Роза Люксембург - О социализме и русской революции
Опасность начинается тогда, когда они нужду выдают за добродетель, хотят теперь по всем пунктам теоретически зафиксировать навязанную им этими фатальными условиями тактику и рекомендовать ее международному [пролетариату] как образец социалистической тактики, достойной подражания. Тем самым они не только совершенно неоправданно зарывают свои действительные, неоспоримые исторические заслуги в груде вынужденных ошибочных шагов, но и оказывают плохую услугу международному социализму, во имя которого сражались и страдали, стремясь внести в его арсенал в качестве новых открытий все перекосы, обусловленные в России чрезвычайными обстоятельствами, в конечном же счете явившиеся следствием банкротства интернационального социализма в этой мировой войне.
Пусть германские правительственные социалисты вопят, что господство большевиков в России — это искаженная картина диктатуры пролетариата. Если она была или является таковой, то только потому, что она — результат поведения германского пролетариата, которое было искаженной картиной социалистической классовой борьбы.
Все мы подвластны закону истории, а социалистическая политика может осуществляться лишь в международном масштабе. Большевики показали, что они могут все, что только в состоянии сделать истинно революционная партия в границах исторических возможностей. Они не должны стремиться творить чудеса. Ибо образцовая и безошибочная пролетарская революция в изолированной стране, истощенной мировой войной, удушаемой империализмом, преданной международным пролетариатом, была бы чудом.
Дело заключается в том, что надо отличать в политике большевиков существенное от несущественного, коренное от случайного. В этот последний период, когда мы находимся накануне решающих последних боев во всем мире, важнейшая проблема социализма, самый жгучий вопрос времени — не та или иная деталь тактики, а способность пролетариата к действию, революционная активность масс, вообще воля к установлению власти социализма. В этом отношении Ленин и Троцкий со своими друзьями были первыми, кто пошел впереди мирового пролетариата, показав ему пример; они до сих пор все еще единственные, кто мог бы воскликнуть вместе с Гуттеном: «Я отважился!»*
Вот что самое существенное и непреходящее в политике большевиков. В этом смысле им принадлежит бессмертная историческая заслуга: завоеванием политической власти и практической постановкой проблемы осуществления социализма они пошли впереди международного пролетариата и мощно продвинули вперед борьбу между капиталом и трудом во всем мире. В России проблема могла быть только поставлена. Она не могла быть решена в России, она может быть решена только интернационально. И в этом смысле будущее повсюду принадлежит «большевизму».
Из писем 1917–1918 гг
КЛАРЕ ЦЕТКИН
Вронке в П[ознани], 13 апреля 1917 г.
[…] Вести из России и весна вполне способствуют появлению свежего и бодрого настроения. Русские события обладают непредсказуемой, огромной широтой воздействия, и я рассматриваю то, что там до сих пор произошло, лишь как маленькую увертюру. Дела там должны стать грандиозными, это заложено в самой природе вещей. А эхо во всем мире не заставит себя ждать. […]
МАРТЕ РОЗЕНБАУМ
Вронке, [29 апреля 1917 г.]
[…] Обо мне не беспокойтесь; что касается здоровья, то хотя с желудком дело у меня не улучшается, нервы в общем и целом потихоньку приходят в порядок. Тогда, верно, и желудок успокоится, только поскорее пришла бы весна! Солнце и тепло, молодая зелень — вот что самое главное для моего общего состояния, Вы ведь меня знаете!
Великолепные дела в России тоже действуют на меня как жизненный эликсир. Ведь для всех нас то, что приходит оттуда, это — Евангелие, но я боюсь, что все вы недостаточно оцениваете это, недостаточно ощущаете, что там побеждает наше собственное дело. Это должно, это будет воздействовать на весь мир как избавление, это должно осветить своими лучами всю Европу; я непоколебимо убеждена в том, что теперь начинается новая эпоха и война не сможет продолжаться долго.
Поэтому я хотела бы услышать, что Ваше состояние улучшилось, что все вы живете в приподнятом и радостном настроении — несмотря на всю нужду и весь ужас. Вы видите, история умеет сама находить выход, когда положение выглядит самым безвыходным. Так будьте же, прошу, радостными и бодрыми, обнимаю Вас тысячу раз. […]
Ваша Р.
МАРТЕ РОЗЕНБАУМ
[Бреслау, позднее 12 ноября 1917 г.]
[…] Вот уже неделю все мои мысли, естественно, в Петербурге, и я нетерпеливой рукой хватаю утром и вечером свежие газеты, но, к сожалению, сообщения кратки и сбивчивы. Хотя на прочный успех там рассчитывать не приходится, но, во всяком случае, уже само начало борьбы там за власть — это пощечина здешней социал-демократии и всему спящему Интернационалу. Каутский, разумеется, не нашел ничего лучшего, чем доказывать статистически, что социальные условия России еще не созрели для диктатуры пролетариата! Достойный «теоретик» Независимой социал-демократической партии!* Он позабыл, что «статистически» Франция в 1789 г., а также и в 1793 г. была еще менее созревшей для господства буржуазии… К счастью, история давно уже не следует теоретическим рецептам Каутского, так что будем надеяться на лучшее. […]
СОФЬЕ ЛИБКНЕХТ
[Бреслау, после 16 октября 1917 г.]
[…] У меня такое чувство, что вся эта моральная трясина, через которую мы бредем, этот огромный сумасшедший дом, в котором мы живем, превратится однажды, вот так, в ночь с сегодня на завтра, словно по мановению волшебного жезла, в нечто невероятно величественное и героическое, а война, если продлится еще несколько лет, должна будет превратиться в свою противоположность. Тогда те самые люди, которые сейчас на наших глазах позорят имя человека, будут увлечены потоком героизма, а все нынешнее будет сметено, поглощено и забыто, словно его никогда и не было. […]
Все это пришло мне в голову именно в тот момент, когда я прочла сегодня телеграмму, посланную венскими социал-демократами петербургскому правительству Ленина*. Восторженное одобрение и пожелания счастья! Адлеры, Пернерсторфер, Реннер, Аустерлиц и — русские, которые проливают свою горячую кровь! Но именно так оно и будет, и никто в будущем не пожелает быть иным… Впрочем, иначе и не бывало с самого сотворения мира. Почитайте об этом в «Dieuxs ont soif» (”Боги жаждут”) Анатоля Франса.
Я считаю это произведение столь крупным главным образом потому, что оно с гениальным пониманием слишком человеческого показывает: глядите, вот из таких жалких фигур и из таких повседневных мелочей в соответствующие моменты истории возникают самые колоссальные события и самые монументальные фигуры! В общественных событиях надо воспринимать все так же, как и в личной жизни: спокойно, великодушно и с мягкой улыбкой. Я твердо верю в то, что в конечном счете после войны или к концу войны все перевернется, но нам явно придется пройти сначала через период самых тяжких, нечеловеческих страданий. […]
ЛУИЗЕ КАУТСКОЙ
[Бреслау], 24 ноября 1917 г.
Радуют ля тебя русские? Разумеется, в этом шабаше ведьм они не смогут удержаться у власти — но не потому, что статистика показывает столь сильную отсталость экономического развития России, как высчитал твой умный супруг, а потому, что социал-демократия высокоразвитого Запада состоит из самых подлых трусов и будет спокойно взирать на то, как русские истекают кровью. Однако такая гибель лучше, чем «остаться жить ради отечества», ибо она — всемирно-историческое деяние, след которого не исчезнет в веках. Я ожидаю в ближайшие годы еще много великих событий, вот только хотелось бы мне восхищаться мировой историей не из-за [тюремной] решетки. […]
КЛАРЕ ЦЕТКИН
[Бреслау], 24 ноября 1917 г.
[…] Дела в России полны чудесного величия и трагизма. С этим нераспутываемым хаосом ленинцы, разумеется, не справятся, но их штурм уже сам по себе — это всемирно-исторический факт и подлинная «веха» — не такая, как обычная «веха», о которой говорил блаженный Паулюс [Зингер]* при закрытии каждого подло-дерьмового германского партийного съезда. Я уверена, что благородные немецкие пролетарии, точно так же, как французы и англичане, пока спокойно оставят русских истекать кровью. Но через пару лет все так или иначе изменится, тут уж никакая трусость и слабость не помогут. Впрочем, теперь я воспринимаю все эти вещи совершенно спокойно и весело. Чем больше всеобщее банкротство приобретает гигантские масштабы и продолжительность, тем больше оно становится стихийным явлением, к которому нравственные масштабы совершенно неприложимы. Смешно возмущаться всем человечеством, надо изучать и наблюдать вещи развития приближается сейчас к решающим поворотам. Меня лишь волнует, не придется ли восхищаться ими сквозь [тюремную] решетку. […]
