Газета "Своими Именами" (запрещенная Дуэль) - Газета "Своими Именами" №33 от 13.08.2013

ПЕРВАЯ ПОЛОСА

ЕДИНСТВЕННЫЙ ИЗ ПОЛИТБЮРО

Четыре с лишним года прошло с того момента, как из жизни ушел Олег Шенин – один из главных действующих лиц событий августа 1991 года, один из ближайших соратников Михаила Горбачева, ставший потом его беспощадным критиком. Олег Шенин в начале 90-х считался наиболее влиятельным членом Политбюро и, если бы события августа 91-го пошли другим путем, то, по мнению многих политических экспертов, именно Шенин мог встать у руля КПСС и страны. К сожалению, история не знает сослагательного наклонения, и никто не знает, каким бы путем пошла страна, приди к власти Шенин. Важно одно: и его друзья, и его враги считали Олега Семёновича абсолютно честным принципиальным человеком, никогда не шедшим на компромиссы со своей совестью.

После провала ГКЧП Олег Шенин был арестован, затем освобожден по амнистии. Занимался политической деятельностью, пытался объединить коммунистические силы в одну партию, пытался зарегистрироваться в 2008 году кандидатом в президенты России.

Олег Шенин до сих пор является обвиняемым по делу о вильнюсских событиях 1991 года, и к его жене до сих пор периодически приходят люди с ордером на его арест.

Обо всем этом и не только мы говорим с дочерью Олега Семеновича – Ангелиной Шениной.

- Ты из тех, кого в конце восьмидесятых называли «мажорами», дочь одного из самых влиятельных лиц в стране в те годы. Как ты восприняла то, что твой отец оказался в центре августовских событий в 91-м году?

- Положительно. Во-первых, я никогда не была «девочкой-мажором», наоборот, я стремилась к тому, чтобы у меня не было такого статуса. Я, например, в 14 лет хотела взять фамилию бабушки, чтобы вообще никто не знал, чья я дочь. Во-вторых, когда мы переехали в Москву, я под предлогом того, что у нас еще не было московской прописки, ушла жить в общежитие. А там никто не знал, что я дочь члена Политбюро. Я всегда старалась этого избежать. Не потому что я стеснялась отца, а потому что мне всегда хотелось самой кого-то из себя представлять.

- Сколько тебе лет было, когда ты ушла жить в общежитие?

- Семнадцать. Когда мы приехали в Москву, когда Горбачев забрал отца из Красноярска, мы с папой очень много говорили о том, что всё идет непонятно куда. Когда он говорил, что страна может развалиться, мы с мамой смотрели на него так… «Ну ты скажешь тоже…».

- Это в каком году вы говорили?

- В девяностом. Я приехала как-то в выходные домой, мы сидели, разговаривали, и он сказал: «Знаете, девочки, всё очень плохо, всё идет к тому, что может начаться война, развалится страна, хоть мы и пытаемся что-то сделать, и Горбачев пытается, но всё идет к развалу». Мы в это не верили, хотя, конечно, видели и ощущали, что происходит что-то не то. Когда произошло ГКЧП, 19 августа 91-го, я восприняла эту новость с ощущением какой-то гордости, что отец пошел вопреки. Я не восприняла это, что «старые» политики пытаются удержать власть. Мне казалось наоборот, что они пытаются сохранить то, что у нас есть. Им не нужна была власть сама по себе.

- Шенин, насколько помнится, был единственным из всего ЦК, кто подписал телеграмму в обкомы партии, чтобы те поддержали ГКЧП.

- Да, он взял на себя такую ответственность.

- А когда он понял, что весь этот путч был горбачевско-ельцинской инсценировкой?

- Когда они полетели к Горбачёву в Форос. Он летал, Бакланов, Болдин. И когда они прилетели, то Горбачёв им сказал: «Ничего не знаю, ничего не ведаю». Я хорошо запомнила другой случай до этого, когда произошли события в Прибалтике, в январе 91-го, отцу позвонил Горбачев и стал кричать в трубку: «Олег! Нужно что-то срочно делать! Страна разваливается, надо сейчас же вводить чрезвычайное положение». Так вот в августе отец летел к Горбачёву в полной уверенности, что тот поддержит все эти меры. А когда тот на всю страну заявил, что «меня тут арестовали, мне отключили связь», хотя это всё было ложью на самом деле, тогда отец понял, что Горбачёв – предатель. Вообще этот человек был одним из самых жесточайших разочарований в жизни отца. Потому что когда Горбачёв только стал генсеком, отец им восхищался. Перестройка, гласность. Они же молодые все тогда были. Отцу только 50 лет исполнилось. Для политика - не возраст. Он вовсе не был тем ретроградом, каким его постоянно пытались представить.

- Перестройку он воспринял искренне?

- Да, конечно, он же понимал, что надо менять систему, и многое для этого делал в Красноярском крае. И Горбачёва тогда отец очень уважал. А я его терпеть не могла (смеется). Мама вспоминает, что когда Горбачёв приезжал в Красноярск, и они там фотографировались с Раисой Максимовной, ей потом это фото передали, она поставит его на полку – я убираю. Она меня спрашивала: «Что ты ее все время убираешь?». А я ей ответила: «Мама, тебе потом будет очень стыдно за то, что у тебя есть такая фотография». Мне было тогда пятнадцать лет, но видимо, что-то чувствовала, что можно ожидать от этих людей. Почему, не знаю, но было такое ощущение.

- А потом, когда отца перевели в Москву, что тогда?

- Всё было очень плохо. Когда он приезжал домой, мама говорит, что он был черней тучи, говорил: «Что эти люди делают?» Разваливалось всё буквально на глазах. И он постоянно был в очень таком, я бы сказала, взвинченном состоянии. Постоянно какие-то переговоры, долгие встречи…

- Что было после? Когда стало известно, что Горбачёв - предатель и что у нас наступило царство демократии?

- Я то время даже не очень хорошо помню. Когда папу арестовали, все эти полтора года были как в каком-то тумане.

- Его же сразу арестовали?

- Да, его арестовали 21 августа. Всё как положено – пришли ночью, сказали: «Собирайтесь, Вы арестованы». Он был, естественно, к этому уже готов, пошел в спальню за вещами. Они побежали за ним, а он засмеялся: «Вы что думаете, я стреляться буду?». Мама тогда заняла очень активную позицию. На нас буквально все орали: «Вы вредите, мешаете, вы сейчас должны быть тише воды». Причём это нам говорили адвокаты, что мы неправильно себя ведем. Но вокруг мамы сплотились, собрались все жены гэкачепистов, и постоянно были какие-то пресс-конференции, мы все вместе ходили к тюрьме, ходили на митинги. Папа писал: «Пожалуйста, не надо, я вас прошу». Он за меня очень беспокоился, когда услышал по радио, что выступаю на Всенародном Вече и читаю своё стихотворение.

- Какое?

- «Матросская тишина», посвящённое отцу.

И он когда услышал это стихотворение, то написал маме: «Не пускай её никуда, что вообще происходит?» Но нас было просто не удержать. И нам потом сказали, что это только и спасло – то, что мы подняли шум и что был очень широкий общественный резонанс.

- Было ли какое-то давление на тебя, после того как твои сокурсники, друзья узнали, что ты – дочь того самого Шенина - «врага демократии» и путчиста? Отвернулись?

- Нет, никто. Наоборот, все очень поддерживали, относились с большим пониманием. Однокурсники, конечно, были в шоке, когда узнали, что я дочь Шенина, но я ни разу не столкнулась с каким-то негативом. А уж когда мы на суд ходили, то меня туда провожали буквально всем курсом.

- Язов, Крючков да и другие писали покаянные письма.

- Да, только двое ничего не стали писать – это отец и Валентин Варенников. И потом нам уже сказали, что они двое – единственные, которые не «закладывали» никого. Остальные валили друг на друга со страшной силой: «он меня уговорил, а он меня заставил…». Отец же сказал прямо: «Да, это организовал я».

- Он же формально не входил в состав ГКЧП?

- Да, он не входил, но он был идеологом ГКЧП. Он и тогда считался и до сих пор считается его организатором.

- В 93-м их всех освободили по амнистии.

- Да, и после этого практически сразу случились события вокруг Белого дома.

- Он каким вышел из тюрьмы?

- Больным. Он перенес там рак щитовидной железы. Лежал в госпитале МВД на Октябрьском поле, ещё будучи заключенным, под охраной. Его охранял Ростовский ОМОН. Эти ребята потом к нам домой приезжали, они отца просто полюбили и очень тепло к нему относились. И там, в госпитале, врачи ему вырезали эту опухоль. Он вошел в тюрьму молодым мужчиной, а вышел очень больным человеком, с колоссальным дефицитом веса, хотя когда мы приходили к нему на свидание, он нам говорил, что занимается спортом, это было поначалу. Ну а когда он заболел, то уже не до спорта было.

- Какой настрой у него был после тюрьмы? Он же фактически вышел в другую страну.

- У него был один настрой: бороться за воссоединение республик, за воссоздание Советского Союза. Это для него стало идеей-фикс, и он никакого другого дела для себя не представлял.