Энн Эпплбаум - Покаяние как социальный институт

Энн Эпплбаум

Покаяние как социальный институт

Лекция

Предисловие

Мы публикуем полную стенограмму лекции известной американской журналистка, автора книги «ГУЛАГ: паутина большого террора» (М.: Московская школа политических исследований, 2006) Энн Эпплбаум, прочитанной 31 мая 2007 года в клубе — литературном кафе Bilingua в рамках проекта «Публичные лекции „Полит. ру“».

Энн Эпплбаум закончила Йельский университет, затем продолжила свое образование в Лондонской школе экономики и колледже Святого Антония в Оксфорде. Ее журналистская карьера началась в 1988 году в Варшаве, куда она приехала в качестве корреспондента британского еженедельника The Economist. Энн Эпплбаум была очевидцем бархатных революций в Центральной и Восточной Европе. Ее книга об этом «Между Востоком и Западом» получила в 96-м году престижную европейскую премию Адольфа Бентинка. В настоящее время Энн Эпплбаум — колумнист и член редколлегии газеты The Washington Post. В 2004 году году Энн получила Пулитцеровскую премию за книгу о ГУЛАГе — документированное исследование эволюции советской репрессивной системы Главного управления лагерей — от ее создания вскоре после 1917 года до демонтажа в 1986 году. Автор использовал многочисленные мемуары, официальные документы и другие источники. В 2006 году вышли русский и украинский перевод книги. Русский — в Московской школе политических исследований, при помощи которой и была организована настоящая лекция, украинский — в издательстве Киево-Могилянской академии.

Текст лекции

Спасибо всем, что вы пришли в такой жаркий день. Я попробую говорить по-русски, и простите меня, если я неправильно поставлю ударение или сделаю грамматическую ошибку, но мне лучше использовать ваш язык. Я немного расскажу о своей книге, а потом продолжу про другие вещи.

Несколько лет назад, когда я готовила материалы для своей книги про ГУЛАГ, мне пришлось провести ночь на борту теплохода, шедшего по Белому морю рейсом из Архангельска на Соловецкие острова. В кают-компании царила атмосфера добродушного веселья. Звучали тосты, шутки и аплодисменты в честь капитана корабля. Сидевшая со мной за одним столом пожилая пара из Северодвинска настроилась хорошо провести время. Сначала мое присутствие только прибавило общего веселья: не каждый день на старом беломорском пароме встретишь американку — и моих спутников это забавляло. Но когда я рассказала им, с какой целью я в России, веселья у них поубавилось. Американская туристка в круизе по Соловецким островам, отправившаяся полюбоваться живописным пейзажем и красивыми старыми монастырями — это одно дело; американка, едущая на Соловецкие острова, чтобы увидеть развалины лагеря — это совсем другое дело.

А один мужчина проявил враждебность. «Почему вам, иностранцам, интересна только плохая сторона нашей истории? — желал он знать. — Зачем писать про ГУЛАГ? Почему бы не написать про наши достижения? Наш человек первым полетел в космос!» Под «мы» он имел в виду советский народ. Советский Союз прекратил свое существование за 10 лет до этого, но он по-прежнему считал себя советским человеком, а не россиянином. Его жена тоже набросилась на меня: «ГУЛАГ больше не актуален, — заявила она мне. — У нас теперь другие проблемы: безработица, преступность. Почему бы вам не написать про наши настоящие проблемы вместо того, чтобы писать про прошлое?»

Пока продолжался этот неприятный разговор, другая пара молчала. Мужчина так и не высказал своего мнения по поводу советского прошлого. Однако его жена в какой-то момент поддержала меня. «Я понимаю, почему вы хотите знать про лагерь, — тихо сказала она. — Жаль, что я знаю мало». Но в следующие разы, когда я приезжала в Россию, мне вновь и вновь приходилось сталкиваться с таким разным отношением к моему проекту. «Не ваше дело!» и «Это не актуально!» — частая реакция. Молчание или отсутствие какого-либо мнения или пожимание плечами — с этим я сталкивалась наиболее часто. Однако были также люди, понимавшие, почему важно знать прошлое, и хотящие, чтобы было легче узнать правду. Без их помощи я бы не смогла написать эту книгу.

Конечно, как многие из вас знают, изучение прошлого России теперь возможно. Закрыты не все российские архивы, и не все российские историки заняты другими делами. Более 10 лет общество «Мемориал» издает в Москве и других городах замечательные книги. По этим темам есть всемирно известные ученые. Некоторые архивы регулярно публикуют документы, которые могут быть использованы исследователями из других стран и регионов.

По всей России, порой в самых неожиданных и труднодоступных местах разбросана горстка неофициальных, полуофициальных и частных памятников и музеев, созданных самыми разными людьми и организациями. На голом холме на окраине г. Ухта на месте массового уничтожения заключенных поставлен железный крест. Чтобы его увидеть, мне пришлось преодолеть труднопроходимую дорогу, пройти через стройки и перебраться через железнодорожные пути. И все равно я не смогла подобраться поближе, чтобы прочесть надпись на кресте. Однако активисты из Ухтинского «Мемориала», поставившие крест несколько лет назад, светились от гордости, показывая его мне.

И все-таки, и особенно в Москве — городе крупных военных мемориалов — эти местные инициативы кажутся незавершенными. Я полагаю, что большинство россиян о них даже не знают. Иногда кажется, что через 15 лет после распада СССР Россия — страна, унаследовавшая дипломатическую и внешнюю политику Советского Союза, его посольство, долг и место в ООН — продолжает вести себя, будто не получила в наследство историю СССР. В России нет национального музея истории репрессий, нет также национального места поминовения, т. е. памятника, официально признающего страдания жертв и их семей.

Отсутствие памятников свидетельствует, конечно, об отсутствии осведомленности у общественности. Я знаю, что в конце 80-х гг. при Горбачеве широко обсуждались репрессии советской эпохи. Но я уверена, что все вы будете согласны с тем, что ожесточенный спор в отношении справедливости к жертвам репрессий уже закончился, а институтов не осталось. И хотя об этом много говорили в конце 80-х гг., российское общество так и не привыкло к суду виновных в пытках и массовых убийствах, причем даже тех из них, чьи имена были известны.

Но, конечно, правда и то, что суд не всегда лучший способ примириться с прошлым. Есть и другие способы, помимо суда, восстановить общественную справедливость в отношении совершенных в прошлом преступлений. Есть комиссии по установлению истины — такие, например, как в Южной Африке, которые дают пострадавшим возможность выступить в официальном месте и публично осудить преступления прошлого. Никого не называют, но в каком-то смысле отпускают прошлое. Есть и официальные расследования, такие, как расследования английским парламентом Кровавого воскресенья — резни, произошедшей 30 лет назад в Северной Ирландии. Есть правительственные расследования, правительственные комиссии, публичные извинения. Иногда выплачиваются компенсации. Американское правительство, например, выплатило компенсацию и не раз официально извинялось и за интернирование американцев японского происхождения во время Второй Мировой войны.

Случается, что национальное покаяние превращается в политическое движение. В каком-то смысле американское Движение за гражданские права в 60-х гг. было искуплением за ужасные страдания чернокожих рабов в XIX в.

Но разве найдется такая страна в мире, в прошлом которой не было бы такого, что вызывает неоднозначную реакцию? Германия до сих пор говорит о нацистском периоде, Франция — о коллаборационизме с нацизмом, Аргентина, Чили, Камбоджа, Сьерра-Леоне — все эти страны так или иначе пытались институализировать общественные споры о кровавом прошлом. А вот в России ничего не было, кроме краткого, ни к чему не приведшего процесса над коммунистической партией. По сути, в России не было ни публичных заседаний с признаниями, ни парламентских слушаний, ни какого-либо официального расследования в отношении массовых убийств или лагерей СССР.

Результат: спустя полвека после окончания Второй Мировой войны в Германии продолжаются регулярные общественные обсуждения компенсации пострадавшим, памятников, нового толкования истории нацизма, даже того, следует ли молодому поколению немцев продолжать нести бремя вины за преступления нацистов. Спустя 50 лет после смерти Сталина в России нет таких обсуждений, поскольку память о прошлом не является живой составляющей публичного дискурса.

Я понимаю, что есть причины, объясняющие это общественное безмолвие. Большинство россиян действительно все еще пытаются справиться с тотальной трансформацией в экономике и обществе, сталинское время давно миновало, и с тех пор много чего случилось. Посткоммунистическая Россия — это не послевоенная Германия, где была еще свежа память о самых страшных зверствах. В начале XXI в. большинству населения события середины ХХ в. представляются почти древней историей. Пожалуй, еще важнее то, что многие россияне считают, что обсуждения прошлого уже прошли, и толку от этого было мало. Когда я спрашивала у россиян старшего возраста, почему о ГУЛАГе так редко говорят сегодня, зачастую они отмахиваются от этого вопроса: «В 90-х гг. только об этом и говорили, но ни к чему это не привело».