Памела Друкерман - Французские дети не плюются едой [секреты воспитания из Парижа]
Перезванивает Саймон: отправляют поезд из Роттердама в Антверпен. Могу ли я встретиться с ним там? На огромном экране над головой вижу, что поезд из Брюсселя в Антверпен отправляется через пару минут. Хватаю холодильник с горошком и шприцем и бегу к платформе. Это похоже на сцену из «Секса в большом городе» или «Идентификации Борна», — как вам больше нравится.
Я уже готова вскочить на антверпенский поезд, когда звонит Саймон и кричит в трубку: «Никуда не уезжай!» Оказывается, он уже сел в поезд, идущий в Брюссель.
Беру такси до гостиницы, уютной и теплой, с большой елкой, наряженной к Рождеству. Мне бы благодарить Бога за то, что я вообще добралась сюда, однако номер, в который меня привел портье, не отвечает моим представлениям о романтической атмосфере. Он показывает другой, на последнем этаже, с мансардным потолком. Этот больше похож на место, где я хотела бы зачать ребенка.
Поджидая Саймона, принимаю ванну, надеваю халат и спокойно делаю себе укол. Понимаю, что из меня вышла бы неплохая героинщица. Однако надеюсь, что этого не произойдет. Лучше уж я стану неплохой мамой двоих детей.
Через несколько недель еду в Лондон по работе. В аптеке покупаю тест на беременность. Потом иду в кулинарию и покупаю сэндвич — с единственной целью: сделать тест в тускло освещенном подвальном туалете. (Ну ладно, допустим, сэндвич я тоже умяла с удовольствием.) К моему изумлению, тест показывает две полоски. Звоню Саймону, пока тащусь с чемоданом на встречу. Он тут же придумывает всякие прозвища нашему будущему младенцу. Поскольку бэби зачат в Брюсселе, не назвать ли нам его «брюссельской капусткой»?
Через пару недель Саймон идет со мной на УЗИ. Лежу на кушетке и смотрю на экран. Детка выглядит прекрасно: есть сердцебиение, головка, ножки. Потом замечаю сбоку какое-то темное пятно.
— А это что? — спрашиваю врача.
Та чуть смещает датчик. И вдруг на экране появляется еще одно маленькое тельце: с сердцебиением, ручками и ножками!
— Близнецы, — говорит врач.
Это один из самых прекрасных моментов в моей жизни. Мне словно вручили подарок: две пиццы! А какой эффективный способ размножения для женщины, которой уже за тридцать пять!
Но когда я поворачиваюсь к Саймону, то понимаю, что лучший момент моей жизни для него, возможно, худший. Кажется, он в шоке. Сначала мне даже не хочется знать, о чем он думает. У меня самой голова идет кругом. Но он, кажется, совершенно сражен важностью этого известия.
— Кончились те деньки, когда я мог спокойно посидеть в кафе, — бормочет он. Понятно, уже предвидит конец свободной жизни.
— Купите кофемашину, — советует узистка.
Мои друзья и соседи-французы поздравляют нас. Как нам удалось зачать близнецов, никто не спрашивает. Зато мои друзья-американцы не отличаются тактом.
— А вы не ожидали? — спрашивает одна мама из группы Бин, стоит мне поделиться новостью. Мое нейтральное «нет» вызывает новые вопросы: — А твой врач удивился?
Я слишком занята, чтобы обижаться. Мы с Саймоном решили, что нам нужна не кофемашина, а квартира побольше. (В той, где мы живем, всего две маленькие комнаты.) Вопрос становится еще актуальнее, когда мы узнаем, что наши близнецы — мальчики.
Осматриваю несколько квартир, но все они или слишком темные, или слишком дорогие, или с длинными страшными коридорами, ведущими в крошечную кухню (видимо, в XIX веке считалось не комильфо, если запахи еды, приготовленной слугами, достигали гостиной). Агенты по недвижимости расхваливают эти квартиры как «очень спокойные». Видимо, во Франции считается, что это главное качество как для жилья, так и для детей.
Я так сосредоточена на поисках квартиры, что почти не нервничаю из-за беременности. Кажется, следуя примеру француженок, я наконец поняла, что нет никакой необходимости отслеживать, правильно ли формируются брови у зародыша. (Хотя у моих зародышей их целых четыре — есть из-за чего волноваться.) Да, некоторые проблемы касательно рождения близнецов меня беспокоят — например, преждевременные роды. Однако большинство волнений снимают регулярные визиты к врачу. Поскольку у меня близнецы, я хожу в клинику чаще и чаще делаю УЗИ. И каждый раз красавец-узист показывает мне на экранчике «младенца А» и «младенца Б», а потом шутит, всегда одинаково: мол, можете потом выбрать им и другие имена. И я каждый раз улыбаюсь.
На этот раз больше волнуется Саймон — только переживает он за себя, а не за детей. Он даже дорогой французский сыр теперь ест с таким видом, будто это в последний раз в жизни. А мне очень нравится внимание к моей персоне. Несмотря на бесплатное ЭКО, близнецы в Париже воспринимаются как нечто необычное. (Я слышала, что и при ЭКО врачи часто подсаживают только один эмбрион.)
Проходит несколько недель, и живот становится заметен. На шестом месяце я уже выгляжу так, будто вот-вот рожу. Даже одежда для беременных мне маловата. Вскоре не только взрослые, но и маленькие дети начинают понимать, что ребенок в животе не один.
Изучаю спецжаргон: оказывается, на французском близнецов называют не «однояйцевые» и «разнояйцевые», а «истинные» и «ложные» — vrais или faux. Теперь говорю всем, что у меня «два ложных мальчика-близнеца».
Зря я волновалась, что мои близняшки появятся на свет раньше срока. На девятом месяце внутри меня сидят два доношенных младенца, и каждый весит примерно столько, сколько в свое время Бин. Люди за столиками в кафе показывают на меня пальцем. Подъем по лестнице становится подвигом.
— Если тебе нужна квартира, иди и ищи ее сам, — наконец говорю мужу. И меньше чем через неделю он ее находит — это первая и последняя квартира, которую ему показали. Она в старом доме — старом даже по парижским меркам. В ней нет коридоров, у подъезда тротуар втрое шире обычного. Но нужен серьезный ремонт. В итоге мы ее покупаем. За день до родов встречаюсь с прорабом и составляю план ремонтных работ.
Частная клиника, где я рожала Бин, была маленькой, стерильной, с круглосуточным детским отделением, нескончаемым запасом свежих полотенец и обедами в палату по меню, включавшему стейки и фуа-гра. Мне даже подгузники менять не приходилось.
Меня предупреждали, что государственный роддом, где я планирую рожать близняшек, далеко не так роскошен. В государственных клиниках во Франции уровень медицины превосходен, но условия спартанские. Роженицам выдают список вещей, которые нужно взять с собой, в том числе свои подгузники. Тут нет никаких индивидуальных родовых планов, джакузи и эпидуральной анестезии с возможностью ходить. А малышам не дарят шикарные маленькие шапочки. Характеризуя эту эффективную, но безличную систему, французы часто используют слово «конвейер».
Я собираюсь рожать в клинике Арман-Труссо — она в десяти минутах на машине от нашего дома, и в ней имеется все необходимое оборудование на случай осложнений в родах близнецами. (Позже узнаю, что при клинике есть детская больница, та самая, куда еженедельно наведывалась Франсуаза Дольто.) Мне не нужны роды в джакузи. Когда придет час, я уж найду способ устроить себе неповторимые роды: нью-йоркская изобретательность поможет. Говорю Саймону, что мы и так уже сэкономили по полной, ведь я рожаю двоих детей по цене одного.
У меня начинаются схватки, мне делают анестезию, даже не спрашивая. Врач везет меня в стерильную операционную, чтобы можно было сразу сделать кесарево в случае необходимости. Я лежу на спине, ноги вдеты в стремена образца 1950-х, вокруг снуют незнакомые люди в хирургических шапочках и масках. Несколько раз прошу, чтобы кто-нибудь подложил мне подушки под спину, — хочу видеть, что происходит. Но никто даже не реагирует. Наконец — в качестве уступки — под меня подкладывают сложенную простыню, отчего становится совсем уж неудобно.
Как только начинаются роды, мой французский куда-то испаряется. Не понимаю ни слова из того, что говорит врач, и могу отвечать только на английском. Видимо, такое бывало раньше, потому что акушерка с ходу начинает переводить. Может, она упрощает слова врача или просто не очень хорошо знает язык — в основном слышу от нее только «тужьтесь» и «не тужьтесь».
Когда появляется первый малыш, акушерка протягивает его мне. У меня перехватывает дыхание. Вот он, «младенец А»! Только мы с ним начинаем знакомиться, как акушерка похлопывает меня по плечу.
— Простите… вам еще одного надо родить, — говорит она и уносит «младенца А» в неизвестном направлении. Тут я понимаю, что с близнецами придется нелегко.
Через девять минут на свет появляется «младенец Б». Только я успеваю поздороваться с ним, как его тоже уносят. Вскоре вообще все куда-то пропадают: Саймон, малыши и большинство персонала, принимавшего роды. Я по-прежнему лежу на спине и не чувствую ничего ниже пояса. На металлическом столе рядом лежат две красные плаценты — каждая размером с человеческую голову. Кто-то решил открыть раздвижные шторки, игравшие роль стен в моем родблоке, и теперь любой, кто проходит мимо, может во всех подробностях насладиться видом того места, откуда пять минут назад появились близняшки.
