Альберт Беляев - Вся чернильная рать...

Мудрейшим образом, по наивысшему закону справедливости составлена формула человеческого бытия при коммунизме — ОТ КАЖДОГО ПО СПОСОБНОСТЯМ, КАЖДОМУ ПО ПОТРЕБНОСТЯМ, где уравновешиваются отдача и получение не механически, не поровну, а той математикой справедливости, что выше высшего и что действует, я не побоялась бы сказать, как народ говорит: по-божески»[58].

Безработица есть самый худший вид издевательства над человеком; систематическая безработица миллионов трудящихся в США, то есть безработица, возведенная в принцип жизни общества, есть жестокое попрание самого понятия «права человека».

Действительно, «страшная вещь, хуже гильотины — безработица». Она безусловно является одной из самых веских социальных причин широкого алкоголизма, наркомании, психических аномалий и преступности в американском обществе. Откровенное и циничное нарушение права человека на труд в США не может, естественно, не тревожить советских людей. И эту тревогу сумела волнующе и точно выразить старейшая советская писательница Мариэтта Шагинян.

Впрочем, для Смита и Кайзера мнение прославленной писательницы ровно ничего не значит. Оба этих журналиста вообще стараются «не замечать» голоса подлинной советской интеллигенции, в том числе и художественной, творчество которой вдохновляется идеалами социализма и которая вместе со всем советским народом отдает свои силы и талант благородной цели строительства коммунизма в СССР.

Для Смита и Кайзера это все представители «официальной культуры». Американские журналисты отыскивают себе «информаторов» из числа тех весьма немногих лиц, которые, по мнению Кайзера, «разделяли наши (то есть американские, буржуазные. — А. Б.) ценности»[59]. Ссылаясь на «информацию» нескольких таких отщепенцев, Смит и Кайзер строят размашистые, хлесткие выводы о жизни советского общества вообще и о развитии советской культуры, в частности.

Может, в их книгах прозвучали какие-либо новые мотивы в оценке советской художественной культуры?

Увы, и Смит и Кайзер показывают себя весьма прилежными и послушными учениками старших поколений советологов. Мы встречаем все тот же набор клише и штампов, которые призваны удостоверить антикоммунистическую благонадежность авторов.

Штамп первый: культурная жизнь в СССР в 70-е годы «деградирует», в ней иссякли «жизненные силы и таланты»[60].

О «деградации» советской литературы и искусства 20-х годов писали М. Истмен и Д. Биллингтон; о «деградации» советской литературы и искусства 30-х годов писали М. Слоним, Дж. Гибиан, Г. Ермолаев и другие; о «деградации» советской литературы и искусства 40-х и 50-х годов писали Г. Струве, Х. Маклин, У. Викери и другие… Теперь вот Смит бубнит о «деградации» уже в 70-е годы…

Седьмой десяток лет существует советская художественная культура и, оказывается, все эти десятилетия только и делала, что «деградировала». С тупым упрямством советологи «хоронят» советскую культуру, а она живет, развивается и процветает! И вот это-то и выводит из себя антикоммунистов.

Особенно гневается Г. Смит на творческую молодежь СССР 70-х годов, не «выдвинувшую», к великой печали Смита, «ни одного выдающегося таланта, который мог бы заменить диссидентов прежних поколений»[61].

Что ж, посочувствуем смитам — молодая и немолодая генерации советской творческой интеллигенции, в том числе писатели, глубоко преданы делу партии и идеалам коммунизма, их идейная убежденность и политическая зрелость крепнут, их сплоченность растет.

Господин Смит может тосковать сколько угодно по поводу отсутствия в среде творческой интеллигенции СССР литературных власовцев. Еще на V съезде советских писателей в 1971 году Е. Евтушенко в своем выступлении как бы подвел черту под диверсионными надеждами советологов. «Да, — сказал поэт, — в нашем поколении были и «стиляги», и «плесень», но они не могли представлять собой лицо нашего поколения в целом, как сегодня его не может представить жалкое, заискивающее, липкое лицо диккенсовского Уриа Гипа под псевдонимом мсье Анатоль… Пусть не надеются опекуны этого профессионального предателя и доносчика — господ «Анатолей» не будет ни в нашем поколении, ни в будущих поколениях нашей страны!»[62]

Штамп второй: советскую художественную литературу в Советском Союзе не читают, а молодежь в СССР «жадно рыщет в поисках любого произведения западной литературы, невзирая на качество»[63].

Так и написано: «невзирая на качество».

Задолго до Смита над разрешением «загадки» о том, какую художественную литературу читают советские люди, ломал себе голову советолог М. Фридберг. Книга Фридберга «Русские классики в советских обложках» и послужила, видимо, Смиту главным источником штампа номер два. Непонятно только, зачем надо было три года жить в Советском Союзе и заниматься изобретением велосипеда, если можно было, и сидя в Америке, спокойно переписывать подходящие для задуманной схемы аргументы и оценки из уже написанных и изданных книг своих коллег. Ей-ей, так и приходит на ум мысль о затасканной шпаргалке, по которой отрабатывают заданный урок все советологи. Только ведь в школе за пользование шпаргалками ставят ученику двойку в классном журнале и даже могут вызвать родителей к директору.

Так поступают в обычной школе, а в США, как видим, Смиту за применение подобной методы премию Пулитцера дали и сделали книгу бестселлером, щедрой рукой оплатив старание автора.

«Не читают», — угрюмо бубнят советологи от М. Фридберга до Г. Смита, а в СССР между тем выходят огромными тиражами романы, повести, рассказы, стихотворения современных советских писателей и тут же раскупаются.

Неужели Г. Смит всерьез думает, что советские люди искупают произведения советских писателей для того, чтобы топить ими печки?

Штамп третий: не читают современную советскую художественную литературу в СССР потому, что, по Смиту, она якобы представляет собой часть «фальсифицированной культуры», которая, мол, ничего не значит в эстетическом отношении. «Подлинная культура», по Смиту, существует только в «частном порядке», в неких салонах и будуарах, кокетливо именуемых Смитом «островками», на которых только, мол, и сберегается «богатство предреволюционного серебряного века… и блестящего абстрактного искусства раннего советского периода»[64].

Смит толкует о «богатстве предреволюционного серебряного века» в русской литературе. Похоже, что он вычитал этот термин в сочинениях Г. Струве, или М. Слонима, или В. Александровой…

Вычитал и запомнил. И теперь, как ему кажется, удачно пустил в оборот в своей книге. Однако в чем эта «серебряность» проявилась в русской предреволюционной литературе?

У Смита нет и намека хоть на какую-то аргументацию своих определений и оценок. Есть лишь голая декларация, преподнесенная с апломбом человека, чья девственная невежественность в вопросах русской культуры видна невооруженным глазом.

Давнее и особое пристрастие советологов к пышным оценкам предреволюционной русской литературы становится понятным, если вспомнить характеристику этого периода, данную М. Горьким в речи на I съезде советских писателей. Великий пролетарский писатель сказал тогда: «Время от 1907 до 1917 года было временем полного своеволия безответственной мысли, полной «свободы творчества» литераторов русских. Свобода эта выразилась в пропаганде всех консервативных идей западной буржуазии… В общем, десятилетие 1907—1917 годов вполне заслуживает имени самого позорного и бесстыдного десятилетия истории русской интеллигенции»[65].

Вероятно, именно в «пропаганде всех консервативных идей западной буржуазии» советологам чудятся звуки «серебряной трубы», то бишь серебряный век русской литературы тех лет. Ну и, естественно, все, что противоречит подобным идеям, что победило эти западные идеи и развилось в могучую литературу социалистического реализма, органически связанную с борьбой трудового народа за победу идеалов социализма, изображается советологами вообще, и Смитом в частности, как нечто «от лукавого», как «фальсифицированная культура», как «официальная», и т. д. и т. п.

Классовая предвзятость, политическая тенденциозность и антиисторизм суждений Смита проявились и в данном случае со всей очевидностью.

Что же касается «блистательности» абстрактного искусства, в котором, как уверяет нас Г. Смит, он видит едва ли не единственную форму плодотворного развития художественной мысли человечества, то, право, спорить здесь не о чем.

Возможно, Смиту и в самом деле нравится абстрактное искусство, это дело, как говорится, сугубо личного вкуса и уровня понимания искусства. Но только почему и с каких пор личные вкусы господина Смита должны определять эстетические критерии советских людей? Вот ведь какое странное у Смита понимание демократии: или думайте так, как мне нравится, или я объявляю вас ретроградами! Третьего не дано.