Владимир Брюханов - Заговор против мира. Кто развязал Первую мировую войну
Франция была не на шутку перепугана. В отставку был срочно уволен министр иностранных дел Т.Делькассе – инициатор англо-французского соглашения. Формально это объяснялось, конечно, сугубо внутриполитическими передвижками, что ослабило дипломатический эффект: немцы, ссылаясь на французскую официальную версию, отказались признать этот акт демонстрацией французской уступчивости.
Все это происходило уже в конце мая 1905 года, т.е. практически совпало с приходом в Европу вести о Цусимском разгроме российского флота 14-15(27-28) мая 1905 года.
Изо всей русской эскадры (по сути дела, двух эскадр из 42 судов), пришедшей с Балтики для радикального изменения соотношения морских сил, во Владивосток прорвались лишь небольшой крейсер и два миноносца. Эскадра сгорела как свечка – так было в буквальном смысле слова. Спаслись от уничтожения почти исключительно корабли эскадры Н.И.Небогатова, входившей в эскадру Рождественского, сдавшиеся в плен.
Спустя многие десятилетия советские военные историки утверждали, что существенных тактических ошибок командование эскадрой не допустило, а мужественные российские моряки превосходили японцев и в боевой подготовке: российская артиллерия вела более меткий огонь. Однако роковую ошибку совершили высшие военно-технические эксперты российского флота: русские пушки стреляли в основном бронебойными снарядами, а японские – зажигательными. Тогдашние же корабли, в большинстве имевшие стальные корпуса и усиленнно защищенные броней, несли, однако, значительную массу деревянных палубных сооружений и легковоспламеняющийся такелаж. Все это дружно и загорелось. Английские моряки, возглавлявшие фактически штабное и техническое руководство японского флота, еще раз подтвердили свою высочайшую квалификацию.
Всем стало ясно, что война Россией проиграна окончательно и бесповоротно.
Трезвомыслящим людям стало ясно и то, что России теперь не избежать катастрофической революции, если ее правительство не предпримет экстренных шагов.
Только теперь, в конце мая 1905 года, Вильгельм II понял, что судьба Франции оказалась в его руках – Россия совершенно ничем не могла помочь своей номинальной союзнице. Но Вильгельм понял и другое: Россия, охваченная революцией, является, в силу непрогнозируемости происходящих в ней событий, гораздо более неудобным соседом для Германии, чем прежняя могучая Россия, соблюдающая свои обязательства перед Францией. И Вильгельм предпринял в мае-сентябре 1905 года сложнейший дипломатический демарш, до сих пор по достоинству не оцененный историками.
Вплоть до Цусимской трагедии Николай II сохранял веру в успешное для России завершение войны; еще бы: ему это вполне авторитетно предсказывал иеромонах Серафим (И.М.Чичагов) – духовный наставник царского семейства! Оправдание этих надежд имело бы и очень серьезное значение для экономики России: военные расходы разъедали бюджет, а усиленный выпуск бумажных денег грозил подрывом золотого обеспечения рубля – краеугольного камня финансовой политики Витте и Коковцова[682] (это все, конечно, было цветочками по сравнению с тем, что должно было произойти после 1914 года!).
Царь постоянно успокаивал Коковцова, обещая залатать все бреши после победы, содрав контрибуцию с побежденного противника. Пока что Коковцову оставалось налегать на усиленную продажу водки – самое надежное средство пополнения государственного бюджета (которого оказались лишены преемники Коковцова после августа 1914 года!).
Неизвестно, как долго продолжал бы упорствовать царь в своем нежелании смириться с неизбежным – даже в течение всего лета 1905 года не было числа его и публичным, и приватным заявлениям о том, что он не потерпит мира, недостаточно почетного для России. Но Вильгельм II пошел на прямое и решительное давление. Изложение событий предоставим известнейшему апологету жизни и деятельности Николая II – С.С.Ольденбургу: «В письме от 21 мая (3 июня), Вильгельм II писал Государю: поражение флота „отнимает всякую надежду на то, чтобы счастье повернулось в твою сторону“. Война уже давно непопулярна. „Совместимо ли с ответственностью правителя упорствовать, и против ясно выраженной воли нации продолжать посылать ее сынов на смерть только ради личного дела, только потому, что он так понимает национальную честь... Национальная честь сама по себе вещь прекрасная, но только если вся нация сама решила ее защищать“... И Вильгельм II советовал пойти на мир.
В тот же день Вильгельм II вызывал американского посла Тоуэра и заявил ему: „положение в России настолько серьезно, что когда истина о последнем поражении станет известна в Петербурге, жизнь Царя подвергнется опасности и произойдут серьезные беспорядки“. Он просил поэтому президента [Теодора] Рузвельта, через американского посла в Петербурге, предложить России свое посредничество.
Рузвельт 23 мая телеграфировал послу Мейеру, чтобы тот повидал самого Государя. Мейер 25 мая, около 2 ч[асов] дня явился в Царскосельский дворец. Это был день рождения Государыни, и посол, не желая нарушать семейного торжества, вошел через боковой вход и просил Государя об экстренной аудиенции. Государь согласился принять посла, несмотря на неурочную обстановку.
Мейер прочел инструкции Рузвельта и произнес целую речь о необходимости скорейшего заключения мира. Государь почти все время молчал; /.../ в конце аудиенции [он] изъявил согласие на переговоры, но только при условии такого же предварительного согласия со стороны Японии; никоим образом не должно было создаться представление, будто Россия просит мира»[683].
В тот же день, 25 мая 1905 года, царь собрал военный совет из виднейших генералов и адмиралов. Обсуждение ситуации подтвердило самые пессимистические оценки. А вскоре пришло согласие на переговоры и со стороны Японии, также изнывающей от тягостей войны. Таким образом, России были навязаны мирные переговоры.
Очень жаль, что подобных советчиков у царя не нашлось накануне 1917 года!
Николай II, решившись на переговоры с Японией, должен был признать, что надежды на победу растаяли. Растаяли и надежды и на восстановление бюджета получением контрибуции. Хуже того: на повестку дня встал вопрос о выплате контрибуции теперь Россией, что грозило окончательным развалом бюджета со всеми вытекающими из этого последствиями. Но выхода не было. И царь был вынужден принять предложение американского президента Теодора Рузвельта о посредничестве в мирных переговорах.
Выбор кандидата на роль главы делегации столкнулся со значительными трудностями: одни царедворцы на эту роль не годились, другие ее избегали. Еще бы: дипломат, подписавший унизительные условия мира, ставил крест на своей дальнейшей карьере. А какими еще могли быть условия мира летом 1905 года?
Наконец, Николай II вызвал из Рима посла – экс-министра юстиции Н.В.Муравьева, чтобы предложить эту роль ему.
До января 1905 года было хорошо известно, что Муравьев и Витте ненавидят друг друга; Витте сочинял про Муравьева какие-то пасквили, а Муравьев после гибели Плеве был основным (наряду с великим князем Сергеем Александровичем) противником возвращения Витте в активную политику. Но чувства – чувствами, а дело – делом; добавим еще: и деньги – деньгами.
Приехавший в Петербург Муравьев до того, как явиться к царю, сделал три визита. Сначала он был у министра иностранных дел графа Ламздорфа и уточнил подробности предстоящей ему миссии. Затем он посетил Коковцова – выяснить размеры денежного содержания во время пребывания в Америке. Оказалось, что намечалось очень немного; и, действительно, Витте потом пришлось значительно приплачивать из собственного кармана и в США, и по дороге туда и обратно. После этого Муравьев навестил Витте и только затем предстал перед царем.
Муравьев решительно отказался ехать в Америку (разумеется – по состоянию здоровья) и заявил, что единственным подходящим кандидатом на эту роль он считает Витте. Поскольку остальные кандидатуры уже отпали, Николаю II пришлось покориться обстоятельствам.
Злые языки утверждали, что за сватовство на руководство переговорами Муравьев получил от Витте пятьдесят тысяч рублей. Но не только демаршу Муравьева (оплаченному или нет) был обязан Витте возможностью выйти из политического загона.
После январских перипетий 1905 года, ничего не давших Витте в личном плане, он усилил свою активность, пытаясь отыскать щель, через которую мог бы пролезть обратно в верхний эшелон власти. Появление наверху новых людей, прежде всего – Трепова и Рачковского, давало ему дополнительные шансы. С Треповым Витте разделяло противоборство в 1901-1902 годы, когда они занимали противоположные позиции по отношению к зубатовским экспериментам. Но по темпам развития событий в начале ХХ века это было уже делом давно минувших дней. С Рачковским же у Витте и вовсе не возникало никаких противоречий: Рачковский, творец франко-русского союза, до своей отставки в 1902 году строго следовал политическому курсу, прокладываемому Витте. Возможно, их личные отношения сложились еще раньше: оба они входили в состав «Священнной дружины»[684] в 1881-1882 годах.
