Эрик Вейнер - География гениальности: Где и почему рождаются великие идеи
Что ж, интересная история с мрачным и ироническим концом. Роберта Льюиса Стивенсона она вдохновила на создание повести «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда». Однако, быть может, она любопытна не только этим. Чем еще? Как минимум, эта история помогает объяснить, почему Эдинбург прозвали городом с «двумя лицами». Шотландцы противоречивы. С одной стороны, они склонны к пессимизму и рефлексии. Однажды я стал свидетелем такого разговора. По улице шла пара. Как раз распогодилось на здешний лад: время от времени выглядывало солнце, словно подшучивая над жителями.
– Славный денек, – сказал мужчина.
– Да, – согласилась спутница. – И мы еще за это заплатим.
По мнению шотландцев, добрые дела не остаются безнаказанными, а славные деньки имеют свою цену. С другой стороны, шотландцам присущ и скупой оптимизм – вера в то, что если захотеть, то все можно сделать. Ну или хотя бы улучшить. Чем еще объяснить, что в 1867 г. достопочтенные граждане Эдинбурга доверили будущее любимого города неопытному архитектору 22 лет от роду? А вспомним «Скотти» из сериала «Звездный путь». Он инженер, а значит, склонен к осторожности. «Дело дохлое, кэп», – говорит он, когда Кирк просит увеличить скорость «Энтерпрайза», выжав максимум возможного из подпространственного двигателя. Да, сделать это невозможно. Но потом он все же это делает. Очень по-шотландски.
Я возвращаюсь в гостиницу и направляюсь к мини-бару. Он находится в холле – симпатичной комнате с камином, старинными шотландскими безделушками и массивными кожаными креслами, навевающими мечты о часах блаженного ничегонеделания. Бар щедро уставлен вином, пивом и, конечно, скотчем. Пей вдосталь, но не забудь записать на бумаге, сколько выпил. Надо же, думаю я, наливая себе очередной стакан двенадцатилетнего «Макаллана», – какое доверие лучшим сторонам человеческой природы! Да здравствует мини-бар. Лишь к концу своего пребывания я замечаю, что на бар нацелены две скрытые камеры видеонаблюдения: доверяй, но проверяй. Чем не гений практичности?
Я переключаюсь на кофе и задумываюсь о двух ликах Шотландии. Лет через двести после того, как Адам Смит и Дэвид Юм ходили по пахучим эдинбургским улицам, Альберт Ротенберг, психиатр с медицинского факультета Гарварда, занялся изучением странных противоречий, которые сопутствуют творчеству. Он назвал их «янусовым мышлением». (Был такой римский бог Янус, с двумя лицами, обращенными в противоположных направлениях.) Согласно Ротенбергу, янусово мышление – это «активное восприятие одновременно двух или более противоположных идей, образов или концепций». Ротенберг выяснил, что оно особенно присуще творческим людям. Для ясности: янусово мышление – это не синтез двух несовместимых идей, а их совмещение. Будь Гамлет склонен к такому мышлению, он не мучился бы вопросом «Быть или не быть?» – он бы решил: «быть» и одновременно «не быть».
Изучив крупные научные прорывы, Ротенберг пришел к выводу, что большинство из них обусловлены янусовым мышлением. К примеру, как Эйнштейн додумался до общей теории относительности? Он осознал, что для человека, спрыгнувшего с крыши, гравитационное поле вокруг как бы не существует, хотя и вызывает падение. Получается, что наблюдатель одновременно находится и в покое, и в движении. Впоследствии Эйнштейн назвал эту догадку «самой счастливой» в своей жизни.
Другой физик, Нильс Бор, догадался, что свет – это и волны, и частицы. Тоже янусово мышление. Как может быть верным то и другое одновременно? Задать этот вопрос (даже не ответить на него!) – значит сделать первый шаг к творческому прорыву. И Бор это понимал. Когда вы поступаете таким образом, мысль не ускоряется, а замедляется. Но, по догадке Бора, в момент «зависания» чаще всего и происходят творческие прорывы.
Янусово мышление не только описывает творчество, но и культивирует его. В одном эксперименте психологи раздели испытуемых на две группы. Одну из них нацеливали на янусово мышление, пичкая парадоксальными идеями, а другую нет. Затем обеим группам предложили тест на решение творческой задачи. Более креативно подошла к делу первая группа, у которой тренировали янусово мышление.
Интересно, касаются ли эти закономерности творческих мест, а не только творческих людей? Шотландия времен Просвещения была раем парадоксов. Мы – британцы и не британцы. Мы – большая нация и маленькая нация. Мы уверены в себе и не уверены в себе. Мы практичны и азартны. Мы – оптимистичные пессимисты. Неудивительно, что именно перу шотландского психиатра принадлежит важная работа «Разделенное "я"». Вся эта нация состоит из разделенных «я», эдаких мастеров Броди.
Куда бы я ни бросил взгляд в Эдинбурге, на прошлое или настоящее, я натыкаюсь на противоречия. К каждому тезису находится антитезис. Но, в отличие от Нильса Бора, я считаю этот парадокс досадным и дискомфортным. Пожалуй, если кто-то и может мне помочь, то это Дэвид Юм – сентиментальный атеист, социальный интроверт, человек мыслей и действия. Его изваяние я нахожу на Королевской миле – главной артерии старого Эдинбурга. Юм, облаченный в античную тогу, выглядит умиротворенным, почти кротким. Кстати, об Античности: шотландцы восхищались греками и доныне любят называть Эдинбург «северными Афинами». (А от местного остряка я услышал даже, что это «Афины были южным Эдинбургом».)
Юм еще больше, чем Смит, был типичным шотландским гением. Человек сильной воли и глубоко неуверенный в себе, компанейский и замкнутый, он стал «первым великим философом Нового времени», пишет историк Артур Херман.
Юм поступил в Эдинбургский университет в 12 лет, что было рано даже по меркам того времени. Поначалу он, следуя желанию семьи, штудировал право, но его «тошнило» при одной мысли о карьере законника, и вскоре он понял, что питает «неодолимое отвращение ко всему, кроме занятий философией и общими знаниями». Родственники думали, что он сидит за учебниками по юриспруденции, а он «тайно поглощал» Цицерона и Вергилия. Ничто не стимулирует интеллект больше, чем запретное знание.
Некоторые из своих лучших работ Юм написал еще в молодости. Ему и тридцати не было, когда он опубликовал «Трактат о человеческой природе». Правда, книга «провалилась, едва успев выйти из печати», как впоследствии вспоминал Юм. Но молодой философ не сдавался (гений есть гений!) и вскоре стал широко известен в Британии и других странах. В наши дни «Трактат» входит в круг философской классики.
Юм исследовал процесс познания. Откуда мы черпаем знания? Он поставил ряд мысленных экспериментов и пришел к радикальному для своего времени выводу: всякое знание начинается с непосредственного опыта – впечатлений, и только впечатлений. Восприняв экспериментальный метод Исаака Ньютона, Юм применил его к перипетиям человеческой жизни. Он ставил опыты на самом себе: скажем, по нескольку дней обходился без еды, чтобы выяснить реакцию мозга на голод. Он пытался создать «науку о человеке».
Юм считал, что нет науки важнее, ибо как мы можем познать мир, если не поймем самих себя? Согласно Юму, эта задача сложна, а то и неподъемна, ибо мы не способны в полной мере выйти за пределы самих себя (как фотоаппарат не может сфотографировать себя). Философы могут лишь констатировать, что «нечто ощущается умом».
Да, это был скептик. Сомневался во всем подряд, даже в собственных сомнениях. Неудивительно, что он был неверующим. Это стоило ему поддержки церкви и двух профессур – но все же, к счастью, не жизни.
Юм был рационалистом, но не в холодном и бездушном смысле слова. «Утоляй страсть к науке, но пусть твоя наука будет человеческой, – призывал он. – Разум – раб страстей и должен быть таковым». Этими скупыми словами он бросил вызов столетиям философской мысли. Большинство философов, начиная с Аристотеля, утверждали, что человека отличает от животных способность разумно мыслить. Однако, пишет Херман, «Юм отметил, что людьми не руководят и никогда не руководили разумные способности». Согласно Юму, разум не определяет, что мы хотим, но лишь то, как мы это добываем.
Все эти радикальные идеи Юм высказывал с улыбкой, ибо, в отличие от многих своих строгих коллег, находил в философии радость. В письме к другу он признавался: «Наибольшее Счастье для меня – чтение, прогулки, ничегонеделание и дремота, которую я называю размышлением». Юм неделями не выходил из кабинета, читая и думая, после чего снова появлялся на людях, «целиком и полностью готовый жить, разговаривать и действовать в повседневной жизни, подобно остальным людям». Он был завсегдатаем эдинбургских таверн и многих клубов.
Юм отличался не только общительностью, но и неугомонностью. Одно время он жил в Лондоне, находя странное удовольствие в статусе аутсайдера. Из письма другу: «Здесь некоторые ненавидят меня, поскольку я из вигов, а некоторые – поскольку я атеист. Все ненавидят меня за то, что я шотландец». Жил он и в Париже. Le bon David[44], как его прозвали, посещал местные салоны, где полемизировал с Руссо, Дидро и прочими интеллектуальными гигантами. Недолгое время он даже подумывал, не стать ли ему французским гражданином, но это было чересчур. Юм вернулся в Эдинбург.
