Фрэнк Эдкок - Военное искусство греков, римлян, македонцев
Диад охи и эпигоны, как и Филипп и Александр, пользовались еще одним преимуществом – они сами были не только собственными начальниками штабов, но и министрами иностранных дел. Им редко пользовались те, кто стремился решать судьбы греческих городов-государств. В аристократиях и олигархиях считалось, что власть следует передавать из рук в руки, в демократиях – что она зависит от воли народного собрания, а значит, ее можно разделить между военачальниками и убедительно говорившими ораторами и демагогами, порой соперничавшими друг с другом. Политика, проводимая спартанскими царями, была ограничена волей эфоров, а власть разделена между двумя равноправными правителями, которые могли придерживаться противоположных точек зрения. Полководцы, сражаясь на поле боя, иногда опасались превзойти или не оправдать ожидания членов совета или народного собрания, и из-за боязни провала они могли слишком спешить или медлить. Что произошло с афинскими полководцами после того, как первая, менее масштабная экспедиция на Сицилию стала предупреждением, которое Никий принял слишком близко к сердцу во время второго, более крупного предприятия? [274]
В IV веке до н. э. стало понятно, насколько сложно политикам, никак не связанным с военным делом, найти общий язык с военными, не являющимися государственными деятелями. В те времена не существовало унифицированной стратегии и единой линии поведения, которые вырабатывал, например, римский сенат. Те, кто считал, что демократия не является благом, исходили из мысли о том, что сегодняшний глава государства завтра может стать козлом отпущения. К тому же при открытом обсуждении военной политики не может быть и речи ни о какой секретности. Тот древнегреческий военачальник, который вслед за Фридрихом Великим мог сказать, что он бросил бы свой ночной колпак в огонь, если бы тот знал его планы, был поистине удачливым человеком. Наконец, следует отметить, что стратегия не может быть рассчитана на долгое время вперед. Демосфен осмелился сказать афинянам, что они похожи на сборище кулачных бойцов-варваров, которые вместо того, чтобы отбивать удары, хватаются за те части тела, куда попал противник [275] . Однако греки были крайне здравомыслящими людьми во всех вопросах, связанных с боевыми действиями, как, впрочем, и со всеми другими сферами жизни, и в кризисные моменты у них всегда хватало разума и смелости для того, чтобы прибегнуть к экстренным мерам. Когда в конце Пелопоннесской войны афиняне узнали о гибели своего флота (печальная весть распространилась из Пирея в город), в ту ночь ни один его житель не спал, а на следующее утро они начали приводить в порядок свою оборонительную систему [276] . Все это было тщетно, но жители Афин сделали все возможное.
Я привел надпись на пьедестале статуи генерала Шермана о том, что законной целью войны является достижение более совершенного мира. Несколько раз на протяжении IV века до н. э. грекам удавалось добиться того, что они называли всеобщим миром, который позволял им действовать, не выстраивая стратегию, но из-за того, что достичь его удалось с помощью той же стратегии, он использовался также для решения стратегических задач. Кроме того, в греческой ойкумене было не так много свободного пространства, что вкупе со слишком долгой историей давало множество поводов для разногласий, вызванных в том числе чересчур яркими воспоминаниями. Государственные деятели, стремившиеся к миру, сталкивались с множеством трудностей, пытаясь дать своим согражданам выпить глоток целебной воды Леты. Запаса силы и политической стабильности, которым обладало большинство греческих государств, было недостаточно для того, чтобы позволять себе определять границы осознанного риска, являющегося неотъемлемой частью как политики, так и стратегии. Здесь, как и везде, опасность для мира представлял его старый враг – стремление не брать на себя риски, связанные с его сохранением.
Стратегия и политика могли объединиться для достижения политического равновесия, в котором военная основа сочетается с политическими расчетами, и в другой сфере. Тридцатилетний мир, имевший место в V веке до н. э., просуществовал на протяжении столь длительного периода из-за того, что мощь афинского флота компенсировалась силой сухопутной армии, состоявшей из спартанцев и их союзников, потому что каждая из сторон понимала: она не сможет одержать победу над другой. Таким же образом противоречивые амбиции преемников Александра, несмотря на их постоянные стратегические уловки, привели к тому, что в течение некоторого времени три великие эллинистические державы – Македония, Сирия и Египет – во избежание худшего должны были пытаться сосуществовать друг с другом.
Теперь поговорим более подробно о военных действиях. Не забывая о том, что их театр является сферой действия стратегии, а поле битвы – тактики, я хотел бы рассказать о том, каким образом стратегия может привести к войне. Ксенофонт пишет следующее: «Мудрое командование заключается в нападении на самое слабое место противника, даже если оно находится довольно далеко…» [277] Затем он добавляет: «Если вы атакуете, собираясь одержать победу, нападайте в полную силу, так как излишек победы не вызывал ни у одного завоевателя приступов сожаления» [278] . Эти замечания еще раз доказывают правильность определения стратегии как искусства сосредоточения большей части войска в наиболее важной точке, за исключением тех случаев (хотя они встречаются довольно редко), когда она не является самым слабым местом противника. Атака, предпринятая Эпаминондом во время битвы при Левктрах, о которой говорилось во второй лекции, является исключением из этого правила. Здесь следует вспомнить предложенный генералом Форрестом (генерал армии Конфедерации во время Гражданской войны в США; один из разработчиков тактики «мобильной войны». – Пер. ) рецепт военного успеха: «Git thar fust with the most men». Словечко thar, используемое в этой фразе, употреблено весьма уместно – его можно перевести как «там, где это имеет значение». Данный принцип более четко проявился в древнегреческой тактике, чем в стратегии. Более того, численность греческих войск редко была значительной, а сами они не состояли из крупных подразделений, вследствие чего военачальники не могли прибегать к современной практике, предполагающей переброску разрозненных частей армии, которые объединяются непосредственно перед боем. Этому также, как правило, мешала нехватка хороших дорог. К стратегии, характерной для Наполеона, который предпочитал припереть противника к стене, ведя против него боевые действия, и в то же время использовать крупные отряды для перекрытия его линий коммуникации, в древности прибегали крайне редко. Частично это было обусловлено тем, что на том этапе развития, на котором находилось в те времена военное искусство, коммуникации не играли столь важной роли, а отчасти происходило из-за того, что полководцы не желали делить накануне сражения свои войска на несколько отрядов. Это также привело к тому, что использование крупного резерва, который можно было использовать в последний, решительный момент, почти нехарактерно для древнегреческого военного дела и македонской стратегии.
Стратегическое применение продолжительных марш-бросков, столь свойственное римскому военному искусству, особенно до битвы при Метавре, было ограничено тем, что силы солдат могли пригодиться во время сражения и их следовало беречь, а также, возможно, отсутствием соответствующей дисциплины и хороших дорог. Тем не менее они не были совершенно неизвестны эллинам. Примером их наиболее удачного использования является блестящий ход, сделанный Филиппом II во время похода, предшествовавшего битве при Херонее [279] . Благодаря введению противников в заблуждение о преследуемых им целях, тщательным приготовлениям, которые велись в глубокой тайне, и быстрому наступлению, завершившемуся сокрушительной атакой, он сумел уничтожить десять тысяч наемников, находившихся на левом фланге растянутой линии обороны союзников, мешавшей ему на протяжении столь длительного времени. С помощью этого приема он ослабил их и заставил ввязаться в ожесточенное сражение, на которое он рассчитывал. Возможно, еще более яркое впечатление производит марш-бросок, предпринятый Антигоном I [280] . В 319 году до н. э. он решил напасть на своего потенциального врага, Анкета, мирно расположившегося лагерем вместе со своей армией, состоявшей примерно из двадцати тысяч солдат, почти в 300 милях (около 480 км. – Пер. ) от него. Совершив за семь дней и ночей форсированный марш и преодолев это огромное расстояние, Антигон сумел перебросить все свое войско, в которое входили кони, пехотинцы и слоны, в местность, где находился противник, и напасть на ни о чем не подозревающую жертву, практически полностью уничтожив его армию. Следовательно, Антигону удалось добиться того, что его войско на протяжении каждых двадцати четырех часов преодолевало примерно 40 миль (около 64 км. – Пер. ). Может показаться, будто совершить подобный подвиг невозможно. Однако в тот период специальным военным, назначенным на эту должность, велись подробные записи, в которых содержался рассказ о каждом дне похода. Таким образом, ими вполне мог пользоваться автор источника, из которого Диодор черпал сведения в ходе написания своего сочинения. Через два года Антигон снова решил испытать удачу [281] . В разгар зимы он выступил в поход против своего противника, Евмена из Кардии, войско которого, находившееся в девяти днях пути от его позиций и размещенное на зимовку в лагерях и домах, выбранных для постоя, бездействовало. Однако это предприятие провалилось, так как солдаты Антигона, несмотря на весьма успешное продвижение, пережив пять холодных ночей, в шестую отказались повиноваться командующим, запретившим им разжигать в лагере костры, свет от которых мог своевременно предупредить врагов о надвигающейся опасности. Если бы этот второй поход завершился успешно, Антигон навеки обрел бы репутацию несравненного эксперта по марш-броскам.
