Моцарт. К социологии одного гения - Норберт Элиас
Этого архиепископ, очевидно, не ожидал. Он хотел заставить Моцарта подчиниться, но вряд ли был готов к тому, что его подчиненный перехватит инициативу и сам подаст в отставку. С точки зрения архиепископа, такая реакция молодого человека была совершенно безумной, ведь это он повсюду искал себе должности и ничего не нашел, пока зальцбургский двор милостиво не принял его обратно, да еще и с увеличенным жалованьем. Однако Моцарт твердо решил остаться в Вене. 9 мая, сразу после ссоры с архиепископом и все еще исполненный ярости, он в своем новом обиталище у фрау Вебер сел за стол, чтобы написать отцу о последних событиях. Он рассказал, как граф Коллоредо осыпал его ругательствами, и подчеркнул — не переставая заверять отца в любви к нему и к сестре, — что с Зальцбургом у него покончено[92].
2
Теперь маленький мир зальцбургского двора забурлил по-настоящему. 10 мая Моцарт отправился к своему непосредственному начальнику, оберсткюхенмейстеру графу Арко, и вручил ему формальное письмо к архиепископу с просьбой дать ему отставку. Одновременно он хотел вернуть средства на обратную дорогу в Зальцбург, которые уже получил. Граф Арко отказался принять и письмо, и деньги. Вероятно, по согласованию с архиепископом он попытался отговорить строптивого молодого человека от его намерения. Он сказал, что Моцарт не может уйти со своего поста, не получив согласия отца; это его долг и обязанность. Моцарт ответил, что прекрасно знает, в чем заключается его долг перед отцом. Чтобы отвлечься, он пошел вечером в оперу, но все равно был крайне взволнован, весь дрожал и вынужден был покинуть театр в середине первого акта. На следующий день он также чувствовал себя больным; он остался в постели и пил тамариндовую воду, чтобы успокоиться.
12 мая Моцарт снова написал отцу и повторил, что твердо намерен навсегда оставить службу. После того как архиепископ так унизил его и запятнал его честь, писал он, у него нет другого выбора; отец же, если сын ему дорог, пусть лучше вообще ничего не говорит по поводу этой истории[93]. Через несколько часов он, очевидно, немного пришел в себя и отправил второе письмо вслед за первым. Теперь он пытался объяснить, что и при трезвом рассмотрении его решение было совершенно разумным. Тяжелое оскорбление, нанесенное ему, стало лишь последней каплей. Зальцбург не дает ему ничего, кроме тесноты; ни стимула, ни признания. А в Вене у него уже появилось много хороших и полезных связей. Его приглашают, оказывают ему всяческие почести и к тому же платят. Пусть отец не беспокоится ни о нем, ни о своем собственном положении. В самом деле, не может же архиепископ быть такой дрянью, чтобы лишить отца должности из-за того, что поссорился с сыном.
На этот счет Леопольд Моцарт имел сомнения. Для него ситуация действительно была крайне шаткой, и он действовал, как он это часто делал и раньше, с величайшей осмотрительностью, но поступки его были неоднозначны. Даже сегодня трудно определить, чем он больше руководствовался в своем поведении — заботой о будущем сына или о своем собственном. Во всяком случае, он настаивал на том, что честь его сына требует решения этого вопроса не в Вене, а в Зальцбурге. Поэтому пусть Вольфганг возвращается, что абсолютно необходимо, если он хочет выйти из этого дела достойно. В то же время он подозревал сына в том, что остаться в Вене тот желает в основном ради собственного удовольствия. Возобновление — в качестве жильца — связи с семьей Вебер, очевидно, вызвало у него глубокое недоверие — небезосновательное, как вскоре выяснилось. Воспоминание о том, что в Мангейме Моцарт без памяти влюбился в одну из дочерей этой семьи, осталось грузом на сердце Леопольда. Он знал, что есть еще две дочери, заподозрил неладное и использовал весь свой авторитет, чтобы вернуть мальчика в Зальцбург. Но при всем этом он, конечно, опасался и жестокой мести архиепископа в случае, если тот заметит хоть малейший признак поддержки непокорного Вольфганга, решившего уйти с придворной службы. Поэтому Леопольд не откладывая написал графу Арко письмо с заверениями в том, что он никоим образом не одобряет поступок сына, а, наоборот, требует от него немедленно вернуться в Зальцбург. Вольфгангу он написал то же самое и в том же тоне.
Для Моцарта письмо отца оказалось сильным ударом. Но теперь, когда бунт против архиепископа грозил перерасти в бунт против отца, вдруг стало видно, насколько уверенным в себе и независимым в своих решениях он стал к тому времени. Он ясно видел, что в тесноте Зальцбурга ему и его творчеству не суждено реализоваться. В отличие от отца он понимал, что те жалкие интриги, в которые он был вовлечен при зальцбургском дворе, и те унижения и мытарства, которым он там подвергался, будут повторяться вечно, если он даст слабину и вернется туда.
Однако, в отличие от отца, Моцарт недостаточно ясно представлял себе трудности, с которыми ему предстояло столкнуться после отъезда из Зальцбурга. Граф Арко, которому он после первого отказа вручил второе и, наконец, третье прошение об увольнении, при последней встрече недвусмысленно обрисовал ему, что ждет молодого музыканта, который хочет зарабатывать на жизнь в Вене без постоянной должности. Он сказал Моцарту (который в письме к отцу воспроизвел его слова) следующее: поверьте мне, [тут вы слишком обольщаетесь]. Слава человеческая длится здесь недолго. Поначалу тебя все превозносят, и ты очень много зарабатываешь, это правда. Но что потом? Через несколько месяцев венцам опять захочется чего-то новенького[94].
Этот разговор состоялся в начале июня. Как видим, конфликт между Моцартом и его господином затянулся. Архиепископ не собирался принимать отставку своего слуги. Моцарт, не уступавший ему в упрямстве, подавал — по инстанциям, через оберсткюхенмейстера — одно прошение за другим. Граф Арко, очевидно, отказывался передавать их наверх. Чтобы вразумить молодого человека, он даже объявил ему, что и сам тоже частенько принужден сносить от архиепископа злые слова. Моцарт ответил, пожав плечами: «У вас, должно быть, есть причины, почему вы это терпите, а у меня есть причины не терпеть этого»[95].
Но, так сказать, перетягивание каната еще не закончилось, прошение Моцарта все еще не было принято. Венское общество сплетничало об
