Вильфредо Парето - Трансформация демократии (сборник)
Тщательное изучение фактов приводит нас к важнейшему выводу, что «колебания отдельных частей социального феномена связаны между собой, как и сами эти части, и попросту выражают происходящие в них изменения. Если прибегнуть к обманчивому понятию „причины“, то можно сказать, что нисходящий период есть причина восходящего периода, и затем наоборот; но это лишь означает, что восходящий период неразрывно связан с предшествующим ему восходящим, и затем наоборот; следовательно, в целом: что отдельные периоды суть проявления одного и того же положения вещей, и что мы наблюдаем их чередование, так что процесс этого чередования образует экспериментальное единообразие. Существуют различные типы таких колебаний, зависимые от времени, за которое они происходят. Оно может быть кратчайшим, кратким, длинным и очень длинным (§ 2338)».
Таким образом, нам предстоит исследовать, принадлежит переживаемая нами трансформация к кратким и случайным или ее следует отнести к среднесрочным либо долгосрочным процессам (1718).
Другой вывод связан с тем, что поиск наилучшего способа управления бессмыслен и химеричен, и не только в силу неопределенности понятия «наилучшее» (2110), но и потому, что он предполагает несбыточное условие – прекращение движения в этом наилучшем состоянии.
Даже при установлении четких ограничений сохраняются большие трудности, вызванные скудостью достижений общественной науки на сегодняшний день. Тем не менее можно надеяться, что туман, скрывающий от нас взаимозависимость социальных явлений и их единство, будет постоянно рассеиваться.
Если мы обратимся к всевозможным теориям парламентарного и конституционного государства, разработанным в прошлом веке, то увидим, что ни одна из них не объясняет происходящего сегодня: факты расходятся с ними. Если кто-то, например, перечитает книги Милля о «Представительном правлении» и о «Свободе», в свое время пользовавшиеся огромным успехом, ему придется мысленно перенестись в общественную среду, которая не имеет ничего общего с современной Англией и которая покажется ему совершенно удаленной от реальности.
Кого сегодня заботит равновесие ветвей власти? Сбалансированность прав государства и индивида? Находится ли все еще в полном здравии достопочтенное моральное государство? Гегелевское государство, безусловно, – это великолепный плод фантазии, сохраняющийся для нужд поэтической или метафизической социологии, но трудящиеся отдают предпочтение более осязаемым материям, таким как повышение заработной платы, прогрессивные налоги, сокращение рабочей недели, хотя не отказываются и от собственных мифов о блаженном пролетариате, о духе зла, воплотившемся в капиталистическом строе (§ 1890), об идеальной власти советов рабочих и солдат и т. п.
Нам говорили, что война теперь невозможна, потому что вследствие развития военной техники она была бы слишком разрушительной. В крайнем случае, говорили нам, пролетарии и от их имени социалисты помешали бы развязыванию войны всеобщей стачкой или другим способом. После этих благих уверений разразилась мировая война. Всеобщая стачка не состоялась; напротив, социалисты, заседавшие в парламентах разных стран, вотировали военные расходы или не выразили особого протеста против их ассигнования. Немецкие социалисты, наследники Маркса, проголосовали за них почти единодушно, так что призыв их учителя «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» автоматически превратился в другой – «Пролетарии всех стран, истребляйте друг друга!»
Сегодня мифы и пророчества возрождаются. Согласно одним из них мир и радость всему миру должна принести Лига Наций, в которой восторжествовали лозунги защитников права, справедливости и, как прибавляют некоторые, свободы; согласно другим это будет большевизм. Разумеется, многие уже простились с этими надеждами, но немало и тех, кто искренне и всей душой уповают на них. Как ни странно, и теперь, когда наступило разочарование, люди убеждены в том, что Лига Наций станет панацеей, излечивающей все земные невзгоды. Есть и такие, правда их немного, кто все еще верит в четырнадцать пунктов Вильсона, который, в отличие от всех прежних мыслителей, якобы сумел отыскать прочные основания для идеальной республики. Но почему бы не понять их? Есть ведь и те, кто верит в силу магии и даже – как говорят – заклинает дьявола; разве мы не видим, сколь многочисленны адепты «христианской науки»[24]?
Перейдем к выводам. Когда ставится о вопрос о том, являются ли планируемые меры правильными, справедливыми, моральными, благочестивыми, патриотическими и т. д., то речь идет об их соответствии эмоциям, в общем довольно неопределенным, некоего коллектива на данном отрезке времени, и это может быть полезно для установления согласия в указанном коллективе, но очень мало или ничего не говорит о том, можно ли провести эти меры в жизнь и когда; какие социальные и экономические последствия они повлекут.
Мало – если существует какая-то вероятность, что указанные меры соответствуют тому пониманию данного общества, которое пригодно для него уже в силу давности своего бытования (§§ 1778, 2520). Ничего – если эти меры соответствуют именно той (часто весьма существенной) стороне указанного понимания, которая оторвана от действительности.
Например, понимание того, что поход в Азию для отвоевания Святого гроба был благочестивым предприятием, помогало предвидеть прием, который глубоко верующие христиане окажут идее Крестовых походов, но оно ничего не давало для прогнозирования их экономических, политических и социальных последствий. Барон, отправлявшийся в крестовый поход, был превосходным христианином, хотя иногда он был скорее беспокойным искателем приключений, но он несомненно был плохим феодальным сеньором, потому что этот поступок вел к деградации его сословия. Современные буржуа, очень воинственно настроенные, являются истинными патриотами (впрочем, и среди них немало хищников), однако отчасти они собственноручно приближают последний час своего класса.
В этом и во многих других подобных случаях, если результат представляется полезным для общества, можно сказать, что ему способствовали действия людей, стремившихся к идеальной цели и неосознанно вступивших при этом на путь, которого они избегали бы, если бы знали, куда он ведет.
Таким образом, одно дело – рассуждать об идеальных целях, другое – двигаться куда-то в реальности. Можно выдвигать неотразимые аргументы в пользу божественных прав королей и императоров, священной власти большинства, торжества благословенного пролетариата; такими аргументами пользовался Победоносцев[25], чтобы упрочить царское самодержавие. Но все эти пространные рассуждения ничего не дают для понимания последствий тех или иных преобразований.
Спарта отказывала чужеземцам в гражданстве; Рим предоставлял его косвенным образом, включая в число своих граждан вольноотпущенников. Какое суждение можно высказать относительно этих порядков: 1) с точки зрения предполагаемого равенства людей, их неотъемлемых прав, человечности? 2) с точки зрения экономических, социальных, политических условий? Это два разных вопроса, не имеющих между собой ничего общего.
Справедлив ли данный налог или несправедлив? Ответ на этот вопрос можно дать, основываясь на чувстве, и только чувство сможет его разрешить; в таком случае логические посылки, связанные с ним, будут чистыми деривациями. Это может быть вопрос формальной логики, и тогда его можно решить только узнав, какой смысл придается терминам «справедливый, несправедливый». Не прошло и ста лет с тех пор, как считалось, что несправедливо вводить новый налог, спрашивая тех, кто его не платит; столетиями думали и принимали за аксиому, что для взимания справедливого налога требуется согласие плательщиков; на этом покоился авторитет Палаты общин в Англии и других аналогичных ассамблей. Прогрессивный налог, представляющий собой способ отнять у зажиточных, чтобы дать бедным, из которых многие живут лучше некоторых зажиточных, – налог на капитал – считался несправедливым. Сегодня все наоборот. Излишне спорить, следует придерживаться первого, второго принципа или чего-то среднего: это зависит исключительно от значения, приписываемого используемым терминам. Но вывод относительно того, правильно или нет сделанное умозаключение, ничего не дает для решения совершенно другой проблемы, которая формулируется так: какие экономические, политические, социальные последствия повлекут данные преобразования?[26]
Возможно, что было бы «справедливо, похвально, желательно, нравственно необходимо», чтобы трудящиеся работали несколько часов в день и получали за это огромную плату, но вопрос зависит от двух других: 1) осуществимо ли это на деле, т. е. будет ли эта плата реальной, а не номинальной? 2) какие последствия повлечет такое положение вещей?
