Эдуард Фукс - Секреты женщин Ренессанса
Собственно германский по своему происхождению, этот обычай совершался самым разнообразным образом, официально, с большой торжественностью, в серьезном религиозном тоне, в присутствии священника, освящавшего ложе, но и юмористически. Общеизвестна форма, в которую этот обычай вылился при княжеских дворах. Так как в этой среде брак носил чисто условный характер, так как он был своего рода политическим договором, в силу которого одно государство передавало другому известную территорию или права на власть, олицетворенные в образе невесты, то молодые могли и не видеться до брака: ведь личная склонность не входила как фактор в решение арифметической задачи. Сделка завершалась публичным разделением ложа, причем сам жених мог и отсутствовать: его роль мог взять на себя уполномоченный посланник, которому было поручено устройство сделки. Он ложился спокойно на парадное ложе рядом со «счастливой» невестой как официальный заместитель своего господина, и дело считалось сделанным, то есть брак считался юридически заключенным.
Менее известны часто грубоватые, не лишенные юмористического оттенка обычаи, бывшие в ходу у простонародья и даже до сих пор окончательно не исчезнувшие. Для характеристики последних приведем один обычай, существующий в Верхнем Пфальце. «Как только телега с приданым невесты останавливается перед домом молодых, жених снимает двуспальную кровать, положенную на самом верху, и относит ее в спальню, потом в присутствии всех кладет в постель невесту, ложится рядом и целует ее».
Если в таких обычаях мы имеем дело с символической характеристикой деторождения как главной и последней цели брака, то, с другой стороны, существует ряд воззрений и обычаев, имеющих в виду непосредственно половой акт как ежедневную «брачную пищу», ради которой вступают в брак, «так как без нее не может обойтись ни здоровый мужчина, ни здоровая женщина». Подобное воззрение отчетливо выступает в разных деревенских обычаях и в таком общеизвестном документе, как «Ehrsuchtbüchlein» («Книжка о супружестве». – Ред.) Лютера. Здесь открыто, хотя и грубо, половому акту приписывается значение необходимого для взрослого человека средства наслаждения, а именно в том месте, где говорится о правах «женщины, вышедшей замуж за неспособного к любви мужчину». Сюда относится и следующий обычай: часть гостей поет перед дверью супружеской спальни эротические свадебные песни, сыплет эротические остроты и шутки, снимает одеяло с молодых и вытаскивает их с триумфом из постели.
Мы сказали выше, что эпоха Ренессанса отличалась здоровьем, а первое требование покоящейся на здоровом фундаменте физиологии любви заключается в том, что мужчине и женщине, как только они достигают половой зрелости, предоставляется право осуществления своих половых функций. Это воззрение было в самом деле общепризнанным в эпоху Ренессанса и выражается в целом ряде поговорок, и притом так же наивно, как и грубо. О мужчинах говорится: «Если парни хотят расти и толстеть, то им не следует долго поститься». И то же самое провозглашается как право девушек: «Если девица испытывает голод, не следует долго ждать, а нужно ее скорее выдать замуж за молодого парня…»
Обыкновенно это обоюдное право на любовь выражается еще гораздо откровеннее, причем не упускается случай подробно описать физические признаки половой зрелости юноши и девушки…
Естественно – непринужденное отношение Ренессанса к явлениям жизни часто мотивировало раннее выполнение юношами и девушками половой функции теми же или схожими аргументами, которые Боккаччо вложил в уста одной дамы: «Законы природы важнее всего. Природа ничто не создала даром и снабдила нас благородными органами не для того, чтобы мы ими пренебрегали, а для того, чтобы мы ими пользовались».
Самой убедительной причиной в глазах женщин Ренессанса последовать совету дамы Боккаччо была мысль, что в противном случае «легко заболеть истерией, погубившей уже не одну прекрасную женщину» и что «лучшее средство против нее – брак с сильным и хорошо сложенным мужчиной».
При таком настроении любовная тоска мужчин и женщин Ренессанса носила, естественно, очень конкретный характер. Мужчина отнюдь не мечтает о равноправной подруге, рука об руку с которой он устремится навстречу высокой цели жизни, девушка также мало тоскует об освободителе и воспитателе ее души. Оба думают только об исполнении физического акта. Этим вполне определенным желанием исчерпывается вся их любовь.
Девушка требует, чтобы мать нашла ей юношу, который «учил бы ее усердно сладкой игре любви». В особенности народные песни дают в этом отношении очень характерные и очень многочисленные доказательства, настолько же наивные, насколько и забавные. Но было бы ошибкой, исходя из таких народных песен, ограничивать чисто физическое представление о любви, выражающееся в них, только народной массой, то есть низшим слоем. Любовная поэзия высших классов представляет многочисленные доказательства в пользу того, что и здесь в центре любовной тоски стоял половой акт. Достаточно вспомнить грандиозную «песню песен», сложенную Ренессансом в честь чувственной любви, – диалог между Ромео и Джульеттой. Чтобы убедиться в этом, прочтите в III действии великолепное описание любовной тоски Джульетты по Ромео.
Покров густой, о ночь – приют любви,Раскинь скорей, чтобы людские взорыЗакрылись и Ромео трепеталВ объятиях моих, никем не зримый,Не порицаемый. Светло с избыткомЛюбовникам среди восторгов ихОт блеска собственной красы – и еслиЛюбовь слепа, тем лучше ладит с ночью.Приди же, о торжественная ночь,Ты величавая жена вся в черном, —И проиграть, выигрывая, тыМеня в игре таинственной, которойДве непорочности залогом служат,Наставь, о ночь! Прилив нескромной кровиЗакрой ты на щеках моих своейМантильей черной, пока любовь,Сначала робкая, смелей не станет,Но обратится в долга чистоту.Придите, ночь и Ромео, ты, мой день в ночи.
Тоска мужчин по женщине носит, как уже сказано, такой же предметный характер, и это явственно звучит как в бесчисленных народных песнях, так и в творениях искусства. В амразском сборнике песен, содержащем много таких стихотворений, есть, между прочим, одно, в котором выражена тоска покинутого юноши по своей возлюбленной: то, о чем он тоскует в своем горе, – это только те чувственные радости, которыми его дарила покинувшая его возлюбленная. Как дополнение можно привести литературное произведение, не распевавшееся, подобно этим народным песням, на улицах и площадях, а именно очаровательные письма Иоанна Секундуса, этого, как его восторженно окрестил Гете, «великого поэта поцелуя» («der grosse Kusser»). Его тоска по любви и по возлюбленной тоже дышит одним только сладострастием, и высшим его желанием является бесконечное число сладострастных поцелуев, полученных и возвращенных.
«Сказать тебе, какие поцелуи я люблю больше всего? Разве можно выбирать, возлюбленная! Когда ты отдаешь мне свои губы влажными, я благодарен им. Когда они горят, я люблю их такими. Как сладко целовать твои глаза, когда они подернуты томностью и угасают от желания, твои глаза, источники моих страданий. Как сладко оставлять на твоих щеках, шее и плечах, на твоей белой груди следы красных поцелуев…
Продолжительны ли твои поцелуи или беглы, томны, кротки или страстны, все они любы мне. Только об одном прошу я тебя: никогда не целуй меня так, как я тебя целовал, а всегда по-другому. Пусть то будет игра, полная разнообразия».
Девушка этой эпохи не может дождаться, когда созреет для любви. В одном стихотворении Нейдхарта фон Рейенталя, изображающем деревенскую любовь, мать и дочь беседуют о праве последней на любовь. Шестнадцатилетняя дочка настаивает на том, что ее тело уже давно созрело для любви, мать держится другого мнения, однако дочь знает прошлое матери: «Вам же было только двенадцать лет, когда вы перестали быть девушкой». Мать сдается: «Ну хорошо, возьми себе любовников сколько хочешь». Дочь не довольствуется этим разрешением, она хочет, чтобы ей не мешали, и тут выясняется, почему мать находила дочь еще слишком юной для любви.
«Я бы охотно это сделала, если бы вы сами не отнимали у меня из-под носа мужчин. Черт бы вас побрал! Есть же у вас муж, на что вам еще другие мужчины?» Мать, видя, что ее обличили, соглашается на все: «Ну хорошо, дочка. Только смотри молчи. Будешь ли ты любить много или мало, я ничего не буду иметь против и хотя бы тебе пришлось качать на руках младенца. Но и ты не болтай, когда увидишь, что я отдаюсь любви».
Эта взаимная зависть женщин, особенно зависть матери к дочери, имеющей больше шансов на любовь, – довольно распространенный мотив в литературе эпохи. Наиболее классическим примером в этом отношении является нюрнбергская масленичная пьеса «Der Witwe und der Tochter Fastnacht»[17], специально трактующая об этой зависти, притом в самом грубом тоне. По господствующему обычаю вопрос отдается на разрешение судилища, которое, выслушав обе стороны, должно высказаться, кто из них, мать или дочь, имеет право первой выйти замуж. Мать мотивирует свое право первенства тем, что она молодая похотливая вдова и не может жить без мужчины, так как привыкла к «мужскому мясу», тогда как дочь ссылается на то чувство сладострастия, которое она испытывает, когда батрак ее обнимает и целует. После того как все десять судей высказали свое мнение, мораль пьесы сводится к тому, что мать и дочь имеют одинаково большие права, так как «ночной голод мучает и женщин и девиц».
