О геополитике. Работы разных лет - Карл Хаусхофер
На самой высокой ступени, по моему мнению, стоит Ф. Ратцель, рассмотревший и признавший справедливыми оба направления. Сказанное им в «Gesetze des raumlichen Wachstums der Staaten»[127] («Законы пространственного роста государств») несомненно является наиболее сжатым, цельным и глубоким из всего, что сказано на немецком языке о границе. Из этого поистине классического сочинения должна исходить политическая география в определении каждого понятия, как и пытался это сделать О. Мауль[128] в своем последнем большом труде. Самые значительные новые соображения школ – британской, немецкой, французской – вновь возвращают к этим образцам идей Ратцеля не только в политических географиях или работах по всемирной истории на политико-географической основе, написанных его учениками – Гельмольтом, Диксом, Шёне[129]. Идеи Ратцеля продолжают звучать и в неустанных попытках Р. Зигера добиться ясных общих определений понятия сущности границы, и в стремлении Винклера все деяние умирающей монархии Габсбургов на ниве статистики поставить на службу и пограничному мышлению.
Практически совершенно по-иному, чем самые выдающиеся поборники немецкой народной почвы, побуждения Ратцеля подхватило перед войной англосаксонство, которому они были подсказаны таким авторитетом, как Макиндер[130]. След Ратцеля живо проявляется в деятельности Мэхена[131] и Брайса в Америке, Керзона в Азии – в индийском гласисе[132], Джонсона – в Африке, Грегори и Гриффита Тейлоров – в Австралии, занимающихся теорией границ и решением пограничных вопросов Л. В. Лайда[133], сэра Т. Холдича[134], Фосетта. На плечах Ратцеля, по их собственному признанию, стоят нынешние лидеры французской политической географии Жан Брюн и Камиль Валло[135].
Именно в трудах Ратцеля[136] содержится органическое понимание границы в североамериканской литературе. Это освещенная с критических позиций этнография и историческая наука в Америке с ценнейшим послесловием К. Лампрехта[137]. В этом сотрудничестве двух выдающихся умов с присущей им способностью как к географическому, так и к историческому синтезу бьется настоящая творческая жизнь. Но, разумеется, к сожалению, чисто академическое название труда вводит в заблуждение, скорее отталкивает, чем привлекает, искателей.
Особую значимость приобретает сочинение Фредерика Тернера «The signiёcance of the frontier in american history» («Значение границы в американской истории»), совпадающее по времени с первыми важными трудами Брукса Адамса[138], с главным периодом деятельности Мэхена, подготовившими нынешнее становление силового превосходства Соединенных Штатов. Ведь именно эта когорта воспитала многих, кто прославлял такую позицию, отточила политическое лицо Союза с его тихоокеанскими и американскими целями Срединного моря, указала ему на приближение экономических циклонов, на экономическое обуздание мира – естественно, на некоторое время – в качестве первоочередной достижимой цели и границы, которые Соединенные Штаты должны переступить в стремлении к ней.
В то же время Тернер писал о «государственном строительстве в революционную эру»[139] и обсуждал при этом проблему политической организации при избытке свободной земли – ныне нечто столь далекое от нас, живущих в Центральной Европе! Труды Шейкера «Man and nature in America» («Человек и природа в Америке»), Виндзора «Narrative and critical history of America» («Описательная и критическая история Америки»), 1888 г., как и появившаяся позже по инициативе Ратцеля «Всемирная история» Гельмольта, указывают на схожую тенденцию культурно-географической совместной разработки географии и истории, их взаимного обогащения.
Выводы Ратцеля относительно включения американского земного пространства во всемирно-историческое совокупное строение Земли (еще и сегодня в высшей степени несовершенные, в общем и целом принимаемые в расчет в обучении и общественном мнении континентальной Европы) содержатся в работе «Geschichte, Volkerkunde und historische Perspektive» («История, этнография и историческая перспектива»)[140]. Эти выводы, как и статья «Inselvolker und Inselstaaten» («Островные народы и островные государства») в отношении Японии, собственно, не что иное, как геополитика, но без этого обобщающего слова.
Изложение и структура «Британской энциклопедии» с точки зрения осознания пограничной ответственности совершенно иные, чем одного из наших фундаментальных справочников. Японское суждение по данному предмету лучше всего представлено в работе Уэхары «The political development of Japan 1867–1909» («Политическое развитие Японии 1867–1909»)[141], во введении, где содержится ценное описание неизменно присутствующего у японцев инстинкта в отношении опасности для конфигурации и внешней формы своей империи. К такому пониманию инстинкта безопасности мы у себя в Германии до сих пор еще не пришли и значительно позже, слишком поздно, под давлением мировой войны в мимолетном благоразумии осознали упущенное.
Характерно, что научные инструменты для этого, частично созданные вечным раздором между национальностями старой Габсбургской монархии, преимущественно в угрожаемых частях пограничных провинций на Юго-Востоке были уже наготове, тогда как на Северо-Востоке и Востоке, на Висле и в Верхней Силезии они возникли на пустом месте. Так, Пенк и его школа выковали эти инструменты для польских провинций, Фольцдля Силезии, а теперь пытается под руководством Лёша создать для всех границ личной энергией и инициативой «Шутцбунд»[142], который в действительности есть «Шутцбунд» для Внутренней Европы, – наиболее образцово в юго-восточной провинции, в Граце, где Р. Зигер стал естественным научным провозвестником, в то время как Вена и Инсбрук оставались на первых порах позади, пока там не начал работать И. Зёльх. «Grenzen» («Границы») и «Die geographische Lehre von den Grenzen und ihre praktische Bedeutung» («Географическое учение о границах и его практическое значение»)[143] – две работы Зигера, в которых его окончательно сложившиеся воззрения приобрели преимущественно программное значение. Вполне достойна и литература, повлиявшая на него: сочинения британцев Керзона, Фосетта, далее, как я знаю из приватных бесед, Холдича и Лайда, шведа Челлена[144], немцев Ратцеля, Пенка, Фогеля, Зёльха. Так возникли две лучшие из многих отдельных попыток доступно разъяснить немецкому народу проблему границ. С тех пор мы усвоили, что нашему слабее сформированному индивидуальному народному своеобразию и его менее наивному самосознанию больше соответствует, если мы, не в пример своим предкам, сообща возьмемся за туго мыслящие и ставшие малодушными массы, как это сделано в работе Фольца «Westdeutschen» («Западные немцы») и «Ostdeutschen Volksboden» («Народная
