А. Уткин - Правда об Ираке или Битва в Месопотамии

Уткин А. И.

Правда об Ираке, или Битва в Месопотамии

Предисловие. Крах Вестфальской системы

«До того как большинство стран не начнет считать более надежным прежде всего сохранить то, что у него есть, чем стремиться к сомнительному приобретению того, чем владеют другие, до тех пор не наступает строй, основанный на праве и разуме»[1].

Америка обратилась к односторонним действиям там, где родилась революция неолита, где десять тысяч лет назад были одомашнены растения и животные, где в Шумере появилась первая человеческая цивилизация, в окрестностях заложенного шесть тысяч лет назад Багдада, где родилась первая в мировой истории империя Саргона Великого, где был рожден Авраам, зародились иудаизм и христианство – и чуть южнее – ислам, а неподалеку зороастризм и бахаизм, в сердцевине арабской цивилизации, где проходили фаланги Александра, римские легионы и орды Чингизхана, наступил момент для Америки»[2].

Перед Америкой, как лидирующим государством мирового сообщества, после 1991 года встал подлинно важный вопрос: быть «первым среди равных», опираться на принцип национального суверенитета, или подняться над всей совокупностью мирового созвездия наций и не лидировать, а попытаться контролировать мировую семью наций, манкируя суверенитетом недружественных стран. В данной главе мы попытаемся проанализировать дихотомию «государство-нация»: гегемон или член мировой семьи народов? Именно так стал вопрос перед тремя президентами США, возглавившими свою страну после окончания противостояния с Советским Союзом. И все три (два Буша и Клинтон) ощутили необычайные возможности, не воспользоваться которыми им, президентам, казалось противоположным интересам Америки.

Легко увидеть сходство предвестфальской модели с американской доктриной гуманитарных интервенций (а сегодня и превентивных ударов) начала XXI века. Французская дипломатия почти четыреста лет назад выдвинула в 1623 г. схему, от которой, возможно, не отказались бы сегодня в Вашингтоне. Париж пожелал создать четкую мировую иерархию. На первое место в предлагаемой мировой Ассамблее предлагался Папа Римский, его авторитет представлялся безупречным. На второе место претендовал турецкий султан, ибо лишь примирение с Турцией европейских христианских держав могло быть основанием общего – мира; а главное – турецкий султан по величию и могуществу естественным образом выдвигался на второе место. Третьим становился австрийский император-христианин. Четвертое и пятое место предполагалось предоставить королям Франции и Испании, по могуществу и богатству превосходящим прочих. Шестое место оспаривали правители Персии, Китая, Московии. Ниже предлагались места королям Англии, Польши, Дании, Швеции, Японии, Марокко и индийского Великого Могола.

«И когда мнения ассамблеи государств, правителей и их послов совпадут, либо будут разделены лишь частично, находясь в равновесии, тогда следует призвать парламентариев от имеющих совещательный голос стран, чтобы завершить дебаты и ликвидировать противоречия мирным голосованием. Если же могущественные государи не захотят сделать уступки один другому, то в этом случае будет правильнее решить... что либо первый среди них, либо наиболее опытный получит преобладающую над другими власть»[3]. Мы видим, что желание закрепить иерархическую систему неравенства народов имеет давнюю историю. Особенно стараются идеологи главенствующей страны (в первой половине XVII века – это Франция, четырьмя веками позже – Соединенные Штаты). То, что так близки начало XVII и начало XXI веков, объяснимо тем, что предвестфальский мир не знал универсальной политической единицы – суверенного национального государства, имел основой мирового порядка иерархию правителей. Сегодняшний же мир, открывшийся после бомбардировок Югославии в 1999 г. (направленной против суверенного и неагрессивного государства), крушит то драгоценное, чего мировое сообщество достигло после кровавой Тридцатилетней войны и обрело в 1648 году – запрета на вмешательства во внутренние дела суверенного государства. Оказалось, что поствестфальский мир, как и 350 лет назад, начал отрицать суверенное национальное государство в качестве гарантии от внешнего насилия. А ведь не так давно казалось, что со свирепым бесправием уже покончено и принцип cuius regio, eius religio возобладает навечно. Увы, прав был гениальный Фихте: «По-видимому, беспорядок еще возобладает над порядком. Значительная часть людей при всеобщем беспорядке приобретает больше, чем теряет, а у тех, кто теряет, остается надежда, что однажды он тоже выиграет... Многие из благ, созданных в наших государствах, еще можно требовать и захватывать, и наконец, если у тебя дома все уже исчерпано, то угнетение других народов и континентов – постоянный и обильный вспомогательный источник». Уже в наше время, неполных два десятилетия назад, сорокалетняя «холодная война» завершилась каскадом событий, знаменовавших неслыханное расширение зоны беспорядка. В 1989 г. Западная Германия, в которой США держат свои войска, поглотила ГДР, а в два последующих года в зону влияния Америки попала вся Восточная Европа и Прибалтика. 1991 г. ознаменован прибытием оружия – от Аргентины до Венгрии – к сепаратистским силам СФРЮ, и страна взорвалась. В 1994 году военно-морская пехота США восстановила власть президента Аристида на Гаити. Вашингтон провозгласил грядущее вхождение восточноевропейских стран в НАТО. В 1995 г. Дэйтоновские соглашения навязали американское решение в Боснии. Между 1995 и 1999 годами США укрепили свое влияние на огромной территории – от Косово до Восточного Тимора.

На пути от «сверхдержавы» к «гипердержаве» были две ступеньки. На первой президенты Джордж Буш-старший и Билл Клинтон еще не осмеливались «идти в отрыв в одиночку». Они укрепляли НАТО и совещались с союзниками. Но на второй ступеньке, в новом веке – при президенте Джордже Буше-младшем внешнеполитические успехи окончательно «ослепили дядю Сэма». Cплошной триумф создал восхитительное чувство вседозволенности, чувство невозможности противостоять в этом мире американской мощи. В этой ситуации ценность союзников для Вашингтона резко уменьшилась, а уважение к мировому праву исчезло напрочь.

Президент Буш-младший выразил это чувство в желании «действовать самостоятельно» на мировой арене. Он с презрением отнесся к опасности глобального «одиночества» гегемона: «На определенном этапе нашего пути в этом мире мы можем остаться в одиночестве. У меня это тревоги не вызывает. Мы – Америка»[4].

К осени 1998 года стало ясно, что диктат Америки не поколеблет решимость Сербии сохранить Косово в составе своей государственной территории. В октябре 1998 г. главный американский дипломат на Балканах Ричард Холбрук привез в Белград «решающие аргументы» в пользу отказа Сербии от Косово, которые должен был объяснить несговорчивому президенту Милошевичу генерал-лейтенант авиации Майкл Шорт, ответственный за воздушную войну против сербов. Шорт сказал сербскому президенту, что у него «У-2 в одной руке и Б-52 в другой руке, выбор за сербами». Милошевичу детально объяснили, что будет означать американская воздушная война против Сербии. И все же сербское руководство отвергло американские предложения. Пусть будет война[5]. В войну против Сербии, как и пятью годами позже – в войну против Ирака в 2003 году, Соединенные Штаты вступили без санкции Совета Безопасности ООН, собрав «коалиции желающих». В обоих случаях руководители США дали понять, что не считают обязательным условием согласие мирового сообщества на применение силы.

Империя– это форма правления, когда главенствующая страна определяет внешнюю и, частично, внутреннюю политику всех других стран. Кто будет спорить, что современная индустриальная Америка не похожа на аграрный Рим античности? Но Вашингтон стал уподобляться Риму в обеих указанных функциях. А их осуществление неизбежно ставит задачу создания иерархического порядка, системы организованного соподчинения. Имперское мироощущение вернуло себе немалое обаяние в Америке после 2001 года. Для влиятельного политолога Краутхаммера, для издателя неоконсервативной «Уикли стандарт» Уильяма Кристола, для популярного ныне аналитика Роберта Кэгена – и даже для главы Всемирного банка Пола Вулфовица в имперских орлах, в имперском влиянии, в самом слове империя нет ничего, что заставляло бы опустить глаза. Как написал Уильям Кристол, «если кто-то желает сказать, что мы имперская держава, ну что ж, очень хорошо, мы имперская держава»[6].