Владимир Ленин - ПСС, т.1

С такой характеристикой невозможно согласиться. Мы не станем здесь повторять доводов, приведенных в I главе, в пользу того, что народники — идеологи мелкого производителя. Там было уже показано, как именно материальные условия жизни мел­кого производителя, его переходное, срединное положение между «хозяевами» и «ра­бочими», — порождают и непонимание классовых противоречий народниками и странную смесь прогрессивных и реакционных пунктов их программы.

Здесь добавим только, что первой, т. е. прогрессивной, своей стороной русское на­родничество сближается с западноевропейским демократизмом, и потому к нему цели­ком приложима гениальная характеристика демократизма, данная свыше 40 лет тому назад по поводу событий французской истории:

«Демократ, представляя мелкую буржуазию, т. е. переходный класс, в котором вза­имно притупляются интересы двух классов, — воображает поэтому, что он вообще стоит выше классового антагонизма. Демократы допускают, что против них стоит при­вилегированный класс, но вместе со всем остальным населением нации они составляют народ. Они стоят за народное право; они представляют народные интересы. Поэтому им нет надобности исследовать интересы и положение различных классов. Им нет на­добности слишком строго взвешивать свои собственные средства ... Если

Точь-в-точь российские народники. Они не отрицают, что есть на Руси классы, антагонистичные производителю, но они убаюкивают себя рассуждениями о ничтожности этих «хищников» перед «наро­дом» и не хотят заняться точным исследованием положения и интересов каждого отдельного класса, не хотят разобрать, не переплетаются ли интересы некоторого разряда производителей с интересами «хищ­ников», ослабляя силу сопротивления первых против последних.

470 В. И. ЛЕНИН

оказывается, что их интересы не заинтересовывают, что их сила есть бессилие, то вино­ваты тут либо вредные софисты, раскалывающие единый народ на различные враждеб­ные лагери ,.. либо все рухнуло из-за какой-нибудь детали исполнения, либо, наконец, непредусмотренная случайность повела на этот раз к неудаче. Во всяком случае демо­крат выходит из самого позорного поражения настолько же незапятнанным, насколько невинным он туда вошел, выходит с укрепившимся убеждением, что он должен побе­дить, что не он сам и его партия должна оставить старую точку зрения, а, напротив, об­стоятельства должны дорасти до него» (ihm entgegenzureifen haben. «Der achtzehnte Brumaire u. s. w.», S. 39)128.

О неправильности той характеристики народников, которая видит в них идеологов натурального хозяйства и первобытного равенства, говорят приведенные самим авто­ром примеры. «Как курьез следует отметить, — говорит г. Струве, — что г. —он до сих пор называет Васильчикова либеральным экономистом» (169). Если брать это наимено­вание по существу, то оно вовсе не курьезно. Васильчиков ставит в свою программу дешевый и широко распространенный кредит. Г-н Николай —он не может не видеть, что на почве капиталистического общества, каково русское, кредит только усилит бур­жуазию, поведет к «развитию и упрочению капиталистических отношений» («Очерки», с. 77). Васильчиков, как и все народники, своими практическими мероприятиями пред­ставляет интересы одной лишь мелкой буржуазии. Курьезно тут разве только то, что г. —он, восседая рядом с публицистами «Русского Богатства», «до сих пор» не видит, что они представляют из себя совершенно таких же маленьких «либераль-

Для российских народников — виноваты зловредные марксисты, искусственно прививающие капи­тализм и его классовые антагонизмы к почве, на которой так пышно растут цветы «социального взаимо­приспособления» и «солидарной деятельности» (г. В. В. у Струве, с. 161).

ЭКОНОМИЧЕСКОЕ СОДЕРЖАНИЕ НАРОДНИЧЕСТВА 4Ц

ных экономистов», как и кн. Васильчиков. Теория утопизма легко мирится на практике с мещанскими прогрессами. Еще более подтверждает такую квалификацию народниче­ства Головачев, сознающий бессмысленность поголовного надела и предлагающий «дешевый кредит для рабочего люда». Критикуя эту «изумительную» теорию, г. Струве обращает внимание только на ее теоретическую вздорность, но не замечает как будто бы ее мелкобуржуазного содержания.

Нельзя не остановиться еще, по поводу V главы, на «законе средних потребностей» г. Щербины. Это важно для оценки мальтузианства г. Струве, которое рельефно высту­пает в VI главе. «Закон» состоит в том, что при группировке крестьян по наделу полу­чается очень мало колеблющаяся (по группам) средняя величина потребностей кресть­янской семьи (т. е. расходов на разные нужды), причем расходы г. Щербина расчисляет на 1 душу населения.

Г. Струве с удовольствием подчеркивает, что этот «закон» «имеет огромное значе­ние», так как, дескать, подтверждает «общеизвестный» закон Мальтуса, что «благосос­тояние и размножение населения определяется доступными ему средствами существо­вания».

Непонятно, почему обрадовался этому закону г. Струве. Непонятно, каким образом можно усматривать «закон» да еще с «огромным значением» в расчетах г. Щербины. Очень естественно, что при не особенно больших различиях в образе жизни отдельных крестьянских семей мы получаем мало колеблющиеся средние, если разобьем крестьян по группам, особенно если за основание при делении на группы возьмем размер надела, не определяющий непосредственно благосостояния семьи (так как надел может быть сдан, а может быть и еще арендована земля) и достающийся одинаково и богатому и бедному крестьянину, владеющим одинаковым числом окладных душ. Расчеты г. Щербины только и доказывают, что он избрал неудачный прием группировки. Если г. Щербина видит тут какой-то открытый им закон, — то это совсем странно. Не менее

472 В. И. ЛЕНИН

странно усматривать тут подтверждение закона Мальтуса, как будто бы по величине надела можно было судить о «доступных крестьянину средствах существования», не принимая во внимание ни аренды, ни «заработков», ни экономической зависимости крестьянина от помещика и скупщика. — По поводу этого «закона» г. Щербины (изло­жение его у г. Щербины показывает, что сам автор «закона» придает невероятно боль­шое значение своим ровно ничего не доказывающим средним цифрам) г. Струве гово­рит: ««Народное производство» в данном случае означает просто хозяйство без прило­жения наемного труда. Что при такой организации хозяйства «прибавочная стоимость» остается в руках производителя — это бесспорно» (176). И автор указывает, что при низкой производительности труда это не мешает представителю такого «народного производства» жить хуже рабочего. Увлечение мальтузианством привело автора к не­точной формулировке выписанного положения. Торговый и ростовщический капитал подчиняет себе труд в каждой русской деревне и — не обращая производителя в наем­ного рабочего — отнимает у него не меньше прибавочной стоимости, чем капитал ин­дустриальный берет у работника. Г. Струве справедливо указал выше, что капитали­стическое производство наступает с того момента, когда между производителем и по­требителем становится капиталист, хотя бы он только покупал у самостоятельного (по виду) производителя готовый товар (стр. 99 и прим. 2), и из русских «самостоятель­ных» производителей было бы не легко найти таких, которые не работают на капитали­ста (купца, скупщика, кулака и пр.). Одна из самых крупных ошибок народников со­стоит в том, что они не видят теснейшей и неразрывной связи между капиталистиче­ской организацией русского общественного хозяйства и полновластным господством в деревне торгового капитала. Поэтому замечательно верно говорит автор, что «самое словосочетание «народное производство» в том смысле, как его употребляют гг. на­родники, не отвечает никакому реальному историческому порядку. У нас в России до 1861 г. «народное производство» было тесно

ЭКОНОМИЧЕСКОЕ СОДЕРЖАНИЕ НАРОДНИЧЕСТВА 473

связано с крепостным правом, а затем после 1861 г. ускоренным темпом происходило развитие товарного хозяйства, которое не могло не искажать чистоты народного произ­водства» (177). Когда народник говорит, что принадлежность производителю средств производства — исконное начало русского быта, он просто-напросто извращает исто­рию в угоду своей утопии, извращает посредством словесного ухищрения: при крепо­стном праве средства производства давались производителю помещиком для того, чтобы производитель мог отрабатывать на него барщину; надел был как бы натураль­ной заработной платой, — «исконным» средством присвоения прибавочного продукта. Разрушение крепостного права вовсе не было «освобождением» производителя; оно означало только перемену формы прибавочного продукта. Если где-нибудь в Англии падение крепостного права создало действительно самостоятельных и свободных кре­стьян, то наша реформа сразу совершила переход от «позорного» крепостного приба­вочного продукта к «свободной» буржуазной сверхстоимости.