Томаш Седлачек - Экономика добра и зла. В поисках смысла экономики от Гильгамеша до Уолл-стрит
В Ветхом Завете природа поэтически возвышается. В «Эпосе о Гильгамеше» мы этого не наблюдаем. Ветхозаветная Песнь Песней описывает любовные отношения через символику природы. Не случайно все хорошее у любовников происходит за городскими стенами, в винограднике, в саду. И наоборот, все плохие события случаются в городе: здесь влюбленные не могут найти друг друга, их избивают и стыдят стражники. На природе же, в винограднике безопасно, влюбленные наедине друг с другом, им никто не мешает, как они того и желают.
Если говорить коротко, то природа и естественность для иудеев несли в себе положительный заряд, а городская цивилизация – отрицательный. Первоначально Божий «алтарь» был передвижной, и на стоянках он располагался «всего лишь» в палатке, скинии (отсюда понятие «скиния Господня»). Цивилизация человека будто бы только портит: чем ближе он держится к природе, тем больше он человек. Для того чтобы быть хорошим, человеку не нужна цивилизация. В отличие от эпоса, зло для иудеев находится внутри городских стен и заключается в самой цивилизации.
Такая точка зрения на роль естественного состояния в древнееврейской (и нашей) культуре претерпела дальнейшее развитие. Евреи выбирают себе царя (при однозначном несогласии пророков Божьих) и поселяются в городах, где в конечном счете размещают скинию Господню и строят храм. Город Иерусалим впоследствии обретает для религии в целом исключительное значение. Древнееврейское мышление еще больше склоняется к городской модели, что становится очевидным уже во времена раннего христианства. Достаточно прочитать, например, Откровение Иоанна Богослова – и сразу становится понятно, как изменилось с ранних ветхозаветных времен представление о рае, когда раем был сад. Иоанн описывает свое видéние, в котором небеса – это Новый Иерусалим, город, где и находится рай, где можно в деталях разглядеть стену и точно ее измерить (!), где улицы сделаны из золота, ворота из жемчуга. Здесь есть древо жизни и текут реки, но больше описаний природы в последней книге Библии не встречается.
Это явление прекрасно отражает происходящие в то время изменения в восприятии человеком своего естественного состояния. Христианство (под влиянием античной культуры) уже не считает естественность человека однозначно положительной и не относится к природе столь идиллически, как ветхозаветные пророки.
Влияет ли все это на экономику? Больше, чем мы можем себе представить. Если считать, что человек по своей природе добр, то для регулирования коллективного социального поведения сильная рука правителя не нужна. Если людям изначально присуще стремление (склонность) к добру, то государство, правитель или, если хотите, гоббсов Левиафан не должны подменять его в этой роли[83]. А вот если мы, наоборот, примем гоббсово ви́дение естественного человеческого состояния как ориентированного на насилие, войну всех против всех, когда homo homini lupus, человек человеку волк (зверь!), то людей необходимо цивилизовать (из волка сделать человека) сильной рукой правителя. Если человек от рождения не наделен стремлением делать добро, значит, оно должно быть привито ему сверху путем насилия или через угрозу насилия. Так как в естественном состоянии «нет места для трудолюбия, так как никому не гарантированы плоды его труда, и потому нет земледелия, судоходства, морской торговли… ремесла, литературы», то «жизнь человека одинока, бедна, беспросветна, тупа и кратковременна»[84].
И наоборот, хозяйственная политика может дать гораздо больше свободы людям, если правитель верит в природу человека, в его изначальное стремление к добру, которое только и нужно что лелеять, направлять и поддерживать (законами, например).
С точки зрения развития экономической мысли интересно взглянуть на различия между Ветхим Заветом и «Эпосом о Гильгамеше» в похожих с виду историях. В эпосе, например, несколько раз говорится о Всемирном потопе, заметно напоминающем потоп библейский:
Ходит ветер шесть дней, семь ночей,Потопом буря покрывает землю.При наступлении дня седьмогоБуря с потопом войну прекратили,Те, что сражались подобно войску.Успокоилось море, утих ураган – потоп прекратился.Я открыл отдушину – свет упал на лицо мне,Я взглянул на море – тишь настала,И все человечество стало глиной!Плоской, как крыша, сделалась равнина[85].
В «Эпосе о Гильгамеше» потоп произошел задолго до основной истории. Его пережил только Утнапишти, потому что построил корабль, благодаря которому и спас все живое.
Нагрузил его всем, что имел я,Нагрузил его всем, что имел серебра я,Нагрузил его всем, что имел я злата,Нагрузил его всем, что имел живой я твари,Поднял на корабль всю семью и род мой,Скот степной и зверье, всех мастеров я поднял[86].
Утнапишти, в отличие от Ноя, в первую очередь погрузил даже не упоминаемое в библейской истории золото и серебро. Так как для эпоса город представляет собой место, защищенное от «зла за стеной», то отношение к богатству как к чему-то главному и позитивному является логичным. Именно в городе сосредоточено богатство во всех его формах. В конечном счете и Гильгамеш отчасти достиг своей славы вследствие убийства Хумбабы – поступка, который принес ему, помимо всего прочего, еще и материальное благополучие в виде древесины вырубленных кедров.
Укрощение дикого зла и прообразы невидимой руки рынка
Вернемся еще раз к очеловечиванию дикого Энкиду, то есть к процессу, который с небольшой долей фантазии можно воспринимать как самое начало зарождения принципа невидимой руки рынка и, следовательно, как некую параллель одной из главных схем экономической теории.
Энкиду наводил ужас на людей, уничтожал результаты их труда, мешал охоте и возделыванию почвы. Один из пострадавших охотников говорит о нем:
Боюсь я его, приближаться не смею!Я вырою ямы – он их засыплет,Я поставлю ловушки – он их вырвет,Из рук моих уводит зверье и тварь степную, —Он мне не дает в степи трудиться![87]
А вот после его очеловечивания все становится по-другому:
Пастухи покоились ночью.Львов побеждал и волков укрощал он —Великие пастыри спали:Энкиду – их стража, муж неусыпный…[88]
«Одомашнив» и цивилизовав Энкиду, человечество укротило неконтролируемое, дикое, несущее хаос зло, ранее яростно вредившее и выступавшее против городских благ. Энкиду рушил (во внешнем мире, за стеной) все сделанное городом. Но позднее он был приручен и теперь вместе с цивилизацией воюет против природы и естественного состояния вещей. Интерпретация этого момента для экономистов очень важна. Энкиду доставлял неприятности, и против него было невозможно воевать. Однако зло с помощью ловушки было превращено в нечто, приносящее цивилизации большую пользу.
Возможно, речь идет об изображении плохой человеческой «в-рожденной» черты (например, эгоизма, приоритета собственных пристрастий над интересами ближнего). Энкиду поразить нельзя, но использовать на службе добру можно. Подобный мотив – уже как важнейшая идея экономики – проявляется тысячу лет позднее вместе с выражением, знакомым далеко не только экономистам: «невидимая рука рынка». Иногда дьявола – в нашем случае зло – лучше запрячь в плуг, чем с ним воевать. Использовать для достижения намеченных нами целей его собственную энергию проще, чем прилагать огромные усилия для подавления; вместо бессмысленных потуг усмирить бурную реку лучше поставить на ней мельницу. Одна из самых старых чешских легенд гласит, что так поступил и святой Прокопий[89]. Он не только выкорчевывал лес (!) и обрабатывал землю (а значит, покорял себе природу), но и, по свидетельствам людей, пахал поле на запряженном в плуг черте[90]. В данном случае мы видим умение обращаться с чем-то небезопасным, чего обычный человек боится. Прокопий хорошо понял, что мудрее и выгоднее соответствующим образом использовать стихийные хаотические силы, чем тщетно, по-сизифовски пытаться их подавить, устранить и уничтожить. До определенной степени он был знаком с проклятием зла, о котором в пьесе Гёте «Фауст» говорит дьявол Мефистофель:
Я – часть той силы,что вечно хочет злаи вечно совершает благо.
О проблеме превращения зла в созидательную силу рассказывает Майкл Новак в своей книге «Дух демократического капитализма»[91]. В ней утверждается, что только демократический капитализм, в отличие от всех альтернативных систем, часто утопических, сумел понять, как глубоко таится зло в человеческой душе, и осознал, что никакая система этот «грех» искоренить не способна. Лишь демократический капитализм может использовать «его [греха] энергию для достижения благих целей (то есть как можно большего вреда сатане)»[92].
