Сергей Кара-Мурза - Манипуляция сознанием 2
Одна из главных задач создания такой информационной атмосферы – «мы теперь живем в обществе, где больше всего бандитов и они сильнее официальной власти» – состояла в том, чтобы приучить общество к тому, что «преступность – это, конечно, плохо. Но она естественна, неизбежна, и жить с ней теперь придется всегда».
Общество должно было с покорностью принять неизбежность массовой, наглой, сильной, сросшейся с властью преступности как реалии «новой России» и согласится на ее «легитимизацию».
Для этого был выбран очень интересный механизм.
Преступников в СМИ показывали как нормальных, обычных людей, с присущими таким нормальным людям странностями и слабостями. Пусть зачастую с отрицательными чертами характера, но именно в быту, «изнутри», в условиях семьи, школы, армии (когда они еще не были преступниками) – то есть именно как нормальных людей. В различных игровых фильмах акцент делался на личностные переживания преступников, на их отношения с женщинами (любовь) и законопослушными друзьями детства (дружба). С началом пропагандистской кампании даже убийц и рэкетиров стали показывать в кругу семьи как любящих отцов и заботливых мужей. Все это приучало аудиторию к тому, что преступность – это нормально; она естественна, и с ней, как ни борись, окончательно не справиться.
До этого периода, по советской еще инерции, даже в начале «демократизации общества», сохранялся советский еще принцип демонстрации образа преступников: преступник в принципе не может быть показан с положительной точ ки зрения. Он всегда отрицателен, вроде как не совсем даж и человек. А уж если он показан с нейтральной или пол» жительной стороны, то только тогда, когда в итоге он рвет с системой нарушения закона и принимает правила игры обычного, законопослушного общества. Безусловно, это отнюдь не всегда соответствовало действительности – но это задавало в обществе совершенно определенное отношение к преступности (она ВНЕ Закона, Закон с ней борется, и, поскольку он a priori сильнее – победа всегда будет на его стороне). Таким образом общество получало от власти знак: с преступностью мы боремся даже на уровне борьбы видов (ведь преступник – вроде бы даже и не человек в обычном понимании слова).
Но при демократии преступность как бы «легитимизировалась» в сознании общества, исчезал императив «неуклонной борьбы с ней до полного ее искоренения».
Главная задача такой кампании, кроме облегчения существования преступной среде (ВСЕ общество, в том числе и представители правоохранительных органов приучались СОСУЩЕСТВОВАТЬ с преступностью; во что выливалось такое «сосуществование» для сотрудников соответствующих служб – догадаться не сложно), заключалась еще и в создании в обществе неявной, но отчетливой и нарастающей депрессии. Дело в том, что для любого общества, для любой общности людей преступность – зло, однозначно подлежащее искоренению. Для советского общества, воспитанного на традиционных ценностях, во многом ориентированного на неписаные нормы и правила («пусть в суде и не удалось доказать, что бандит – бандит, но он должен сидеть в тюрьме!»), сосуществование рядом с сильной и мощной, вызывающе заметной и агрессивной преступной средой являлось знаком, образно говоря, «конца света». Если вокруг все рушится (привычная стран, привычный уклад жизни) – а бандиты жируют, если они грабят, убивают, насилуют, а потом становятся «уважаемыми бизнесменами» и «законопослушными членами общества» – это общество обречено. Если бандитизм сильнее Закона – такое общество существовать не может. Интуитивное осознание этой истины огромным числом людей было неявным, но совершенно отчетливым и неизменным.
Однако сознательное «выделение» бандитизма, позиционирование и «распознавание» обществом могло привести к тому, что значительные силы в стране могли бы воспротивиться самоубийственной политике «реформ», ставшей причиной невиданного разгула преступности. Общность людей могла бы отказаться покорно идти на заклание (саморазрушение) и соглашаться с уничтожением страны и государственности. А ведь именно это и являлось конечной целью «реформ» и было запрограммировано их иностранными заказчиками. Животное, ведомое к месту забоя, может начать активно сопротивляться своей неизбежной участи, если почувствует приближение смерти (в деревнях особенно ценятся те забойщики, которые, убивая животное, до последнего момента не дают ему повода подозревать о близкой гибели). В этом случае придется потратить немало сил, чтобы справиться с «жаждой к жизни».
Безусловно, существование преступности и осознание неприемлемости неизбежного сосуществования с нею, не были единственными причинами депрессии социума. Наряду с другими, это был мощнейший символ, знак, который не возможно было не заметить и не «принять к сведению». И общество отреагировало так, как требовалось манипуляторам.
Подавляющее число людей уверилось, что «в этих условиях с преступностью не справится», «мы всегда будет жить рядом с ней и под ней» и «бандиты всем заправляют в стране».
Показывая бандитов нормальными людьми, как уже отмечалось, манипуляторы заставляли аудиторию подсознательно принимать преступников как людей нормальных, равных себе. Они же тоже любят и страдают! – думали люди, принимая в подсознании установку: преступников (и породившую их преступность) нельзя извести, как нельзя извести НОРМАЛЬНЫХ людей. Ведь они – нормальные, имеют семьи, совсем как мы, переживают, дружат, любят и ссорятся...
Эффективность такой установки была многократно усилена мощью информационной кампании и высочайшим уровнем ее исполнения. Действительно – как люди могли воспринимать преступность как нечто, подлежавшее уничтожению, если с экрана на них глядели такие близкие и понятные, хоть и жестокие порой парни? Ну, работа у них такая, жаль, конечно. Но вот они (судя по фильму) и учились в таких же школах, как мы, и ели раньше в таких же столовых, и в армии так же служили. Их ведь такими ЖИЗНЬ СДЕЛАЛА. «Не мы такие – жизнь такая» говорил один из персонажей фильма «Бумер». К тому же музыкальные ролики, сопровождавшие эти кадры, становились неизменно популярнейшими шлягерами – например, мелодии из «Бумера», «Бригады», «Бандитского Петербурга», «Братьев». Все это создавало устойчивое «приятие» преступности как неизбежной черты «новой России», с которой и под которой придется жить дальше.
Однако цивилизационные установки людей никуда не делись; они, сохраняясь в подсознании, продолжали информировать каждого человека: наше общество с ТАКИМ разгулом преступности, с ее безнаказанностью, обречено и нежизнеспособно. Результатом, в том числе и этого «конфликта установок», стала чудовищной силы социальная апатия и депрессия, которые не замедлили (наряду с другими факторами) сказаться на катастрофическом вымирании населения страны, снижении качества «человеческого потенциала» и прогрессирующей деградации России как Державы.
Вообще, в создании необходимой манипуляторам информационной атмосфере СМИ и, прежде всего телевидение, играют ключевую роль. Они могут донести до колоссального количества реципиентов необходимые информационные установки, создающие такую атмосферу.
Пример – показанный на телеканале РТР документальный фильм «Красный император. Жизнь и смерть Николае Чаушеску», посвященная лидеру СРР. В этом фильме все, связанное с жизнью и деятельностью главного героя, показано в черно-белых, мрачных тонах. Вся прижизненная хроника специально обработана с помощью компьютерных технологий так, чтобы выглядеть подавляюще и удручающе. Черно-белыми, «мрачно-анахроничными» показаны даже те кадры прижизненной хроники семьи Чаушеску, которые в других передачах показывались «в цвете». Если же показываются кадры цветные – они смыто-нечеткие, как будто «некачественные», «со сбитой фокусировкой». Притом что в других передачах эти же самые кадры отличаются неплохим качеством изображения. Эта «некачественность» вызывает неуловимое раздражение у зрителя, так как глазу трудно «улавливать» детали видеоряда, умело «заретушированные» на компьютере. Именно так, например, демонстрируется встреча «двух диктаторов» – Чаушеску и Ким Ир Сена в Пхеньяне.
В то же время все современные записи высказываний критиков Чаушеску показаны цветными, превосходного качества. Нет ни малейшего намека на некачественность изображения; оно воспринимается исключительно легко, как любая современная съемка. Так же хорошо, в цвете, ярко и насыщенно, показаны кадры «народного недовольства» в Тимишоаре. Правда, авторами «документального» фильма использованы съемки послереволюционных, 1994–1996 годов походов шахтеров на Бухарест, доведенных до голода и отчаяния хозяйничанием румынских «рыночных реформаторов» (там тогда уже сидело правительство «демократа» Илиеску – ложь прямая, 18.1, специальные эффекты, 23.2).
