Николай Трубецкой - Наследие Чингисхана

Для того чтобы общеевразийский национализм мог успешно выполнить свою роль фактора, объединяющего евразийское государство, необходимо, соответственно, перевоспитать самосознание народов Евразии. Конечно, можно сказать, что таким перевоспитанием занимается уже сама жизнь. Уже один тот факт, что все евразийские народы (и, кроме них, ни один другой народ в мире) вот уже сколько лет совместно переживают и изживают коммунистический режим, — уже один этот факт создает между всеми этими народами тысячу новых психологических и культурно-исторических связей и заставляет их всех ясно и реально ощущать общность их исторических судеб. Но этого, конечно, мало. Необходимо, чтобы те отдельные люди, которые уже сейчас ясно и ярко осознали единство многонародной евразийской нации, проповедовали это свое убеждение, — каждый в той евразийской нации, в которой он работает. Здесь — непочатый край работы для философов, публицистов, поэтов, писателей, художников, музыкантов и для ученых самых различных специальностей. С точки зрения единства многонародной евразийской нации надо пересмотреть целый ряд наук и построить новые научные системы в замену старых, обветшавших. В частности, с этой точки зрения совершенно по-новому приходится строить историю народов Евразии, в том числе и русского народа…

Во всей этой работе по перевоспитанию национального самосознания с установкой на симфоническое (хоровое) единство многонародной нации Евразии русскому народу, быть может, приходится напрягать свои силы более, чем какому бы то ни было другому народу Евразии. Ибо, во-первых, ему более, чем другим, придется бороться со старыми установками и точками зрения, строившими русское национальное самосознание вне реального контекста евразийского мира и отрывавшими прошлое русского народа от общей перспективы истории Евразии. А во-вторых, русский народ, который до революции был единственным господином всей территории России-Евразии, а теперь является первым (по численности и по значению) среди евразийских народов, естественно должен подавать пример другим.

Работа евразийцев по перевоспитанию национального самосознания в настоящее время протекает в исключительно тяжелых условиях. На территории СССР такая работа открыто вестись, конечно, не может. В эмиграции же преобладают люди, неспособные в своем сознании реализировать объективные сдвиги и результаты революции. Для таких людей продолжает существовать Россия как совокупность территориальных единиц, завоеванных русским народом и принадлежащих на правах полной и нераздельной собственности одному этому русскому народу. Поэтому самой проблемы создания общеевразийского национализма и утверждения единства многонародной евразийской нации эти люди понять не могут. Для них евразийцы — изменники, потому что понятие «России» заменили понятием «Евразии». Они не понимают, что не евразийство, а жизнь произвела эту «замену», не понимают того, что их русский национализм при современных условиях есть просто великорусский сепаратизм, что та чисто русская Россия, которую они хотели бы «возродить», реально возможна только при отделении всех «окраин», т. е. — в границах этнографической Великороссии. Другие эмиграционные течения нападают на евразийство с противоположной стороны, требуют отказа от утверждения какой бы то ни было национальной самобытности и полагают, что Россию можно построить на началах европейской демократии, не выдвигая ни единого национального, ни единого классового субстрата русской государственности. Будучи представителями отвлеченно-западнических настроений старых поколений русской интеллигенции, эти люди не хотят понять, что для существования государства необходимо прежде всего сознание органической принадлежности граждан этого государства к одному целому, к органическому единству, каковое может быть только либо этническим, либо классовым, и что поэтому при современных условиях возможно только два решения: либо диктатура пролетариата, либо сознание единства и своеобразия многонародной евразийской нации и общеевразийский национализм.

Идеократия и армия

Согласно евразийскому учению о правящем отборе, во всяком государстве непременно должен существовать правящий слой, но основные признаки, по которым такой слой отбирается, не во всех государствах одинаковы. Существуют разные типы отбора — например, аристократический, плутократический, демократический и т. д., и сообразно с этим также разные типы государств. Тип отбора определяет собой не только тип государственного устройства, но и тип социального строения общества, тип народного хозяйства и культуры. Тот тип отбора, который, согласно евразийскому учению, ныне призван установиться в мире, и в частности в России-Евразии, называется идеократическим и отличается тем, что основным признаком, которым при этом типе отбора объединяются члены правящего слоя, является общность мировоззрения[111].

Армия является носительницей физической мощи государства. По самому существу своему она должна быть построена иерархически и проникнута дисциплиной. Таким образом, в армии более, чем где бы то ни было, должно выступать противопоставление правящего меньшинства, командного состава и управляемой массы.

Наиболее естественно, чтобы командный состав армии состоял из членов правящего слоя данного государства. Однако не при всяком типе отбора правящего слоя это одинаково легко осуществимо.

При аристократическом типе отбора насыщение командного состава армии представителями правящего слоя происходит совершенно легко и естественно. Ведь при этом типе отбора основным признаком отбора является знатность происхождения, т. е. в конечном счете — происхождение от воинов и военачальников, прославившихся своей доблестью или верностью своему вождю и содействовавших завоеванию данной страны или расширению ее могущества. Таким образом, в здоровой, еще не начавшей вырождаться аристократии воинская доблесть и вкус к военному делу являются и врожденными чертами нормального, среднего аристократа, и элементами семейной традиции аристократических родов. Всей семейной обстановкой и воспитанием аристократ сызмальства подготовляется к военной службе, притом именно в качестве начальника, офицера или полководца. Поэтому совершенно естественно, что при аристократическом строе общества в командный состав армии вливается значительное число представителей аристократии. Правда, далеко не все офицеры в аристократически построенном государстве принадлежат к самым знатным родам и фамилиям: среди офицеров могут быть и люди прямо даже неаристократического происхождения. Но наличность в командном составе значительного числа представителей аристократии налагает отпечаток на все офицерство. Офицеры-аристократы задают тон, и все другие офицеры за ними тянутся. Даже там, где между аристократической гвардией и преимущественно неаристократической армией устанавливаются отношения некоторого взаимного презрения, — это все-таки не мешает тому, что неаристократические армейские офицеры стараются подражать гвардейским (речь идет, конечно, только о здоровой, жизнеспособной, еще не начавшей вырождаться аристократии). В аристократическом государстве командный состав армии усваивает аристократические понятия и принципы, аристократические обычаи и бытовые навыки. Характерно, что выдвинувшийся военачальник неаристократического происхождения часто получает титул и приобщается к аристократии.

Благодаря такой тесной связи между командным составом армии и правящим слоем в аристократическом государстве положение армии и военного дела в таком государстве оказывается очень выгодным. Военные пользуются в обществе большим почетом. Интересы армии всемерно соблюдаются и охраняются государственной властью и стоят чуть ли не на первом месте в государственном быту. К голосу военных все прислушиваются, и военные оказывают сильное влияние на политику. Ко всему этому надо прибавить, что и самый дух аристократической культуры — дух воинственный. С одной стороны, установка на эпический героизм, на воинскую славу предков, а с другой — пафос дисциплины, иерархического подчинения и готовности к самопожертвованию ради чести и славы вышестоящего начальника (в конечном счете монарха) — все эти характерные для аристократического государства черты, разумеется, еще более способствуют возвышению положения армии в таком государстве.

Совершенно иное положение занимает армия в государстве демократического строя. При этом строе основным признаком отбора является популярность в безличных массах населения, популярность, измеряемая числом поданных на выборах избирательных бюллетеней, тиражом газет и т. д. Правящий слой, отобранный по этому признаку, состоит из людей, умеющих обращаться с настроениями известных групп населения (причем, каждый специализируется только на одной такой группе), т. е., с одной стороны, высказывать и делать то, что в данный момент отвечает этим настроениям, а с другой стороны, создавать и внушать данной группе определенные настроения. Это — профессиональные политики разного масштаба (от волостного до общегосударственного), депутаты, ораторы, журналисты, и т. д.[112] По самой своей природе и по роду своих профессий эти люди отнюдь не отличаются особыми воинскими качествами и не предрасположены к военной службе. Поэтому внедрение сколько-нибудь значительного числа представителей правящего слоя в командный состав армии при демократическом отборе невозможно. Так как внешним орудием отбора при демократическом строе являются главным образом выборы, то единственным демократическим решением вопроса о командном составе армии было бы введение института выборных военачальников (офицеров и полководцев). Но такое мероприятие, как показал опыт, способно только совершенно разложить армию. Таким образом, органически связать командный состав армии с правящим слоем в демократическом государстве невозможно. Приходится мириться с тем, что командный состав армии в таком государстве является как бы посторонним телом, ходячим противоречием всему режиму. Отсюда — свойственный демократии взгляд на командный состав армии и на самую армию как на неизбежное зло и стремление по возможности уменьшить и обезопасить это зло. К тому же демократический тип отбора предполагает ставку на эгоизм отдельных классов или частных людей. Всемерное подчеркивание классового или индивидуального эгоизма, утверждение его правомерности и стремление оградить его от притязаний чужого эгоизма и от требований государственного целого — все это является не только характерными, но и существенными и необходимыми особенностями демократического духа. А так как военное дело по самому своему существу противоречит частночеловеческому эгоизму, требуя от человека высшего самопожертвования (жертвы жизнью) во имя интересов государственного целого, то естественно, что демократический дух должен восставать против самого существования армии. И действительно, демократическое государство по существу антимилитаристично[113].