Анри Лефевр - Производство пространства
Ролан Барт полагает, что любой читатель данного текста имеет в своем распоряжении пять кодов[77]. Прежде всего – код знания. Эго, прибывающее на площадь Сан-Марко, знает некоторое количество вещей о Венеции, дожах, колокольне и т. д. В нем всплывают воспоминания. Тогда Эго производит еще один смысл, читает текст (воплощенный материально) таким образом, какой приблизительно соответствует использованию понятия «функция» и функциональному анализу. Приблизительно! Он понимает, для чего служат или служили дворцы, тюрьма Пьомби, мост Вздохов! В то же время Эго не может не заметить некоторые символы, носители по-прежнему актуальных и вечных «ценностей», даже если память относит их к определенной дате: это лев, фаллос (колокольня), вызов морю. Впечатления отделяются от знаний; высвобождается еще один код, еще один способ чтения – символический. Эго не может не испытывать волнения; когда-то он уже приезжал сюда; он грезил об этом месте; он читал книги или видел фильм («Смерть в Венеции»); этот субъективный, личный код выделяется сам по себе, и расшифровка местности приобретает музыкальный характер, наподобие фуги: тема (локус: площадь, дворец) делится на несколько голосов, которые сплетаются так, что не могут ни разъединиться, ни слиться в один. И тогда перед лицом простых и чистых констатаций (эмпирических: плиты, мрамор, стулья кафе) встают непредвиденные вопросы: об истине и иллюзии, красоте и сообщении, смысле этого зрелища – не «чистого», ибо волнующего.
Семантико-семиологическое исследование становится множественным. В начале теория, исходя из разграничения означающего и означаемого в строгом смысле, выстраивала два, и только два кода: денотативный (первый уровень, буквальное, означаемое), принятый всеми лингвистами, и коннотативный (второй уровень, риторика), отвергаемый строго научной лингвистикой как недостаточно жесткий. Позже понятия (сообщение, код, чтение) становятся более гибкими, множественное берет верх над жестким единством, а различие – над однородностью. Но насколько глубоко это различие и что это за различие?
Несколько кодов. Равно важных и интересных; выстроенных a posteriori с помощью анализа. Почему пять, а не шесть, семь, десять, двенадцать? Что позволяет сделать выбор между этими кодами? переходить от одного к другому? Неужели ничего нет в остатке? Будет ли расшифровка данного текста (идет ли речь о вербальных или невербальных знаках) исчерпывающей? Если же остаток все-таки есть, то не делает ли он анализ бесконечным? не отсылает ли к другим кодам? или к чему-то, что кодом не является?
Анализ, который мы здесь прослеживаем, показывает, что остаток двоякий. По эту сторону видимого-читабельного есть тело. Когда Эго прибывает в незнакомую страну, в незнакомый город, он сначала испытывает их всем своим телом: через обоняние и вкус, ноги и ступни, если не просто проезжает их на машине. Через слух, воспринимая шумы и голоса, их свойства. Через зрение: происходящее осаждает вновь прибывшего, бросается в глаза. Именно через тело воспринимается и переживается пространство, именно через тело оно производится. По ту сторону есть Власть. Поделенная на несколько властей, законных или незаконных, конституционных или нет, рассеянная по институциям и чиновничеству, власть не поддается декодированию. У нее нет кода. Почему? В распоряжении государства есть существующие коды. Бывает, что оно выстраивает коды и навязывает их, но оно их меняет. Манипулирует ими. Власть не позволяет заключить себя в рамки единой логики. У него есть стратегии, тем более масштабные, чем больше у него ресурсов. Означающее и означаемое власти совпадают: насилие, а значит, смерть. Во имя Бога, государя, отца, покровителя, отечества? Вопрос второстепенный.
Идея, что исследовательская мысль способна выявить, уловить или определить то, что находится в пространстве, исходя из представлений о пространстве и общих понятий (сообщение, код, читабельность и т. п.), – иллюзия. Иллюзия, сводящая материю и пространство к репрезентации, носит общеизвестные названия: спиритуализм, идеализм. Не является ли эта иллюзия общей для всех, кто выносит за скобки политическую власть, а значит, государственное пространство, и видит только вещи? Перечень, классификация, декодирование – все эти приемы не выходят за рамки описания. Но любой эмпиризм, тонкий или грубый, основанный на логике или на фактах, предполагает некое понятие пространства, а это понятие отвергает эмпиризм; оно противостоит как ограниченным перечислениям (в том числе короткому списку кодов), так и неопределенности бесконечного анализа. Декодировать пространство? Да, чтобы перейти от пространств репрезентации к репрезентациям пространства и показать соответствие, аналогию, определенную цельность пространственной практики и теории пространства. Декодирование как прием тем более ограниченно, что немедленно обнаруживает множественность пространств, каждое из которых можно декодировать множественным образом.
Приняв за исходную точку пространство-материю, мы получаем множество парадигматических оппозиций: изобилие и пустынность, благоприятное и враждебное и т. д. Поверх этого первого слоя пространства набрасывается первая сеть, результат земледельческой и пастушеской деятельности: места происхождения и их метки, расстановка знаков и вех с их изначально двоякой обусловленностью (направление и ориентация, симметрия и асимметрия). Абсолютное пространство, пространство религии, вводит в высшей степени релевантные оппозиции между устной и письменной речью, между предписанием и запретом, доступным и недоступным, полным и пустым. Иногда взятое из природы пространство и получает завершенность и насыщенность, заполняясь живыми существами и символами; иногда выделенное в природе пространство оставляют пустым: пустота символизирует некую трансценденцию и ее отсутствие-присутствие. Парадигма усложняется: внутреннее – внешнее, открытое – закрытое, подвижное – неподвижное. В историческом пространстве диверсификация локусов, их противопоставление и маркировка становятся все более выраженными. Крепостные стены города создают грубую материальную преграду куда лучше, чем формальные оппозиции «кривая/прямая», «открытый/закрытый». Эта преграда имеет не одно значение и предполагает нечто большее, чем значения, поскольку укрепленный город наделен административным господством над сельской местностью, он защищает ее и эксплуатирует – зачастую и то и другое вместе.
Разнообразные локусы иногда противопоставлены, а иногда схожи или дополняют друг друга. Мы получаем классификацию (решетку) по топосам (изотопии, гетеротопии, утопии, то есть локусы аналогичные, локусы контрастные, локус того, чего нет или больше нет, абсолютного, божественного, возможного), а также, и это главное, в высшей степени релевантную оппозицию пространств подчиненных и пространств освоенных.
II. 15
Прежде чем обратиться к последним определениям, нужно выявить связь между осадочными отложениями (между диахронией и синхронией). Ни одно пространство не исчезает полностью, не уничтожается бесследно. Даже в Трое, Сузах или Лептис-Магне сохраняется напластование пространств, занятых сменявшими друг друга городами. Если бы дело обстояло иначе, не было бы никакого «взаимопроникновения» (пространств, ритмов, оппозиций). Однако каждый последующий слой использует и переделывает предыдущий. Условия существования каждого периода, каждого наслоения, выходят за пределы их самих. Эффект метафоризации? Да, но при этом включающий в себя и эффект метонимизации, ибо напластование пространств представляет собой тем не менее единое множество (целое). Эти понятия позволяют только изложить процесс, но не объяснить его. Используя эти термины, можно описать, каким образом пространству природы (а значит, физическому и физиологическому) удается не исчезнуть в пространстве религиозно-политическом, а тому – в пространстве историческом, а им обоим – в пространстве практическом, чувственном, населенном телами и предметами, органами чувств и продуктами (предметностью). Описываются метаморфозы, переносы, подстановки; природный объект (вот этот бугорок, это дерево, этот холм) продолжает восприниматься в своем природном контексте, тогда как социальное пространство в окрестностях населяется предметами и видится также через призму «предметности», общей для природных объектов и продуктов.
Господствующее и подчиненное: природное пространство, преобразованное (опосредованное) определенной техникой и практикой. В современную эпоху такие случаи и примеры бросаются в глаза, прочитываются как таковые: бетонная дамба, шоссе. Господство, если можно так выразиться, становится абсолютно господствующим. Благодаря технологиям. Мы довели до совершенства «господствующее», которое восходит к глубинам истории и исторического времени, ибо начинается с появлением политической власти как таковой. Военная архитектура, укрепления и валы, работы по строительству плотин и ирригации дают множество прекрасных примеров подчиненного пространства. Господствующее пространство – скорее изделие, чем произведение, и еще не «продукт» в узком, современном, промышленном смысле – есть результат замыслов господина. На первый взгляд все очень просто. Однако это понятие требует пояснений. Чтобы подчинить пространство себе, техника вводит в предшествующее пространство определенную форму, чаще всего форму прямых линий и прямоугольника (создает сетку, разбивает на квадраты). Автострада грубо вторгается в пейзаж и местность: она режет пространство, как большой нож. Подчиненное пространство, как правило, замкнуто, бесплодно, опустошено. Его понятие обретает смысл лишь в противопоставлении другому, неразрывно связанному с ним понятию – присвоению.
