Александр Дугин - Конспирология

Александр Дугин

Конспирология

Конспирология — веселая наука постмодерна

Конспирология (по-английски «conspirology» или the «conspiracy theory») представляет собой весьма причудливое явление, которое приобрело особый размах именно сегодня, в эпоху постмодерна, с его тягой к экстравагантным и диспропорциональным построениям, к абсурду, к наложению друг на друга различных контекстов, к ироничному осмеянию духа Просвещения, рационального и позитивистского отношения к истории, политике, культуре, искусству.

Вера в заговор, оккультные силы и могущественные тайные организации, в «невидимую руку» и «мировую закулису», незримо управляющую ходом истории и подчиняющую народы и государства злой воле законспирированных «тайных господ», существовала в человечестве всегда. В этом смысле, современная конспирология продолжает вечную тему мифов о «темных силах», о «происках дьявола», о «кознях сатаны и его прислужников», что являлось и является важнейшей и необходимой частью всех мировых религий. Но классические представления о «дьяволе» и «его приспешниках» в религиозном контексте подчиняются строгой логике соответствующих богословских систем, тесно связаны с общей моделью догматов и принципов, и в этом смысле в них нет ничего особенно «странного» и «причудливого». Религиозная демонология это столь же строгая и догматически структурированная область религии, как и все остальные аспекты веры (одновременно можно сказать, что и столь же произвольная — основанная на откровении, которое надо принимать в целом и некритически). В свою очередь, современная конспирология интересна как раз тем, что традиционные «демонологические» и «эсхатологические» мотивы располагаются здесь вне строго определенного религиозного контекста, прикладываются к сугубо современным и пострелигиозным явлениям, и она не пользуется никаким ясным и строго определенным методом. Отсюда очаровательный хаос и пленительная бредовость конспирологических построений: каждый конспиролог приглашается к творческой игре в выстраивании мозаики самых различных гипотез, самых экстравагантных догадок, самых абсурдных подозрений по собственному вкусу и с нарочитым смешением контекстов. Именно эта свобода обращения с разрозненными и чаще всего на редкость нелепыми осколками традиционных демонологий, оформленных на современный манер, делает конспирологию характерным признаком постмодернистического стиля. Как постмодернизм в своей ироничной игре легко соединяет несоединимое — рационализм и мифы, современное и традиционное, тоталитарное и либеральное, осмысленное и бессмысленное, так и конспирология действует без правил и законов: здесь все может случиться, и самая невероятная гипотеза — например, о том, что Америкой правят инопланетяне, вступившие в заговор с секретными отделами ЦРУ и главой Федеральной резервной системы — вполне может быть направлением самых тщательных расследований, объединяющих толпы страстных конспирологов, которые тратят время, деньги, силы и нервы для сбора подтверждающих это фактов и аргументов.

Конечно, в отличие от художников-постмодернистов конспирологи чаще всего искренне верят в свои занятия и idées fixes, у них нет и следа иронии или цинизма, они копошатся в лабиринтах своего причудливого бреда с полной серьезностью и угрюмым упрямством. Но в этом они не столько отстают от постмодернистов, сколько опережают их — именно до такой пост-ироничной серьезности и должны дойти художники постмодерна, если они будут двигаться по общему вектору этого стиля все дальше и дальше. Если модерн со своей позитивной шкалой ценностей и цивилизационным проектом, действительно, исчерпан (как они утверждают), то места для истории более не остается, и игра с разрозненными хаотическими фрагментами «закончившейся истории» без всякой систематизации или упорядочивающей логики, приобретает характер серьезного скитания по граням инфернальной ленты Мебиуса — без конца и начала.

Если в 60-х — 80-х годах прошлого века конспирология была уделом маргинальных чудаков и желтейших «таблоидов», в 90-е она стала явлением массовой культуры. Прорыв начался с сериала «X-files» («Секретные досье»), где агенты спецслужб Малдер и Скалли расследовали все виды возможных «заговоров» и «вторжений», иллюстрируя бесконечный набор конспирологических фантазий. «The truth is out there» — гласит девиз «X-files», «правда не здесь», «правда сокрыта». Это есть первый жест конспирологического отношения к миру. Это значит, «нас обманывают», и, следовательно, «надо докопаться до истины, какой бы она ни была». «Очевидно, что истина, до которой надо докапываться, должна быть какой-то сногсшибательной — иначе не интересно и не было бы резона ее скрывать», — рассуждают конспирологи. Поэтому начинать надо с самых сильных гипотез — например, «миром правит тайный нацистский орден с централом в Антарктиде; его агенты — во всех правительствах и международных организациях». Вот это, действительно, следует скрывать. А расследовать смертельно опасно. Так каждый конспиролог сам становится агентом Малдером или его коллегой Скалли. И рутина скучной, мещанской, обывательской жизни мгновенно наполняется новым смыслом.

Блестящее резюме конспирологии дано в фильме «Теория заговора», вышедшем в 1997 году (режиссер Ричард Доннер, в главных ролях Мэл Гибсон и Джулия Робертс). Здесь главный герой, водитель такси, вначале предстает законченным шизофреником с манией преследования, одержимым навязчивыми бредовыми идеями. Позднее, однако, выясняется, что все его экстравагантные гипотезы отражают истинную реальность, что только он и прав, а все «нормальные» окружающие его люди глубоко заблуждаются. «The truth is out there», — утверждает главный герой, и не только находит эту «правду», но и убеждает в ней других.

Так темы конспирологии вышли на большой экран, стали составляющей частью современной массовой культуры. Стремительно выросли тиражи различных конспирологических исследований: люди покупают их миллионами, независимо от того, каким бредом полны брошюры. Конспирология постепенно становится легитимным стилем, своего рода модой. И есть основания считать, что это не просто краткосрочное увлечение, но устойчивая социологическая тенденция.

С точки зрения постмодерна, речь идет не просто об открытии конспирологами каких-то объективных закономерностей, ранее скрытых. Отнюдь, нет. Речь идет о том, что размыт сам образ мира, сформированный в эпоху модерна — с его представлениями о том, что есть и чего нет, с его верой в устойчивость «физической и механической картины мира», с его убежденностью в объективности мира и рационалистической просветительской программой. И из «щелей» разлагающегося модерна проступает иной мир — вытесненный, причудливый, сновиденческий, экстравагантный, хаотичный. В этом мире возможно то, что невозможно в модерне, в нем есть то, чего в модерне нет и быть не может. В нем нелепость рядоположена с безусловной истиной, а случайный обрывок перевешивает целостную систему. Конспиролог своей убежденностью завораживает саму реальность, которая если и сопротивляется ему, то отнюдь не так, как ранее — в позитивистском цикле. Реальности, по большому счету, почти все равно, что о ней думают люди, а так как мир не более, чем представление (Schein, как сказал бы Гегель), то упорно настаивающие на своем конспирологи (в ситуации, когда никто вокруг ни на чем особенно не настаивает) подчиняют себе реальность. И мы смотрим по ТВ передачу о «стержнях», эфемерных неопознанных летающих объектах особой остроконечной формы, запечатленных случайно на нескольких фотоснимках любителей. Эта передача не ставит задачи кого-то убедить, но с каждой серией грани возможного размываются, и маниакальная настойчивость конспирологов постепенно сама становится вектором возможного.

Более всего конспирологический подход характерен для анализа политических процессов. Здесь конспирология получает очень широкую и благодарную массовую поддержку. Власть, даже в самых демократических и транспарентных обществах, всегда предпочитает конфиденциальность — большинство политических решений принимаются за закрытыми дверями, и никогда СМИ не могут по-настоящему проникнуть за этот занавес. Вполне реальная и прагматически объяснимая зона тени разрастается у активных наблюдателей до невероятных размеров: так рождаются мифы о всевозможных «заговорах», складываются системы «оккультных корней» и «тайных связей», появляются слухи о «зловещих тайных обществах» и «агентах влияний».

В прикладной политологии и политической журналистике конспирологический метод получил самое широкое распространение: чаще всего наблюдатель и комментатор действий власти не знает всей подоплеки происходящего, и достраивает неизвестные звенья или факты волюнтаристически — «теория заговора» в этом бесценный помощник. Если между одним политическим деятелем или событием и другим нет никакой явной и прозрачной связи, а их надо (по логике статьи или комментария) связать между собой, напрашивается конспирологический метод: «эта связь есть, но она скрыта», это «тайная связь», а если эту связь сами главные герои публично отрицают, то тем самым они только подтверждают догадку о ее существовании.