Анатолий Гончаров - Всякой тяжести имя - крест

Почему басаевские снайперы днем и ночью отстреливают наших ребят, а те не имеют ни даже одного на батальон «антиснайпера» - лазерного прибора, ослепляющего в радиусе километра любого, кто воспользуется оптическим прицелом? Где обещанные «Черные акулы» - вертолеты, которыми должны были заменить выработавшие свой ресурс Ми-24? Клейносов не мог знать, что производство «Черных акул» с подачи Клебанова уже налажено в Израиле, и потому не знал, что думать. Где новинка российского танкостроения - ракетно-пушечный танк Т90С? Где, где... В Индии. Клебанов лично отвозил. На саночках. И пребывал в невозмутимости, как Тутанхамон в своей гробнице. Тут он Хамон, а там он Хаим.

А Клейносов все чаще и все пристальнее на небеса поглядывал, словно бы там можно прочитать ответы на бессмысленные вопросы и утолить спецназа малые печали. Не по своей воле он ввязался в эту войну, еще более для него неясную, чем афганская, и оправдать свое участие в ней мог лишь тем, чем всегда оправдываются военные- приказом, который не обсуждается. Впрочем, оправдываться комбат Клейносов не собирался, не его вина в том, что противостояние дурных политических амбиций переросло в жестокую войну национальностей, и не по его воле сошлись на истерзанной земле параллельные миры благословенных и проклятых. Как бы там ни было, но война есть война. Одних она возвышает, других превращает в скотов.

Карьера у Клебанова складывалась успешно. К тому времени он стал вице- губернатором Петербурга, обзаведясь проплаченным имиджем крепкого хозяйственника и перспективного политика, хотя все это были изъяны видимости - депрессивная версия реальности. Однако и Клейносов не залеживался в госпиталях. Даже в Кремле довелось побывать, когда вручали ему золотую звезду Героя России. Это уже вторая у него. Такая же, но все-таки другая, потому что первая была - Советского Союза. За Афган. Всего же у него семь орденов, из которых два - ордена Ленина. А на территории Рязанского училища ВДВ стоит теперь его бюст. Не бронзовый, конечно, хотя героев в России чтут, как и прежде.

Сам Михаил чтит только память о погибших товарищах - на той и на этой войне. Таджикистан и Нагорный Карабах не в счет, пусть и они горячие точки безумия. Триста семьдесят похоронок комбат Клейносов подписал лично. Еще сколько-то без него оформляли, пока он пребывал между раем и адом. Похоронки терзали душу по-настоящему, и жить с этим уже было невозможно. Но и пути своего первого комбата он тоже не желал себе. Тот, вернувшись из Афгана, закончил Академию имени Фрунзе, бедствовал, как все офицеры, пытался промышлять частным извозом - пустое, как выяснилось, занятие. Не выдержал давящего напряжения мирной жизни и застрелился из наградного пистолета.

В возрасте 36 лет подполковник ВДВ Михаил Клейносов вышел в отставку. Приехал домой, собрал кое-какие вещи, и отправился из Рязани в Муром. Пешком. Эта желанная и единственная для него дорога привела в муромский мужской Спасо-Преображенский монастырь. Там открылось взору, что обитель как бы парит над Окой - так высок берег, на котором она стоит. А сверху вид почти левитановский - на пойму реки, на былинные муромские земли. Позже узналось, что по соседству с монастырем находится село Карачарово, откуда родом сказочный богатырь Илья Муромец, и родился он, когда Спасо-Преображенский монастырь стоял тут уже без малого триста лет.

Принял Михаил обет послушания, работал, обитал в скиту, готовясь к монашескому постригу, и жил верой, что замолит чужие грехи. Свой замолить уже не надеялся. Столько жизней, сколько он потерял за годы войны, ему никто на этом свете не вернет и не простит.

Не счастья и благополучия, а покоя твоей душе, инок.

Вселенский глум на земле российской стоял, не интересуясь наследием прошлого, прожиточный минимум которого, видимо, исчерпан семнадцатью мгновениями советского кинематографа. Лубочные замахи Никиты Михалкова, задуманные и осуществленные в голливудском их понимании, положения не меняют. И колокола у него в декоративном «Цирюльнике» - что звон ключей апостола Петра, пришедшего слишком поздно, или стон всехвального святителя нашего Николая, архиепископа Мирликийского, пришедшего слишком рано и не туда. Прежде надо бы ему закрыть то, что Колумб по неведению своему открыл, ибо Америка совсем уж повихнулась на своей избранности и никем не дарованном праве пасти народы, надменно решая, кого казнить, а кому еще дать отсрочку. Процесс цивилизации там закончился, незаметно упразднив надобность в дальнейшем существовании великой американской мечты. О чем мечтать, если цель достигнута? Пора закрывать лавочку, Русалку-Свободу утопить в океане, как американцы топят отслужившие свой срок авианосцы.

Но где же чудотворный святитель Николай, с иконным знамением коего уходили на бранное Куликово поле русские полки? Лик его повсюду, где чудеса и леший бродит, это понятно. Менее понятно, что ехать к нему от правительственной трассы всего ничего. Если свернуть с Можайского шоссе на Рябиновую, а после Троекуровского кладбища взять направо, то сразу становятся видны две маковки: одна на храме, другая на звоннице. Это и есть церковь Святителя Николая Мирликийского, Чудотворца. Служит здесь бывший майор Чучковской бригады спецназа ГРУ Александр Немченко, ныне - отец Александр.

По мирским понятиям это крупный, рано облысевший мужик с большими, сильными руками мастерового и зычным голосом ротного старшины, от глубины и тембра коего возникает догадка, что благодушием и смирением батюшка не отличается. Другим он, наверно, и быть не может, ибо, во-первых, прибыл сюда из Мордовии, где вся жизнь пропитана острожным, лагерным духом, а во-вторых, достиг в не столь уж далекой молодости звания мастера спорта по вольной борьбе и громкой известности среди знатоков боевых единоборств-Джеки Чан отдыхает. В общем, крепок батюшка, как старая русская сказка.

По праздникам и просто по воскресным дням сюда наезжают крутые, навороченные джипы, и бритые братаны с золотыми крестами, носимыми поверх черных рубах от Версаче, как то положено лишь священнослужителям, просят отпустить им грехи скопившиеся в трудовые будни. Почти следом за ними идут на исповедь «важняки» из ближних и дальних прокуратур, отставные генералы, популярные актеры, бизнесмены, мало чем отличающиеся от братвы, а также рядовые грешники всевозможных направле-ний порока и совсем уж безгрешные старушки из окрестных деревень.

Всех радушно встречает черный до лиловости православный нигерийский наследный принц по имени Фабиан. Русского батюшку он боготворит. Тут своя история. Богатая семья послала принца учиться в Россию. Определившись с выбором на экономическом факультете Воронежского университета, Фабиан жил легко и весело. Баловался наркотиками, не отдавая себе отчета в пагубе занятия. Когда получил диплом, заглянул проездом в Москву, где в университете имени Патриса Лумумбы бесполезно доучивались земляки, торчавшие на героине. Кончился визит тем, что милиция повязала всю ком-панию, не удосужившуюся избавиться от кошмарных улик. И принц Фабиан получил по суду законную пятеру, отбыв по этапу на спецзону для иностранцев. Там каким-то ветром от храма Покрова-на-Нерли принесло ему благую весть про отца Александра, который в шесть дней наставляет заблудших, а на седьмой, как положено, отдыхает.

Отсидев до звонка, приехал в Троекурово, бухнулся батюшке в ноги: хочу креститься. Вот, собственно, и все. Теперь дипломированный принц убирает в церкви, стрижет газоны, в середине дня недолго торгует в церковном ларьке, а все оставшееся от бренных трудов время помогает отцу Александру править службу. К нигерийскому папаше возвращаться не желает ни за какие блага и наследные почести. Объяснение у него из всех имеющихся - самое простое. Есть для него здесь место? Есть. Свято оно, коль находится под святительством Николая Чудотворца? Положим, так. А раз так, почему этому месту пусту быти? Что ж тут возразить принцу? Нечего.

Отец Александр благоволит ему, однако в Чечню, куда время от времени летал в пору военных действий, Фабиана не брал. Черен больно, еще за наемника примут. Почему Чечня? Там в Моздоке свой батюшка имелся, а звали его. Персонально. Освящал молельный дом в Грозном. Перелетая с места на место, крестил, причащал, исповедовал, вот только венчать не пришлось. Пилоты, доставлявшие до места отца Александра, вели Ми-24 как можно ниже к земле, опасаясь «стингеров», но сами охотно разделяли мнение остальных: пока батюшка в Чечне, в войсках не случается потерь. Отец Александр, не отвергая в принципе возможности чуда, считал, что в увязке с его персоной это просто случайность, и даже слегка гневался, когда настаивали: «Я не понял! При чем здесь моя личность?!»

Мирские его воззрения либеральными назвать трудно. К праздным либералам относится, как к людям с ущербной психикой и неисправимым жуликам. Не мог спокойно слышать имени расстриги Глеба Якунина, нацепившего рясу и наперсный крест, чтобы проще было уносить уворованное. В миру отец Александр исповедует идею державности. Даже странно, что в трапезной не висит портрет Сталина, которого он чтит со времен службы в спецназе ГРУ. Еще он чтит бывшего подполковника ВДВ Михаила Клейносова, дважды Героя. Тот тоже не искал многая печали в сугубо мужском занятии, рассматривая краткие промежутки мирной жизни как переходный период от ненужного к обязательному. Как и майор Немченко, понимал, что мир превращается в хаос в результате неукротимого стремления Америки его упорядочить. Жизнь вмешалась в их судьбы почти одновременно. Оба никогда не считали, что прежние годы прожили не так. Нет, и тогда было все правильно, и сейчас. Не было бы той жизни, не пришли бы к этой. Они пришли, оставив позади спецназа малые печали...