Русские черносотенные баши-бузуки - Василий Иванович Немирович-Данченко

Василий Иванович Немирович-Данченко

Русские черносотенные баши-бузуки

ПРЕДИСЛОВИЕ

Что-бы выяснить значение незыблемых основ гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов, дарованных всему населению, ВЫСОЧАЙШИМ манифестом 17-го октября 1905 года, мы предприняли печатание брошюр и листков, пользуясь, на первое время, для этой цели перепечаткой статей из разных газет и тем самым желали-бы положить начало развитию местных сил — путем свободного печатного слова служить на благо народного просвещения.

Н. Платонов.

РУССКИЕ ЧЕРНОСОТЕННЫЕ БАШИ-БУЗУКИ

Невероятные, чудовищные преступления совершены черными сотнями, хулиганами и золоторотцами в доброй половине России.

Ужасы, которые некогда заставили вздрогнуть всю Европу и вызвали войну с Турцией в 1877—1878 гг. повторены еврейскими погромами. Озверелой толпе убийц и грабителей не в чем завидовать баши-бузукам. Они смело могут обменяться братским рукопожатием, — стоят друг друга вполне. Так же мусульманские фанатики, как и наши черные сотни, разбивали головы детям, насиловали девушек, вспарывали животы женщинам.

Правда, турки не так изобретательны, — они не набивали женщин пухом и перьями от распотрошенных перин, не заставляли открывать рта, чтобы всунуть туда дуло револьвера, разнести череп несчастной в клочки... Фантазия задунайских злодеев оказалась не так ярка, как у наших палачей.

А мы еще недавно, говоря о японской и русской толпе, подчеркивали разницу их этики и гордились нашей христианской терпимостью!

До чего за последние двадцать пять лет мы пошли назад, как мы озверели, как оподлела эта уличная и кабацкая грязь, являющаяся кое-где властительницей положения, господами наших жизней.

И против кого-же она направляет свои бессмысленные удары, куда несется эта кровавая водна под общий лозунг: <бей жидов>, — против таких же бедняков-ремесленников, потому что богачи-евреи, уплатив полиции надлежащую дань, остаются спокойны. Их треплют изредка по недоразумению, по недосмотру переодетых руководителей новых гуннов.

Очевидно, удар готовился по ожидавшемуся манифесту. Надо было задержать его, напугать одних, придать силы другим. Говорят, <погромы> задумывались, как по сигналу, повсеместно, и если они разразились вразброд, то благодаря стачке железнодорожных. рабочих, так что агенты <народного протеста>, эти главари черносотенцев, поневоле остались в Петербурге у своих вдохновителей и вождей.

История скоро укажет гнусные имена негодяев, испортивших первые дни нашей свободы, бросивших траурную тень на национальный праздник.

Воля родилась в зареве пожаров, при криках убийц и воплях неповинных жертв, в целом водополье крови, в бешеной команде предводителей уличных шаек, — предводителей, настолько не успевших переодеться, что под <цивильным> пальто казенной <постройки> у них замечали мундиры.

А градоначальники, вообразившие себя полководцами и натравлявшие пьяную массу на спокойное и ничего не ожидавшее население, а солдаты, — братья по муке своему народу, — расстреливавшие его, когда он сопротивлялся хулиганам!..

И рядом с этим кошмаром, с этой вальпургиевою ночью умирающего чудовища, — посмотрите, с какою удивительною стойкостью, порядком и дисциплиною развивалось величавое движение рабочих. Они не запятнали себя ни убийствами, ни грабежами, напротив, — всюду они являлись на помощь обществу и, разумеется, куда лучше полиции, казаков и жандармов охраняли его от истребительного делириума захлебнувшихся кровью Каинов.

Боевые дружины рабочих бросались туда, где начинали неистовствовать хулиганы. Новая выступающая на историческую арену сила показала себя спокойной в сознании своего права, уверенной в торжестве идеалов свободы и добра, организованной и повинующейся как настоящее войско, знающее, что его победа — победа всего, ради чего живет, мыслит и радуется, бьется и мучится человечество. <Вы нас боитесь, — точно говорят они обществу,—сравните наши дружины, стоящие на страже ваших очагов, обеспечивающие мир вашим семьям, безопасность детям, — и пьяный кровавый разгул черных сотен>. Ясно, где наши друзья и где враги...

Я видел народные волнения в Италии, я видел пронунсиаменто [восстание] в Барселоне и других городах Испании, которую мы почему-то называем жестокой. Но разве их можно сравнивать с ордой детоубийц, с этими подачами, наслаждающимися мучениями женщин, и насильщиками девушек. Если Испания когда и походила на это, то только несколько сот лет назад, когда предвидимая инквизицией, она истребляла мирные царства Америки, да и то ее конквистадоры (завоеватели) руководимые кровожадными монахами, не доходили до распарывания животов и набивания их перинами.

Нам в Манчжурии рассказывали ужасы о восстании китайцев, но, — позвольте! — ни одному боксеру и в голову не приходила такая сатанинская подлость.

Зверь терзает свою жертву, но не издевается над нею! Одесская черная сотня делала из чужой муки веселое для себя зрелище. И во всей этой адской эпопее ни одного благородного порыва, ни одного отблеска достоинства, чести и настоящей смелости. Именно — не было смелости, потому что эта сволочь шла противу безоружных, опираясь на всякий случай на войска, плети и на полицию.

Турецкие баши-бузуки, те дрались с нами, когда мы их окружали, они запирались в своих селах и, не сдаваясь, умирали с оружием в руках.

Трусливое волчье стадо погромщиков разбегалось там, где встречало хоть призрачное сопротивление и возвращалось назад на свою истребительную работу, заметив, что позади за ними есть казаки или полиция...

Прошло несколько месяцев с тех пор, как я оставил манчжурскую армию.

Я помню евреев-солдат, о которых писали почти все корреспонденты, и официальные, и неофициальные. Они умирали рядом с нашими. В героическую летопись личных подвигов занесено немало таких совершенных именно этими <жидами>, которых нас приглашают теперь бить черносотенные патриоты и спасители отечества из хулиганов. В лазаретах евреи лежали вместе с русскими, с ними же их и опускали в общие <братские> могилы.

И если бы там раздался подлый крик: <бей жидов>, я себе представляю, какое изумление и негодование выразилось бы на лицах их боевых соратников.

Я помню, как после одного боя чуть не целая рота отправилась на поле битвы ночью отыскивать героя-еврея, оставленного там и, по мнению дравшихся с ним рядом, — еще живого. Его нашли полумертвым и на плечах вынесли из непрекращавшегося даже и в темноте артиллерийского огня.

Я не забыл и другого еврея, который в половодье под ружейными выстрелами переплыл Шахе, чтобы узнать, куда, девалось звено солдат, забытых там при отступлении. Он нашел их в гаоляне и привел окольными путями на позиции. Евреи-солдаты были нисколько не хуже своих товарищей русских.

Должен только прибавить, что между нищенствовавшими и пьянствовавшими в Харбине я их не видел. Они не бежали, не старались отлынивать от опасностей. В тропическую жару, в ливни, напоминавшие потоп,