Алексей Кунгуров - Секретные протоколы, или Кто подделал пакт Молотова-Риббентропа
Сам Вульфсон назвал события 2 июня 1988 г. своим первым звездным часом. О том, как партийная верхушка попыталась ответить на обвинение в оккупации и что из этого получилось, будет рассказано ниже (см. главу «Атлас»), о втором звездном часе Вульфсона, наступившем на Съезде народных депутатов в декабре 1989 г., мы уже знаем. Закономерный итог его усилий — провозглашение Латвией независимости. В этот день, 4 мая 1990 г. Вульфсон сполна насладился славой. Вновь обратимся к мемуарам Эммы Брамник-Вульфсон:
«Народ его дважды буквально носил на руках. Первый раз это было в Москве в 1989-м, после сообщения о смерти великого правозащитника академика Андрея Сахарова. Второй раз — 4 мая 1990 года, после заседания Верховного Совета в Риге, на котором была провозглашена Декларация о восстановлении независимости Латвии. Тысячи людей наДомской площади ждали окончания этого исторического заседания и горячими аплодисментами, криками „Молодцы!“ (кстати, громче других кричали по-русски) приветствовали выходящих из здания депутатов. Когда же из дверей вышел Вульфсон, по площади пронеслось мощное „Ура-а-а!“. Его подняли на руки и донесли до трибун на набережной Даугавы, тогда еще Комсомольской, над которой уже колыхались красно-бело-красные стяги и где собрались более 200 000 людей. Цветы. Начался митинг. Выступал и Вульфсон, и его речь люди встретили с восторгом».[138]
Заслуги Маврика Вульфсона оценили и его заокеанские коллеги. В своей книге «Карты на стол» Маврик Вульфсон хвастается:
Передо мной номер газеты «Tevzemes Avize» («Газета Отчизны») от 6 марта 1992 года. В нем — обзор очередного номера издаваемого в США на латышском языке журнала «Jauna Gaita» («Новая поступь»), где приводится предложение известного историка профессора Аидриевса Эзергайлиса составить список героев возрожденной Латвии:
«В качестве двух главных я выбрал бы Яниса Петерса и Маврика Вульфсона. <…> Петере предложенную перестройкой свободу превратил в революцию, которая не только в Латвии, но и во всем СССР расшатала основы власти». Говоря же о Вульфсо-не, Эзергайлис подчеркивает, что он «одним махом нашел ахиллесову пяту России и ключ к интернационализации балтийского вопроса, поднял вопрос о преступном характере пакта Риббентропа — Молотова и беспрестанно приколачивал Балтию к совести Запада, а Россию — к позорному столбу, доказал, что СССР — это империя, а не государство».
Своим вкладом в разгром СССР и похвалой заокеанских господ Вульфсон гордился вплоть до самой смерти. Незадолго до кончины Маврик Вульфсон продиктовал своей супруге послание литовскому премьер-министру Артурасу Паулаускасу по случаю 15-летия независимости Литвы, где были такие слова:
«…Сегодня я счастлив, что мы были вместе в те судьбоносное дни 1989-го в Москве, Кремле, когда единым фронтом боролись за ликвидацию последствий пакта Молотова — Риббентропа, его секретных протоколов, которые взорвали мир не только в Европе. И мы победили — восстановили независимость стран Балтии.
Вспоминаю раннее утро, когда в гостинице „Москва“, где жили мы — депутаты Съезда народных депутатов СССР от Балтии, меня разбудили господа Ландсбергис, затем Бразаускис и другие:
— Надевай галстук! Мы победили! Шампанское!»[139]
Да, они победили. Мы потерпели поражение. Наверное, бывший коммунист Вульфсон, вовремя перекрестившийся из коммуниста-интернационалиста в антисоветчика и сепаратиста, умер счастливым, ведь он находился в стане победителей. Говорят, предатели перед лицом приближающейся смерти испытывают страшные муки раскаяния. Наверное, так бывает не с каждым. Его, еврея, видимо не пугало то, что в свободной Латвии героями стали недобитые эсэсовцы. Вульфсона, бывшего офицера «оккупационной» Красной Армии, не очень-то смущал разгул нацистской мрази. Правда, однажды ему пришлось понервничать, когда в 1999 г. в местной прессе был опубликован список лиц, приговорённых возрожденной фашистской организацией «Перконкрустс» к смертной казни. Фамилия нашего героя значилась в этом списке. Как вспоминает его вдова, за газетой в киоск он на следующий день пошел с «детским» пистолетом в кармане. Даже жаль, что перконкрустовцы его только попугали, а не привели свой приговор в исполнение — вот был бы наглядный урок всем иудам!
ГЕСТАПО-НКВД
Миф о кремлевском сговоре между двумя тоталитарными режимами базируется на довольно обширном комплексе фальсификаций, который пополнятся и поныне. В начале 50-х годов в оборот был запущен миф о некоем «антипольском соглашении», якобы заключенным между НКВД и гестапо на основе «секретного протокола о польской агитации» от 28 сентября 1939 г. Через полвека муслякания этой темы «антипольское сотрудничество» между спецслужбами Германии и СССР превратилось в «общеизвестный факт», к которому не считают зазорным апеллировать даже «серьезные историки». Однако в этой версии есть много уязвимых мест. Например, очень часто упоминается краковская конференция НКВД и гестапо в марте 1940 г., однако никто не называет точной даты этой встречи, имен участников, принятых документов. То же самое относится к якобы имевшим место быть конференциям в Закопане, Крынице и Бресте-Литовском.
Но польские «историки», известные своей патологической тупостью, настырно пытаются «уточнить» мифологию. Вот как оценивает их потуги российский исследователь Александр Дюков:
«Само подробное описание — сделанное неким польским священникам Юзефом Дембиньским: „Первая конференция по сотрудничеству немецких и советских служб безопасности состоялась 27 сентября 1939 г. в Бресте над Бугом. Она была посвящена деятельности обеих спецслужб по борьбе с польской оппозицией и диверсией. Вторая конференция состоялась в конце ноября 1939 г. в Пшемысле (Перемышль) и касалась обмена военнопленными и перемещения населения. Однако наиболее кошмарная в своих последствиях была III методическая конференция НКВД и гестапо, состоявшаяся 20 февраля 1940 г. в г. Закопане. Немецкую делегацию возглавил Адольф Эйхман, а советскую — Григорий Литвинов. Принятые во время этой конференции постановления оказали чрезвычайно серьезное влияние на методы совершенного на польском народе геноцида“. Источники информации святой отец, естественно, не называет; поверить же ему на слово мешают Эйхман и Литвинов, назначенные Дембиньским руководителями делегации. Дело в том, что Эйхман в феврале 1940 года был всего лишь референтом „еврейского“ отдела гестапо и к борьбе с польским подпольем никакого отношения не имел. С Литвиновым же дело обстоит еще хуже. Если в виду имеется дипломат Литвинов, то его звали все-таки не Григорием, а Максимом, и никакого отношения к борьбе с польским подпольем он опять-таки не имел. Конечно, может быть, речь идет о каком-то офицере НКВД; однако ни в фундаментальном справочнике „Кто руководил НКВД, 1934–1941“, ни в именных указателях к сборникам документов „Органы госбезопасности СССР в Великой Отечественной войне“ мы никакого Григория Литвинова не находим.
Польский историк Петр Колаковский, считает, что контакты между НКВД и гестапо осуществлял „генерал НКВД Набрашников“ (Kolakowski P. NKWD i GRU па ziemiach polskich, 1939–1945. Warzawa, 2002. S. 66). К сожалению, фамилия Набрашникова в справочнике руководителей НКВД опять-таки не фигурирует.
Впрочем, в отличие от польского священника, профессиональные историки не балуют нас подробностями и сюжет о сотрудничестве между НКВД и гестапо в Кракове и Закопане обрисовываю крайне лаконично. Например, доктор исторических наук Н.С Лебедева в статье „Четвертый раздел Польши и катынская трагедия“ пишет, что „в Закопане в декабре 1939 г. был создан совместный учебный центр служб безопасности и проходили переговоры ответственных чинов гестапо и НКВД“. В качестве источника информации она ссылается на книгу Piekalkiewicz J. Hitler und Stalin zerschlagen die Polnische Republik. Berish Gladbach, 1982. — no всей видимости, эмигрантскую.
Белорусский кандидат исторических наук Игорь Кузнецов в „Белорусской деловой газете“ пишет: „СД на территории Западной Белоруссии по указанию имперского министерства безопасности вступило в тесный контакт со службами НКВД. С этой же целью в Закопане был создан секретный совместный учебный центр, в котором эсэсовцы и энкаведисты постигали науку борьбы с польским сопротивлением.“ Из какого источника, взята эта информация, Кузнецов не уточняет.
Поляк Мачей Козловский более откровенен и свои источники называет: „Осенью 1990 года в российском еженедельнике „Новое время“ была опубликована статья С. Куратова и А. Полякова, которые выдвинули гипотезу о том, что расстрел польских офицеров весной 1940 года был заранее спланированной и скоординированной совместной акцией гестапо и НКВД. Сговор мог состояться в начале марта 1940 года на совещании в Кракове и Закопане (об этом совещании и договоренностях, касающихся деятельности против польского движения сопротивления, пишет также Н. Дэвис в своем труде о Варшавском восстании). О „методических конференциях“, проводившихся германскими и советскими властями, мы знаем также из исследований С. Дембского, автора большой монографии „Между Берлином и Москвой. Германо-советские отношения в 1939–1941 гг.“. Он приводит даже конкретные подробности этих встреч, однако приходит к выводу, что до настоящего времени не обнаружено убедительных доказательств, свидетельствующих о связи этих конференций с катынским делом“. Как видим, автор ссылается на книги Н. Дэвиса и С. Дембского.
