Сергей Кара-Мурза - Демонтаж народа
В августе 1991 г. против советской власти выступил весь наличный состав нового народа, демоса — менее 1% населения Москвы.149 Остальные, узнав о том, что ГКЧП отстранил Горбачева от власти, успокоились и посчитали, что ГКЧП выполнит свою функцию и восстановит порядок (для чего тогда не требовалось даже минимального кровопролития). Затем люди с удивлением выслушали пресс-конференцию, на которой члены ГКЧП клялись в своей верности Горбачеву и перестройке, а еще через два дня с изумлением наблюдали, как из Москвы выводили войска, просто сдав страну Ельцину — без боя и даже без переговоров.150
С точки зрения этнологии, в результате реформ в РФ возникла патологическая система: большинство населения «съеживается» и низводится до положения бесправного меньшинства. В рамках демократических процедур (например, выборов) это «меньшинство» и не может отвоевать и защитить свои права и обречено на вымирание. Тот факт, что в численном отношении этот «бывший» народ находится в большинстве, при демократии западного типа не имеет значения — как для англо-саксов в США не имела значения численность индейцев при распределении собственности и политических прав.
Медики даже говорят о разрушении динамического стереотипа — вырабатываемой в культуре способности ориентироваться в социальном пространстве и времени. Именно этим они объясняют аномально высокую смертность населения трудовых возрастов [28]. Этим же во многом объясняется и всплеск преступности, особенно с применением насилия. Но и в этом болезненном состоянии он продолжает подвергаться тяжелым ударам, направленным на разрушение его самосознания.151
Состояние бывших советских граждан, в подавляющем своем большинстве русских, как этнического меньшинства, даже не противоречит нормам права. Специалист по правам человека К. Нагенгаст разъясняет смысл ярлыка «меньшинство»: «В некоторых обстоятельствах и с определенной целью в качестве меньшинств рассматриваются… и люди, составляющие численное большинство в государстве, но лишенные при этом на уровне законодательства или на практике возможности в полной мере пользоваться своими гражданскими правами» [29, с. 179]. Другой антрополог, Дж. Комарофф, специально отмечает: «Я заключаю слово «меньшинства» в кавычки, поскольку во многих случаях подобные группы обладают фактическим численным большинством, но при этом относительно безвластны» [30, с. 68].
Именно так и обстоит дело в РФ — на практике численное большинство в государстве лишено возможности в полной мере пользоваться своими гражданскими правами. Практика эта определена тем, что и собственность, и реальная власть целиком принадлежат представителям другого народа — того самого демоса, о котором говорилось выше. Именно эти представители диктуют экономическую, социальную и культурную политику. Большинство населения против монетизации льгот или смены типа пенсионного обеспечения, но власть не обращает на это внимания. Большинство страдает от программной политики телевидения, выступает против смены типа российской школы или ликвидации государственной науки — на это не обращают внимания. Большинство не желает переделки календаря праздников, не желает праздновать День независимости — на это не обращают внимания. И все это вполне законно, потому что в созданной победителями политической системе это численное большинство — охлос, пораженный в правах.
Конечно, ярлык «меньшинство» — не более чем символ, но это символ, который отражает реальность. Ведь в социальных процессах важна не численность общественной группы, а ее «мощность», аналогично тому, как в химических процессах важна не концентрация агента, а активность.152 Этот ярлык узаконивает политическую практику в глазах демоса. Иначе господствующее в РФ меньшинство не могло бы считать себя демократами и получать подтверждение этого титула на Западе.
Чувствуя, что неравенство в распределении прав и богатства носит в РФ вовсе не классовый, а постмодернистский квазиэтнический характер, часть русских, пытаясь нащупать понятное обозначение этого состояния государства, выражает его в простой, но неверной формуле: «к власти пришли евреи».
Неверна эта формула потому, что хотя евреи и слишком «видимы» в верхушке господствующего меньшинства, они присутствуют там вовсе не в качестве представителей еврейского народа, а как организованная и энергичная часть нового сборного народа, созданного в ходе перестройки и реформы. И на любое проникновение во властную элиту людей и групп, которые по своей мировоззренческой матрице не вполне принадлежат к этому новому народу, весь он, независимо от исходной национальности Ясина или А.Н. Яковлева, реагирует на это чрезвычайно болезненно. В.В. Путин привел в эту властную команду группу т.н. «силовиков». Ее отторжение господствующим меньшинством является категоричным и непримиримым, но его никак нельзя представить как столкновение мировоззренческих матриц еврейского и русского народов.
Социальные инженеры и политтехнологи, которые конструировали постсоветское пространство и его жизнеустройство, мыслили уже в категориях постмодерна, а не Просвещения. Они представляли общество не как равновесную систему классов и социальных групп, а как крайне неравновесную, на грани срыва, систему конфликтующих этносов (народов). Действительно, все эти программы и политическая практика никак не вписываются в категории классового подхода, но зато хорошо отвечают понятиям и логике современного учения об этничности — конструктивизма.
Если же и нам в целях анализа перейти на этот язык, то нынешняя РФ предстает как этнократическое государство. Здесь к власти пришел и господствует этнос (племя или народ), который экспроприирует и подавляет численное большинство населения, разрушает его культуру и лишает его элиту возможности выполнять ее функции в восстановлении самосознания населения как народа. Причем господствующая общность не только пользуется властью и привилегиями (это первый признак этнократии), но и присваивает себе государство в целом. Она выдает себя за единственную «настоящую» нацию и навязывает всему населению ту модель, к которой остальные обязаны приспосабливаться. Этот второй признак этнократии еще более важен, чем первый.
Особенно отчетливо проявился этот характер государства в период господства «олигархии». Социолог Ж.Т. Тощенко пишет: «Политическая, финансовая и другие виды олигархии отчетливо стали проявлять себя в жизни постсоветской России с середины 1990-х годов. Анализ политической жизни России показывает, что в это время произошло резкое усиление власти олигархов в обмен на их поддержку, которая обеспечила избрание Ельцина на второй президентский срок. Они стали диктовать решение практически всех основных вопросов жизни общества… При этом полностью игнорировались интересы народа, хотя в политике формально провозглашался их учет. Иначе говоря, реальная практика демонстрировала, что политический режим воплощает олигархическую и плутократическую формы власти. Основными характеристиками российской олигархии стали: осуществление небольшой группой (социальным слоем) политического и экономического господства в обществе» [31].
Однако и спектр этнократических государств широк. Этнократию РФ следует считать жесткой, что отражается прежде всего в аномально высокой смертности и резком разделении доминирующей общности и численного большинства по доходам. Близкой к нам по результатам (хотя и не по методам) аналогией можно считать Бурунди, которую и приводят как пример жесткой этнократии: «В Бурунди элитарная группа тутси, которую вскармливали немецкие колонисты до Первой мировой войны, а затем бельгийцы вплоть до независимости в 1960-х гг., начали в 1972 г. активные действия против большинства хуту с ярко выраженной целью если не полного их уничтожения, то резкого уменьшения численности и убийства всех реальных и потенциальных лидеров. Результатом стал геноцид… Следующая резня, имевшая место в 1988 г., и еще одна в прошлом [1992] году нанесли большой урон хуту-язычным народам» [29, с. 192]. Стоит добавить, что расследование актов геноцида хуту 1992 г. экспертами ООН привело к выводу, что они были организованы спецслужбами западных держав (по этой причине сообщение об этом промелькнуло по западной прессе почти незаметно). Это был, видимо, постмодернистский эксперимент по искусственной организации этнического конфликта с массовыми убийствами.
Итак, доктрина реформ в России предполагала параллельное решение двух задач, формулируемых в понятиях конструктивизма — демонтаж старого советского народа (и прежде всего его ядра, русского народа) и сборка небольшого демоса («новых русских»).
О первой задаче А.С. Панарин писал: «Так народ из естественной и самодостаточной субстанции, которая прежде просто не ставилась под сомнение, превращается в сложную составную конструкцию, подлежащую последовательной «деконструкции». Либеральная аналитика демонстрирует специфическую зоркость, недоступную прежнему «народническому» восприятию, к которому, мол, все с детства приучены. Для нас, русских, это особенно интересно, ибо, как оказывается, русский народ сегодня выступает олицетворением той самой народности, которую либеральные деструктивисты исполнены решимости разъять окончательно. Стратегическая гипотеза современного мирового либерализма состоит в том, что русские являются последним оплотом народности как всемирно-исторического феномена, враждебного западному индивидуализму» [8, с. 240].
