Владимир Брюханов - Заговор против мира. Кто развязал Первую мировую войну
Рузвельт сыграл решающую роль на переговорах. Накануне их завершения он послал в Токио телеграмму, в которой предупредил, что если не будут приняты российские условия, то он не может обещать Японии того сочувствия и поддержки, которые она ранее встречала в США. Это был, по существу, ультиматум. Вероятно, дело не ограничилось только этим.
Витте чувствовал, что кто-то, кроме него и помимо него, ведет активную закулисную политику: «Как раз в это время истек срок соглашения Англии с Японией. В Лондоне велись переговоры о возобновлении договора и редакция окончательного соглашения ставилась в зависимость от того, что скажет Портсмут. На это я обращал из Портсмута внимание Ламздорфа, но мы не могли узнать, почему именно переговоры в Лондоне ставились в зависимость от переговоров в Портсмуте», – Витте в это время еще не знал и о телеграмме Рузвельта японцам.
Понятно, что Рузвельт, решившись надавить на Японию, должен был использовать все возможности – в том числе привлечь к этому англичан. Ясно, что последних уговаривать не пришлось: Англия, пошедшая на союз с Францией, должна была с тревогой смотреть на рост германской угрозы и мечтать о возвращении российских войск с Дальнего Востока. К тому же англичане и так переборщили в помощи Японии, способствовав возникновению новой сверхдержавы; японская угроза дальневосточным интересам Англии стала очевидной в последующие годы и десятилетия. Японцы, бывшие в неоплатных долгах перед США и Англией и нуждавшиеся в новых займах для перевода своей экономики на мирные рельсы, не могли противостоять такому согласованному нажиму. Это был довольно печальный для Японии итог ее грандиозных военных побед.
Помимо всех рассмотренных политических мотивов, существовал и еще один уровень тайной дипломатии, до конца переговоров и некоторое время позже остававшийся секретом для Витте. На это довольно прямо ему намекал Рузвельт. Еще до начала официальных переговоров между ними произошел такой интересный диалог: «Когда мне Рузвельт говорил, что весь мир желает, чтобы был заключен мир между Россией и Японией и я ему заметил: „Разве и Германский Император тоже этого желает?“, он мне ответил, что несомненно да»[689].
Вопрос Витте ясен: как это Германия могла желать мира на Дальнем Востоке и возвращения российской армии в Европу? Витте, явно бывший не в курсе майских демаршей Вильгельма II, этого тогда не понимал, точнее – не знал. По завершении переговоров Рузвельт, показав свою решающую телеграмму в Токио, не только подчеркнул свою заслугу, но также пытался донести до сведения Витте, что происходят события, в существо которых Витте не посвящен. Позже Витте должен был это признать в своих мемуарах.
Ни о чем пока не догадавшийся Витте, восторженно провожаемый американцами, отбыл в Европу, где его ожидал еще больший триумф. При коротком заходе в английский порт германского пассажирского парохода, на котором плыл Витте как уже вполне неофициальное лицо, его приветствовали орудийным салютом.
Еще больший почет и восторг его ждал в Париже, в котором Витте по дороге в Америку встречал полусочувствие-полуиздевку. Но в Париже Витте застал и чрезвычайно напряженную политическую ситуацию: французы пытались договориться с Германией о Марокко и готовы были идти на всяческие уступки, но в ответ получали все большее усиление претензий. Правительство, пресса и публика во Франции с тревогой заговорили о возможности войны.
Премьер-министр Рувье говорил с Витте об этом вполне определенно. Было указано, что Франция вновь не готова к оказанию финансовой помощи России – до устранения угрозы немедленной войны с Германией. Это было уже прямым шантажом, использовавшим политическую и финансовую ситуацию в России.
Парадокс ситуации был в том, что в не меньшей тревоге, чем французское правительство, пребывал германский посол в Париже князь Г.Радолин (бывший посол в Петербурге, хорошо знакомый с Витте): все его попытки идти навстречу французам пресекались специально присланными эмиссарами из Берлина во главе с посланником Германии в Марокко Ф.Розеном, очевидно имевшим полномочия вести дело к прямому разрыву отношений. Радолин просил Витте не больше и не меньше как о том, чтобы тот ходатайствовал перед германским канцлером фон Бюловом о смягчении подобной политики.
Одновременно Витте получил неофициальные (чтобы не возникало скандала в случае их отклонений) приглашения от английского короля Эдуарда VII и императора Вильгельма II – крупнейшие политики Европы явно жаждали прямых контактов с Витте. Из Петербурга Ламздорф прислал указание царя принять приглашение германского императора. По своей инициативе Витте сделал протокольный визит к французскому президенту Лубэ, чтобы подчеркнуть формально равное свое отношение и к Франции, и к Германии, а уже затем выехал в Берлин.
Угроза войны была ощутимой, и Витте считал, что, по союзническим с Францией обязательствам, она не может миновать и Россию. Нужно было спасать положение, тем более, что даже сохранение этой неопределенной ситуации лишало Россию возможности получения финансовой помощи.
Перед отъездом Витте посоветовал Рувье притормозить опасное выяснение отношений с немцами по конкретным спорным вопросам, а выступить с инициативой передачи конфликта на рассмотрение международной конференции, на которой Россия могла бы сказать свое веское слово. Со своей стороны он обещал добиться у немцев согласия на эту конференцию и получил заверение Рувье, что улаживание конфликта устранит препятствия и к получению Россией займа. Как видим, Витте взялся действовать во вполне определенном направлении и весьма энергично.
Прием, ожидавший Витте в Германии, превосходил все возможные представления о дружественности. С одной стороны, его встретили торжественно и уважительно, а с другой – чисто по-семейному, как близкого и интимного друга германской императорской фамилии, каковым, конечно, Витте никогда раньше не был.
Гостеприимные германские хозяева высказывались в адрес Франции со столь страстными обидами и ясными угрозами, что серьезность их дальнейших намерений сомнений не вызывала. Витте возражал, выдвинув в качестве альтернативы свою прежнюю идею создания континентального союза: Россия -Германия -Франция. Это вызвало некоторое замешательство, и на Витте сильнее давить не стали.
В разговорах с ним один на один Вильгельм II и его ближайший доверенный сотрудник граф Ф.Эйлендорф (бывший посол в Вене) заявили Витте, что мечта последнего близка к осуществлению, поскольку только что заключенное новое соглашение с Россией сформулировано именно в духе этих идей. С самим соглашением Витте, однако, не ознакомили. Что касается предложения Витте о созыве международной конференции по Марокко, то и это вызвало определенное замешательство, но затем было дано совершенно четкое согласие: очевидно, такая форма высказывания Россией своего веского мнения вполне устраивала и Германию.
Провожали Витте не менее тепло, чем встречали. Поскольку еще раньше он уже был награжден высшим орденом Германии – орденом Черного Орла, то теперь его наградили орденской цепью, какой и вовсе прежде награждались только члены царствующих домов. Витте получил и более интересный подарок: личный канал связи непосредственно с Вильгельмом II. Было условлено, что его частные письма к Эйлендорфу, передаваемые с оказией или через германское посольство в Петербурге, будут рассматриваться как письма непосредственно лично к императору. Таким образом, Витте получил маленькую лампочку Аладдина: учитывая личное влияние, которое тогда имел Вильгельм II на своего кузена Николая, это давало Витте рычаг личного воздействия на царя, подобного которому у него никогда раньше не было (ниже мы узнаем, что Витте никак не сумел воспользоваться этим волшебным средством).
Выезжая из Берлина, Витте передал записку французскому послу для передачи телеграфом Рувье, что вопрос о конференции решен, и угроза войны, таким образом, предотвращена. Самоуверенность Витте, как это бывало нередко, сыграла с ним злую шутку.
В отношении внутренних дел России Вильгельм II позволил себе дать Витте совет, который он, по его словам, уже высказывал царю при последней встрече: немедленно и целиком дать сверху все реформы, необходимые России, а затем ни на шаг не отступать от выдвинутых положений. Разумность такого подхода не вызывает сомнений, но, к сожалению, воспользоваться и этим советом по возвращении в Россию Витте не пришлось.
Витте приехал в Петербург 16/29 сентября 1905 года. Несмотря на отсутствие официальной встречи, на вокзале его ожидала толпа с овациями и приветственными речами. Витте поспешил скрыться от этой демонстрации, но всюду в ближайшие дни встречал изъявления восторга от знакомых и незнакомых людей.
