Константин Крылов - Русские вопреки Путину

Однако ж оно и настораживает. Всеобщее нежелание спорить с «вполне приемлемым» почему-то не вызывает желания на этом «вполне приемлемом» сойтись. То есть Зюганов не возляжет рядом с Хакамадою, даже если обе названные особи подпишутся под вышеприведенным списком всеми коленками. А уж само название программы – «социальный либерализм» – вызывает ощущение насильственной случки ужа с ежом. Но, собственно, почему? Это, как минимум, интересно. Почему слово «социальный», на мой, по крайней мере, слух (и судя по всему, не только мой), до такой степени несовместимо с «либерализмом»?

Опять же, обратимся к словам. Примем, что либерал – это человек, ценящий свободу, причем необязательно свою собственную: есть же трогательные примеры героев, отдававших жизнь за чужую свободу. Но что такое свобода? Оставим на время философские измышления о «внутренней свободе» и «свободе для чего-то высшего»: это все, конечно, есть, но есть же и кондовняк. И мы все его знаем. Свобода есть возможность делать что хочешь, «и чтобы никто не мешал и не наказывал». Вот и все. Дальше начинаются сложности: есть разные сферы, где можно быть свободным. От собачьей свободы «где хочу пописаю, где хочу покакаю» или «свободы дать в рыло» и вплоть до «свободного владения темой» в разговоре. Правда, для реализации этих свобод, как правило, нужны дополнительные условия. Свобода дать в рыло бессмысленна, если у тебя слабые лапки. Потому что свобода – это всегда свобода какой-то силы. И, соответственно, свобода – это свобода сильного. Слабому свобода не нужна, потому что он все равно не может ей воспользоваться. «Рад бы, да нечем». Что противостоит свободе? Принуждение. То есть ситуация, когда приходится «не делать того, что хочешь, а делать то, чего не хочешь». Принуждение выступает в двух видах. Во-первых, в виде помехи: «за руки держат», «не дают». И, во-вторых, в виде наказания: «в ответ по морде дали», «повинтили», «в тюрягу упекли». Помеха отличается от наказания тем, что помеха мешает совершить желательное тебе действие (или бездействие), а наказание – насладиться его плодами. То есть опять же: условием свободы является слабость тех сил, которые могли бы – и хотели бы – помешать свободному человеку реализовывать свою свободу или наказать его за это.

Теперь посмотрим с этой точки зрения на такие явления, как общество и государство. И мы увидим, что с точки зрения свободного, распоясанного индивида, засучившего рукава и желающего Делать Что Он Хочет, общество выступает в роли мешающего, а государство – в роли наказывающего. Между которыми он, Сильный Свободный Человек, и зажат.

Что такое общество? Это, во-первых, совокупность людей. И, во-вторых, та сила, которая удерживает их вместе. Эта сила проявляет себя во всякого рода «общественных связях», опутывающих общество множеством паутинок – начиная от норм приличий и взаимных обязательств и кончая конкретными людьми, которые могут «удержать за руки» или «не пустить в дверь». Отдельной разновидностью помех являются так называемые «обязательства» перед разными людьми, которые общество охотно навешивает на индивида (обычно без его на то свободного согласия) и от которых очень трудно освободиться. Государство же выступает преимущественно как карательная инстанция. Оно вступает в дело после того, как индивид применил свободу, а общество не сумело его от этого удержать. (Ну, например, убил кого-нибудь.) Тогда начинается «репрессия», кончающаяся обычно тем, что индивид не может «вкусить от результатов».

Чего хочет либерал? Эмансипации от общества и государства. Чтобы общество ему не сильно мешало, а государство не сильно наказывало. Тут, однако, есть важная развилка. Ибо существуют две разные возможности добиться такого положения дел. А именно: можно желать либо гуманизации государства, либо его ослабления. И, соответственно, либо цивилизации общества, либо, опять же, его ослабления. Разница здесь вот какая. Слабое государство – это не то государство, которое наказывает умеренно и не очень жестоко, но всех равномерно. Такое государство называется не слабым, а «гуманным» или «умеренным». Слабое же государство – это государство, которое со всей силой и жесточайшим образом наказывает слабых, а сильных просто не может тронуть, и поэтому они избегают всякого наказания вообще. Государство же, как правило, срывает зло все на тех же слабых. Поэтому имеет место быть дивное сочетание полной безнаказанности для «больших» и настоящего террора для «маленьких». То есть это государство, в котором мент дубасит демократизатором какую-нибудь несчастную старуху или подростка, но заискивающе улыбается окатившему его грязью джипу с «мигалкой и номерами». При этом, разумеется, подвернувшимся под руку «слабым» достается дополнительно еще и «за тот джип».

Точно так же, слабое общество – это не то общество, которое многое позволяет каждому из своих членов. Такое общество следовало бы именовать «терпимым» или «цивилизованным». Нет, слабое общество – это общество, которое цепко держит тех, кто не может вырваться, мешает и ставит подножки «своим» – но при этом боится и трепещет тех, кто стоит вне этого общества. Это общество, в котором своих не боятся, потому что они слабые и нестрашные, зато чужие пользуются репутацией опасных и уважаемых людей. В таком обществе свой всегда презираем и угнетаем, зато почитаем (хотя и не без тайной зависти и ненависти) всякий чужой: «богатей», «начальник», «центровой», «эффективный менеджер», «инородец», «иностранец». Последние персонажи, кстати, не случайно попадают в этот ряд: все эти фигуры для слабого общества и в самом деле сливаются в нечто единое – То, На Что Мы Не Можем Повлиять. С другой стороны, в отношении слабого общества всем хочется занять позицию иностранца: «уберите от меня лапы, грязные свиньи, я не ваш, я подданный заморского государства». Кстати, и самое «начальство» понимает себя именно как своего рода иностранцев, «подданных заморских», перед «этим быдлом» николико не ответственных.

Теперь о том, что такое российский либерализм гайдаро-чубайсовского разлива. Это идеология максимального ослабления общества и государства. Основан он на глубочайшем отвращении и к тому, и к другому. Российский либерал в принципе убежден, что государство (разумеется, только российское!) – неисправимая мерзость, а поэтому пусть его будет как можно меньше. Еще более того он ненавидит и презирает народ (читай – русский народ). Который «быдло» и «овощ». Российского либерала можно безошибочно узнать по брезгливо-ненавидящим интонациям, с которыми он говорит о «народе» – или хотя бы о чем-либо связанном с этим самым «народом». Лень вникать во все извивы «дискурса», но вот характерный пример. Настоящего либерала можно всегда узнать по его нелюбви к выборным процедурам, точнее – к идее всеобщего, равного и тайного голосования. Либерал обязательно окажется сторонником какого-нибудь «ценза» – например, имущественного, культурного («пущай голосуют те, у кого есть бабло и диплом»), а на самом деле идеологического («голосовать должны только наши»). И это не какая-нибудь там маргинальная точка зрения – это именно что признак стойких либеральных убеждений…

Что же у нас получается с «социальным либерализмом»? «Социальный» – это, собственно, «общественный». А либерализм в российском варианте – это идеология антисоциальная и антиобщественная. Понятное дело, что российский либерализм был, есть и будет идеологией агрессивного меньшинства, стремящегося к максимальной свободе рук. Однако возможна ли идеология «свободы для большинства»? Может ли российское общество увидеть перспективу свободы для себя? Повторимся. Свобода нужна сильному. Российское общество слабо. И пока оно слабо, оно понимает, что свобода нужна только ворам, убийцам и эффективным менеджерам.

Из этого вывод. Идее СВОБОДЫ ДЛЯ БОЛЬШИНСТВА должна предшествовать идея СИЛЫ БОЛЬШИНСТВА. Точнее – идея, которая сделает российское общество сильным. Или совокупность таких идей.

Такая идеология существует, и мы знаем, как она называется. Если посмотреть на любую успешную страну, в которой словосочетание «свобода для большинства» означает хоть что-нибудь реальное, то мы увидим одну и ту же картину: либеральная революция шла рука об руку с подъемом национального духа. И соответствующая идеология называется, как ни крути, национализмом.

Но русским этого нельзя. Всем можно, а русским нельзя. Вот нельзя и все тут.

О применимости слова «власть» по отношению к россиянским реалиям