриализацию путем «военно-феодальной эксплуатации крестьянства» (Бухарин), писала:
«Их предложения вели к несовместимому с социализмом созданию промышленности путем ограбления крестьянства» («История КПСС», т. 4, кн. I, стр. 446).
Как будто сталинская «сплошная коллективизация» на основе ликвидации зажиточного крестьянства и тотальной конфискации его имущества, даровой принудительный труд этого крестьянства в концлагерях, нищенская оплата труда оставшихся крестьян в колхозах, — как будто все это не было «ограблением крестьянства»!
Другой пример. Оппозиция предлагала за счет увеличения вывоза продуктов сельского хозяйства ввозить необходимое машинное оборудование для ускорения темпов индустриализации. Сталин это предложение наркома финансов Сокольникова назвал, по аналогии с американским планом репараций для Германии, «планом Дауэса» для СССР, который направлен против интересов рабочих и крестьян. «Озабоченный», высоким стандартом их жизни, Сталин говорил на пленуме:
«Мы не можем сказать, как это говорили в старое время: "Сами недоедим, а вывозить будем". Мы не можем этого сказать, так как рабочие и крестьяне хотят кормиться по-человечески, и мы их целиком поддерживаем в этом» (Сталин, Соч., т. 8, стр. 128).
Даже больше. Сталин предлагал, чтобы рабочие получали сельскохозяйственные продукты, а крестьяне промышленные продукты подешевле и в изобилии. Вот его предложение на том же апрельском пленуме:
«Нужно принять меры к снижению розничных цен на продукты промышленности и на продукты сельского хозяйства» (там же, стр. 127).
Но делал Сталин совершенно противоположное тому, что говорил. Эту двурушническую натуру Сталина засвидетельствовал нам не какой-либо антисоветский орган, а сам орган ЦК КПСС, когда писал:
«В работе Сталина последовал разрыв теории с практикой. Во многих случаях он поступал прямо противоположно тому, что совершенно правильно говорил и писал» («Коммунист», № 5, 1956, стр. 25).
Что Сталин меньше всего хотел мира с оппозицией, а на XIV съезде только лавировал, не будучи уверен в столь легкой победе над «новой оппозицией» в Ленинграде, показывает отказ Сталина от компромисса январского пленума ЦК (1926).
