Николас Уэйд - На заре человечества: Неизвестная история наших предков

Археологи привыкли объяснять превращения человека в культурологических терминах. Палеонтологи же, работающие с гораздо более продолжительными отрезками времени, склонны объяснять те или иные новации работой эволюции и генетикой. Палеонтолог Ричард Клейн полагает, что освоение современного поведения – глубинная перемена, которая не могла произойти без генетической подготовки. «С точки зрения поведенческих способностей первые современные или почти современные африканцы поначалу мало отличались от неандертальцев, но со временем, вероятно благодаря нейрологическим модификациям, смогли перейти к культуре, обеспечившей им явное эволюционное преимущество перед неандертальцами и другими древними людьми»{30}.

Очевидно, что именно генетический, а не культурный сдвиг 4,4 млн лет назад подарил австралопитеку прямохождение. Совокупность генетических изменений 2,5 млн лет назад модифицировала австралопитеков до Homo habilis с большим мозгом и умением изготовлять орудия. Третье крупное генетическое преображение 1,7 млн лет назад сформировало из человека работающего более совершенного человека прямоходящего, обусловило переход от разных гендерных иерархий к партнерству в парах. По мнению Клейна, четвертая генетическая революция потребовалась для появления 50 000 лет назад человека с современной поведенческой моделью.

Эта генетическая революция, очевидно, была настолько глубинной, что затронула целый ряд различных аспектов общественного поведения человека и его технических умений, отметив его небывалой способностью к новаторству. Наиболее вероятной причиной такого превращения, считает Клейн, могло быть появление языка.

Жизнь общественных животных ничто не может переменить столь кардинально, как способность передавать точные смыслы от одного индивида к другому. Общий язык делает малые группы более сплоченными и позволяет планировать на долгое время вперед, стимулирует передачу знаний и освоенных навыков.

Точно известно, что люди заговорили еще до того, как покинули Африку, таким образом, язык зародился не позже чем 50 000 лет назад и не раньше чем 5 млн лет назад, когда разошлись генетические линии человека и шимпанзе. Если искать приметы резкого усложнения поведенческих форм, указывающего на возможное появление языка, в археологических свидетельствах, то самым подходящим моментом окажется, пожалуй, область перехода от анатомически современного человека к человеку, современному с точки зрения поведения.

Теорию Клейна разделяют не все археологи, оппоненты же подвергают сомнению отправной момент его аргументации: резкий разрыв, который Клейн наблюдает между поведенческими моделями конца среднекаменного века и начала позднекаменного.

Такие критики Клейна, как Салли Макбрерти из Университета Коннектикута и Элисон Брукс из Университета Джорджа Вашингтона, утверждают, что весь среднекаменный век шло постепенное накопление прогрессивных поведенческих схем, которые в итоге и сложились в современную модель. «Все обнаруженные археологами в Африке артефакты показывают, что переход к полностью современному поведению не был следствием биологической или культурной революции, а произошел в результате импульсного распространения некоторого корпуса общих знаний и применения новаторских решений "по мере необходимости"», – пишут эти ученые{31}.

Несколько новых археологических находок подрывают до сих пор не противоречившее археологическим данным утверждение Клейна, что в Африке ранее 50 000 лет назад не обнаруживается следов современных поведенческих моделей. Кристофер Хиншельвуд из Бергенского университета (Норвегия) обнаружил недавно набор из 41 раковины, продырявленных так, будто они служили бусинами ожерелья. Раковины найдены в пещере Бломбос в Южной Африке; возраст слоя, в котором они лежали, физическими методами определен в 76 000 лет{32}. Такие давние даты уже не определяются надежным радиоуглеродным методом, и применяются другие, значительно менее точные. Но, если возраст находки установлен верно, а просверленные раковины – и в самом деле бусы, это означает, что декоративное искусство, практика, известная только у современных людей, зародилось гораздо раньше, чем мы думаем.

Еще один вид деятельности, считающийся современным, – рыбалка. И тут теория Клейна сталкивается с проблемой в виде восьми зазубренных костяных наконечников, которые могли быть гарпунами для добычи рыбы. Эти наконечники обнаружены на стоянке Катанда, что располагается в Заире на берегу реки, в культурном слое возрастом 100 000 лет. Клейн считает, что, если измерить возраст самих наконечников, он окажется меньше 12 000 лет.

Теория Клейна долго не могла объяснить и то, как быстро современные люди очутились в Австралии. Такой бросок потребовал бы умения строить суда и навыков мореплавания, присущих человеку разумному. Долгое время ученые, ссылаясь на находки из погребений на озере Мунго в юго-восточной Австралии, считали, что человек покорил этот континент 60 000 лет назад. Из чего следует, что в Африке современное поведение сформировалось еще раньше. Однако недавно оказалось, что датировка захоронений Мунго неверна: погребениям всего лишь 42 000 лет, найденные в них артефакты позволяют говорить о присутствии раннего человека в период между 50 000 и 46 000 лет назад{33}. При такой датировке Мунго нет противоречия концепции о том, что человек с современным поведением покинул Африку не раньше чем 50 000 лет назад.

Что касается гарпунов и иных находок, Клейн считает, что это, по крайней мере на сегодня, аномалии, не вписывающиеся в общепринятую археологическую картину. Если наконечникам из Катанды 100 000 лет, почему такое важнейшее умение, как рыбалка, не распространилось со скоростью лесного пожара? Однако больше ни на одной из африканских стоянок не обнаруживается рыболовных снастей, сделанных раньше, чем 25 000 лет назад. Клейн, проводивший раскопки в Африке, дважды обнаруживал овечьи кости в культурных слоях, относящихся к среднекаменному веку, завершившемуся 50 000 лет назад. Поскольку до одомашнивания овцы от того момента еще 40 000 лет, очевидно, что кости – внедрения из вышележащих слоев, занесенные землеройными животными или каким-то иным из множества путей, нарушающих археологическую датировку. Археологи знают, что в любом культурном слое встречаются более поздние внедрения, говорит Клейн, и потому выводы нужно основывать на хорошо просматривающихся закономерностях, а не на случайных аномалиях. Критики его теории, считает Клейн, исследуют помехи, а не сигнал.

Наблюдая невероятный процесс постепенного создания человека из обезьяны, легко подумать, будто конечный результат был целью, к которой двигалась эволюция. Но, разумеется, эволюция – слепой, бездушный процесс, не имеющий цели и уж тем более не заботящийся о благополучии участников. Его направляют мутации, естественный отбор и дрейф генов. Мутации – это случайные естественные изменения в химических блоках ДНК, неутомимый мотор обновлений человеческого генома. Эти обновления – сырье, на котором работает естественный отбор, отбрасывающий неудачные модификации и закрепляющий те, которые дают репродуктивное преимущество. Могучий прилив дрейфа генов путем случайной передачи генов между поколениями навечно закрепляет в популяции одни вариации гена и отбрасывает множество других, сокращая тем самым привносимые мутациями обновления.

В игре этих трех сил иному увидится верный рецепт хаоса, на самом же деле эволюционные механизмы принесли в мир такие сложнейшие устройства, как человеческое ухо или глаз. Поскольку искусственно подобные приспособления инженеры могут создавать только для решения определенных задач, биологи часто говорят об эволюции так, будто у нее есть намерения или планы. Но это всего лишь удобный образ для описания эволюционного процесса, и не нужно думать, будто у эволюции есть какие-то цели или «мысли».

Принимая эту условность, можно сказать, что с появлением языка эволюция в значительной степени решила великую задачу переделывания обезьяны в человека и превращения человека в общественное животное. И поскольку язык – способность, определяющая вид, и, может быть, единственное резкое отличие людей от других биологических видов, стоит рассмотреть внимательнее характер его эволюции.

3. Первые слова

Речь, конечно, не может быть отнесена к настоящим инстинктам, потому что она должна быть выучена. Она, однако, весьма отличается от всех обычных искусств, потому что человек обладает инстинктивным стремлением говорить, как это можно видеть в лепете наших детей, тогда как ни у одного ребенка нельзя заметить инстинктивного стремления варить, или печь, или писать.

Сырье эволюционного процесса – генофонд биологического вида и мутации в случайном порядке, возникающие в этом генофонде. Столь жесткие ограничения означают, что орган или способность не могут возникнуть на пустом месте: они формируются постепенно из уже имеющихся сущностей, и каждая из промежуточных стадий сама по себе должна обеспечивать преимущество.