Постлюбовь. Будущее человеческих интимностей - Виктор Вилисов
Исследовательница Миту Саньял в (потрясающей) книге Rape[289] пишет, что изнасилование — это чуть ли не самое гендеризованное из преступлений. Выше я уже писал, как понятие классического феминизма о насилии как безусловно патриархальном терроризме закрепляет и усиливает гендерную бинарность; Саньял в книге пишет об этом же применительно к изнасилованию. Она рассказывает, что с самого детства ей, желая обезопасить, говорили, что женщины — это уязвимые создания, что, по сути, есть два гендера — насильники и жертвы, первые всегда мужчины, вторые всегда женщины. До начала 1980-х во всех странах, где были законы об изнасиловании, оно определялось как пенетрация или «овладевание» мужчиной женщины, часто оговаривалось, что они не должны быть в браке, чтобы это считалось изнасилованием. До 1970 года мужчин даже не спрашивали в опросах, подвергались ли они сексуальному насилию или домогательствам. А в 2012-м результаты ежегодного Национального опроса жертв преследований в США показали, что 38 % пострадавших от сексуального насилия — мужчины; как получилась такая цифра, если в предыдущие годы она не превышала 10 %? Дело в том, что в 2012-м в США изменили определение насилия с «овладения женщиной против её воли» на «пенетрацию вагины или ануса телом или объектом, либо оральную пенетрацию — без полученного согласия» — во второй формулировке не прописывается гендер ни жертвы, ни насильника. Но с этим определением тоже возникают нюансы: если нежелательную оральную пенетрацию производит мужчина (в отношении женщины или мужчины, в случае римминга) — тогда это считается насилием; но мужчина, чей член берут в рот против его воли, — не может считаться жертвой, потому что это, очевидно, не пенетрация; в итоге в опрос была добавлена формулировка «принуждение к пенетрации». То, что язык секса так сосредоточен вокруг проникновения, — тоже характерно; немецкая писательница Бини Адамчак в одном из текстов предлагает термин «навёртка» (circlusion) как антоним пенетрации; это всем знакомый повседневный жест — накручивание гайки на болт, откусывание банана, — этот неологизм описывает тот же самый процесс, но с другой перспективы; теоретически он может помочь выравниванию баланса в языке, приданию агентности женщинам в сексе и — адекватному языку разговора и описания насилия, когда жертвой является мужчина.
Гомо-, би- и гетеросексуальные мужчины действительно становятся жертвами изнасилований, причём не только мужчинами; это не умещается в обывательском сознании — ведь мужчина всегда сильнее, он может сопротивляться, но зачем ему сопротивляться, если в природе мужчины всегда хотеть секса, а значит, он далеко не так травмируем насилием, как женщины, но даже если женщина насилует мужчину, то это крайне редкие случаи. Это всё так называемые rape myths, мифы об изнасиловании, которые в отношении женщин феминистское движение в одних частях света успешно побороло; в отношении мужчин похожего процесса пока не произошло. Насилие далеко не всегда связано с сексуальной ориентацией; большинство людей, осуждённых за насилие над детьми, в действительности не имеют врождённой или приобретённой страсти конкретно к несовершеннолетним телам[290]; то есть, что бы ни думали разжигатели моральных паник, большинство чайлд-абьюзеров — не инфантосексуалы, а члены семей этих детей, близкие родственники или знакомые, сексуально ориентированные на взрослых людей. Так и мужчин действительно насилуют не только мужчины любой ориентации, но и женщины, как бы это ни казалось невероятным; да, для такого секса необходима эрекция; нет, сам факт эрекции (как и выделение смазки у женщин при насилии) не значит, что мужчине нравится и он возбуждён, это просто реакция организма на стимуляцию; да, эрекция и эякуляция возможны у мужчины без сознания. Как мы выяснили выше, насилие интерсубъективно, оно зависит от социального пространства; Саньял цитирует социологиню Герлинду Шмаус, которая изучала насилие в тюрьмах, — она приходит к такому же выводу, что изнасилование — результат социального пространства, а не действия индивидов. В тюрьме — как и в армии, закрытых школах, монастырях, частных военных компаниях и других местах — особый институциональный контекст, который активно подталкивает людей к изнасилованиям. Это не значит, что только закрытые учреждения провоцируют абьюз, это значит, что и в структуре и архитектуре городских пространств и отношений в городе могут быть выявлены (и исправлены) паттерны, делающие насилие возможным.
В контексте меняющихся норм становится актуальным вопрос — а что вообще считать изнасилованием; мужчинам-жертвам не верят, потому что считается, что просто нежелательный секс под принуждением, которого можно было бы избежать силой, — это не изнасилование. Швеция — один из примеров, где последние десять лет процент выявленных изнасилований растёт именно из-за расширения юридического определения, это свидетельство того, что страна действительно борется с насилием. Она первой в мире в 1984 году убрала гендерные признаки из определения насилия; в 2005 году закон был переписан, включив секс со спящим человеком или не могущим по иным причинам сказать нет; в 2012 и в 2018-м понятие изнасилования снова было расширено — теперь в него включается любой секс без активного согласия, даже если не было физического принуждения; если пересчитать текущий шведский рейтинг насилия по модели, признанной в Германии, он упадёт почти на 327 %. Как не бывает опыта чистого насилия, так и не бывает опыта чистой травмы — она зависит как от индивидуальных факторов, так и от социального окружения и доступных ресурсов помощи. Саньял цитирует разных женщин, которые описывают свой опыт насилия в незападных
